XII-«Военный архив»: документы, фото... > 12л-Литературная страница
Война была, война осталась
bsnural:
ИЗ РАССКАЗОВ ИВАНА НИКОЛАЕВИЧА (продолжение)
ОТЧАЯНИЕ
Вечером промозглого зимнего дня февраля 1943 года, еле доплетясь в лагерь и похлебав пустой баланды, я твёрдо решил, что завтра на работу не пойду, скажусь больным, а там – будь, что будет. Всё равно, раньше или позже, конец один – в «могилёвскую губернию». Пусть будет раньше, какая, в сущности, разница, сколько моих однополчан уже лежит в общих могилах, не сосчитать.
Утром следующего дня на работу я не вышел, остался в бараке. У немцев во всём был чёткий порядок, даже на издевательство. Своё отсутствие на работе я должен был оправдать справкой от врача. Лагерный врач был из русских эмигрантов, но человеком, не озлобившимся на «всех и вся». Среди заключённых ходили слухи, что он как бы сочувствует пленным, хотя открыто это и не проявляет, иначе немцы давно бы убрали его из лагеря. На вопрос врача: «Что болит, на что жалуетесь», я как мог безразлично ответил: «Ничего не болит, я здоров, но с голоду ног таскать не могу». Врач зашёлся от смеха: «впервые вижу человека, открыто и честно сказавшего, что он здоров и единственное препятствие к работе – бессилие от голода. Хорошо, я тебя направлю туда, где ты быстро поймешь, что все силы нужно отдавать на благо Великой Германии и её союзников, а не симулировать».
Он замолчал, сердце моё «упало», подумалось: вот и пришёл твой конец, Иван.
Немного помедлив, он написал на справке «на кухню». Сердце моё пустилось в «пляс», в груди сразу стало, как в раскалённом горне. «Смотри только, не воруй там: себя погубишь и другим не поможешь». С таким напутствием я уже не побрёл, а пошагал на кухню, откуда только силы взялись. Потом только вспомнил, что надо бы врачу сказать «спасибо». Ну да ладно, отблагодарю при случае, успокоил я себя.
Работы на кухне хватало: дрова колоть, картошку чистить, золу выгребать, да и мало чего ещё, но ведь и еды было побольше, чем раньше, и не мёрз я так, как другие. Стал набирать вес, почувствовал свою силу. Но одно беспокоило: неудобно было перед теми, кто от голода и холода умирал в бараках, как будто я предал их, хотя если рассудить: какая моя вина в том, что врач не отослал меня на «живодёрню», где меня бы забили до смерти за симуляцию, а по доброте душевной направил на кухню. Но таков русский человек, он болеет и чужой болью, и не выдержав спора с самим собой, я нарушил наказ врача и принес в барак несколько картофелин, раздав их тем, с кем раньше больше всего общался и на работе, и в лагере. Какое-то время я подкармливал их, ожидая каждый день самого худшего: быть пойманным на воровстве. И этот день наступил: возвращаясь с кухни с «добычей» за пазухой, я был задержан, обыскан, избит и отпущен в барак.
То, что этим дело не закончилось, я догадывался и приготовился к самому худшему. Утром «на разводе» меня заклеймили вором и отправили на живодёрню, где основательно обработали резиновыми дубинками со свинцовыми наконечниками. Идти в барак сам я не мог, меня приволокли и бросили, как собаку подыхать. Чуть позже появился, врач и попенял мне: «Эх, Иван, Иван, добрая душа, заботься прежде о себе, а уж потом о других. И друзей не спас, и себе навредил. Только эта черта и отличает русского человека от других». Может быть, кого-то я и спас, как показали дальнейшие события, но что себе навредил – это уж точно.
Кто знает, может, на роду мне было так написано, но я не «отдал концы», выжил благодаря русскому эмигранту Петру Николаевичу, век его буду помнить. