XII-«Военный архив»: документы, фото... > 12л-Литературная страница
Слёзы войны: фронтовая пора глазами маленькой девочки
Sobkor:
Война глазами ребёнка
А.В. РЖЕВЦЕВА
СЛЁЗЫ ВОЙНЫ
Чужая бабушка и злой мальчик
Маму перенаправили в Кировскую область, там не хватало учителей. Она стала работать завучем в школе с. Белая Халуница. Жили мы в маленькой комнатке на втором этаже деревянного дома тёти Симы Будановой. У неё было трое сыновей. Два старших учились в школе. Серёжа был моим ровесником и… мучителем. Все уходили на работу, с нами оставалась старенькая бабушка, мне кажется, она нас не любила. Серёжу я запомнила на всю жизнь. Он почему-то был злым мальчиком. Он кусался, щипался, царапался, пинался, отбирал у меня хлеб, молоко. Я всегда была поцарапана, в синяках. Бабушка молчала, старшие мальчики не обращали на нас внимания. Так продолжалось до тех пор, пока я, убегая от Серёжи в свою комнату, не поскользнулась на крашенной лестнице (помню, оставались две ступеньки), упала и повредила левую руку. С большим трудом маме удалось отвезти меня за 40 км в госпиталь. Военврач вправил вывих, дал мне две конфетки. Но медсестра не прибинтовала руку к туловищу, а подвесила перед грудью. Вскоре сустав опять вывихнулся и начал неправильно срастаться. Рука была как чужая, пальцы немели. Военврач сказал, что руку надо вытягивать, разрабатывать и посоветовал обратиться к местной костоправке. Она не отказала в помощи. Боль была адская. Я плакала, кричала, теряла сознание. Помню, пришли мы на массаж, я плачу. Передо мной ставят тарелку с настоящим печеньем и говорят: «Не будешь плакать, всё печенье – воё». Я обещаю не плакать. Но плачу и теряю сознание. Печенье мне дали, но не всё.
После моего падения мама стала закрывать меня в комнате, чему я была очень рада.
Жили мы впроголодь. Одежонки тёплой, можно сказать, никакой. Мама получала 300 граммов хлеба, тётя работала на заводе военного назначения, тоже получала какой-то паёк. Она была ещё совсем молоденькой, работать приходилось не восемь часов, а сколько требовалось для производства. Пайка ей было мало.
Выручало то, что мама почти всё умела делать: шить, вязать, плести лапти, класть печки, косить, клепать косу. Женщины приносили старые вещи перелицевать, из двух поношенных сделать одну или подогнать подросшим сыновьям одежду погибших отцов. В благодарность потихоньку оставляли на столе или в шкафчике картошку, полумисок квашенной капусты, солёные грузди, редко – немного молока или пару яиц. Иногда тётя Сима находила в дровянике вязанку дров.
В первую зиму у нас своих овощей, картошки не было. Тёте Симе тоже нечем было делиться. Ей надо было растить трёх парней на колхозные трудодни. Муж её погиб в первые дни войны.
Весной маме разрешили вскопать небольшой участок целины. Я помню, как она копала и радовалась, что будет своя картошка. Я помогала ей, опускала клубни в готовую лунку. Я хоть и была тогда совсем маленькой, но понимала, что маму нельзя огорчать, старалась не плакать, даже когда болела. А болела я часто.
В следующую зиму мы вошли со своей картошкой (она уродила на славу), овощами, насолили груздей, насушили белых грибов, малины, земляники, черники, замочили бочечку брусники.
На сене в большой комнате висела чёрная тарелка – радио. Услышав знакомые позывные и слова: «Совинформбюро сообщает», все спешили в эту комнату. Новости были страшные. Взрослые плакали, мы с ними. А бабушка-молчунья ругалась на немцев: «Чтоб вас родимцы забили, чтоб вас земля поглотила, нелюдей, антихристов».
Но были у нас и праздники, когда приходили долгожданные письма-треугольники. Мама сразу смотрела на почерк: «Слава Богу, неказённый».
Писали папа, его брат Дмитрий, мамин брат Афанасий. Письма были ласковые, полные любви и надежды на скорую встречу.
В один прекрасный день мама с тётей Симой привезли из леса дрова на саночках. Решили передохнуть, тётя Сима первая вошла в дом и вдруг сала громко звать маму, сквозь слёзы сообщила: «По радио передали: освободили Смоленск».
МОРЗЕ:
Юрий Петрович, хорошо, что текст разместили тоже, а то с газеты не прочесть.
Sobkor:
Война глазами ребёнка
А.В. РЖЕВЦЕВА
СЛЁЗЫ ВОЙНЫ
Красная шапочка
И вот мы в теплушке с солдатами едим домой. До сих пор помню вкус супа с американской тушёнкой, которым потчевали нас спутники. Все карманы у меня были набиты сухарями, кусками сахара. Мама простыла, бредила. Я боялась за неё, плакала. Меня утешали, особенно старался лейтенант. У него жена с дочкой ещё оставались под немцами, где-то в Белоруссии. На всех остановках он выскакивал из вагона и на местном базарчике покупал что-нибудь из еды. А однажды купил мне красную фетровую шапочку с ажурными отворотами и завязками под подбородком.
Так мы доехали до Москвы. Москва запомнилась ослепительным светом люстр метро, ласковым тёплым веерком калориферов, чудесной лестницей с движущимися ступеньками. Было много военных. Один майор поднял меня на руки, чтобы я могла посмотреть великолепие этой сказки. Он нам помог добраться до эшелона, следовавшего через Рославль.
На станцию Понятовка мы приехали к вечеру. Здание было разрушено. Мама оставила нас на водокачке, а сама побежала домой в Шумовку. Местные жители предупредили, чтобы она шла только по дороге, всюду мины. Когда она подбежала к деревне, она её не увидела, казалось, дома ушли в землю. Люди жили в землянках.
Осеннее солнце на закате освещает огромную лужу, подёрнутую ледком. Я уже давно смотрю на эту лужу и вдруг вижу: две большие ноги в валенках с красными калошами шагают прямо по этой луже, ломая лёд. Поднимаю глаза, - ко мне идёт какой-то дяденька с усами, улыбается. Это был мой дедушка Лука Ефимович Юденков.
Sobkor:
Цитата: Sobkor от 21 Августа 2010, 15:39:05>>>>Осеннее солнце на закате освещает огромную лужу, подёрнутую ледком. Я уже давно смотрю на эту лужу и вдруг вижу: две большие ноги в валенках с красными калошами шагают прямо по этой луже, ломая лёд. Поднимаю глаза, - ко мне идёт какой-то дяденька с усами, улыбается. Это был мой дедушка Лука Ефимович Юденков.
<<<<
Дедушка А.В. Ржевцевой - Лука Ефимович Юденков (1891-1979):
Sobkor:
Война глазами ребёнка
А.В. РЖЕВЦЕВА
СЛЁЗЫ ВОЙНЫ
В тёплой землянке
С тех пор, как дедушка взял меня на руки, наступила счастливая жизнь. Вся деревня сбежалась в нашу землянку. Меня сразу же посадили на тёплую печку. Бабушка приготовила толчённую картошку с жареным салом и сокрушалась:
- Господи, ненаглядная моя деточка вернулась, а у меня ничего смашненького нет.
А я ела из одной глиняной чашки с дядей Андреем (он был всего на семь лет старше меня) и удивлялась, что ещё может быть вкуснее.
Каждое утро приносило мне радость. Родная бабушка Ольга Павловна в красном чепце, в зелёном андраке (сарафан, присборенный по талии), надетом поверх холщёвой вышитой рубахи (так она называла длинную бузу), рукава которой у запястья были обвязаны кружевами, в неизменно холщёвом фартуке, тоже вышитом крестиков, хлопочет у печки. То она двигает ухватом глиняные горшки в печке (все уверяли, что пища, сваренная в них, вкуснее, чем в чугунках), то размешивает что-то в шайке, то толчёт зерно в ступе.
Дедушка сидит на лавке, положив натруженные руки на колени. Он вставал, как и бабушка, с петухами и сразу шёл рубить сруб новой избы. Мама и Андрей (так он приказал себя называть) уже ушли в Шумячи. Андрей учиться, а мама учить. Она, как и до войны преподавала биологию, химию. Потом её назначили директором Снегирёвской школы.
Сейчас прибежит Гриша – дедушкин племянник (его родителей угнали в Германию), скажет, какой наряд им сегодня дал председатель. Они позавтракают и пойдут на работу в колхоз.
Иногда дедушка работал на дальнем поле или лугу целый день. Но всегда из скудной полевой трапезы оставлял мне кусочек хлеба, говорил, что это зайчик или лисичка передали мне гостинец. Я верила и не верила, но хлеб, который был наполовину из картошки, отрубей или свеклы, казался неимоверно вкусным.
Спали мы на полатях в два этажа, на верхних нарах спали женщины, внизу мужчины. Всё постельное бельё состояло из холщовых простыней и постилок (так называли самотканые покрывала), матрацы набивали соломой.
Часто просились на постой военные, тогда пол устилали соломой и негде было поставить ногу на пол: всюду были спящие.
Однажды вечером мы с бабушкой остались одни дома. Все ушли на собрание, где мама должна была зачитать какое-то важное сообщение, напечатанное в газете «Правда». Горит копилка, сделанная из гильзы снаряда, бабушка рассказывает сказку, а знала она их множество, с присказками, прибаутками, потешками. И вдруг это жуткое «бу-бу-бу» - немецкий бомбардировщик. Бабушка задула копилку. А «бу-бу-бу» ближе и ближе…. Страшный взрыв, потом ещё и ещё… И мёртвая тишина . Мне показалось, что я лежу одна в поле и никого рядом нет. Со страхом позвала:
- Бабушка?..
- Не бойся, внученька, это Варшавку бомбят, наверное, колонна какая-то движется.
Варшавкой мы называли и сейчас называем шоссе, идущее от Рославля на Кричев. Оно в у пору было вымощено булыжником. Такое же покрытие было и на дороге до Шумяч.
Взрослые в разговорах часто упоминали Чаусы, реку Проню, Чериков. В той стороне всё гремело, и небо по ночам озарялось пламенем.
В один прекрасный день в нашу землянку вошёл бравый офицер. Бабушка обомлела. Это был мой дядя Дмитрий Лукич, он забежал всего на несколько часов. Всю ночь дядя Митя рассказывал, а служил он в лёгкой артиллерии. Особенно мне запомнился один эпизод. Был трудный бой. Многие пушки были уничтожены. А дядины ещё могли стрелять, и он командовал: «Огонь! Огонь!». Бились до конца. Немцы отступили. И вдруг его вызывает начальник и угрожает арестом за… перерасход снарядов, чуть звёздочки с него не снял. Я долго допытывалась у Андрея:
- Дядю Митю ругали за то, что он хорошо бил немцев?
Тётя Таня уехала домой в Донецкую область. Мамины родители, сестра Груня, брат Миша были живы. А Афанасий Николаевич стал Иваном. Он несколько раз горел в танке. Как-то военврач ему посоветовал:
- А ты перехитри смерть, назовись другим именем, например, Иваном, глядишь, она от тебя и отстанет.
Почту в нашу деревню приносили школьники. Все ждали их возвращения, а вдруг придёт заветный треугольник, Ждала и моя бабушка хоть какой-то весточки от пропавшего без вести сыночка Ивана Лукича.
Время было голодное. Основной едой была картошка толчённая или цалки. Хорошо, если у кого-то было льносемя. Его подсушивали в печи и толкли в ступе. В эту вкусно пахнущую массу макали картошку.
На весь день (обед, вечер) варили в глиняных горшках щи и суп картофельный. Так и называли: капуста, картошка. Перед подачей на стол картофель растирали колотовкой, если была какая-то затовка (мясо, сало). Получалось только что-то похожее на суп-пюре.
Свежеиспечённый в русской печи хлеб был самым вкусным лакомством того времени, хотя большую часть его составляли картошка, отруби или свёкла, а в 1946 году добавляли даже картофельные очистки и молодые листья липы. Но и такой хлеб был не у всех. Его заменяли тошнотиками они же и лихотики. Что это такое, известно всем смолянам. Вся утварь была глиняная: горшки, горлачи, махотки, миски, ушаты, шайки, бочки, корыта, лохани. Изделия местных гончаров славились по всей округе.
Одно время в колхозе пытались наладить производство кирпича-сырца. Примитивный заводик располагался сразу на повороте дороги из Рославля на Шумячи. Там и сейчас копают глину.
Под открытым небом женщины босыми ногами месили глину, из которой потом делали кирпичи.
В конце 90-х я разговаривала с геологами. Они сказали, что в нашем районе огромные запасы глины уникального качества. «Вы богатство ногами топчете, а живёте в нищете», - пошутили они.
Мыло не было. Приготавливали из золы щёлок – он заменял мыло. Холщовые вещи не стирали, а жлуктили с помощью золы и горячей воды. Бельё на речку носили на коромыслах, сбрасывали его на бережок, и пока прали (отбивали валиком на досках простиранное) в тёплое бельё заползали раки. Их тогда было много в Шумячке.
Мальчишки играли в ножички, камушки. Зимой все катались на санках, лубянках.
Стали возвращаться с фронта раненые. Мы играли в раненых, ходили с подвязанными руками, хромали, делали из палок костыли и играли в Кузьму Сидоровича Артёмова, у которого были прострелены пулемётной очередью ноги.
Очень распространённым было заболевание чесоткой, или как тогда говорили, коростой. Осаждали клопы и вши. Женщины просили друг друга поискать вшей. Вычёсывали вшей частым гребнем, смазывали волосы керосином, ничего не помогало. Насекомые на некоторое время пропадали, а потом появлялись опять.
Мама в Снегирёвке, бабушке некогда, за моей головой было поручено следить тетушке Матрёне Лукиничне. Она свои обязанности исполняла исправно. Тётушка меня любила, хотя ей нравилось иногда меня поддразнивать. Однажды я с ней поссорилась, а она побледнела и схватилась за сердце. Как объяснил мне Андрей, ставший мне старшим братом, другом и защитником, тётю чуть не забили в гестапо за связь с партизанами. Она потеряла сознание, её посчитали мёртвой и выбросили в ровок на Кирпичке. Дедушке с бабушкой кто-то об этом сообщил, они ночью вытащили её, привезли на тачке домой. С тех пор у неё стали случаться сердечные приступы. Но сама она никогда ничего не рассказывала.
Навигация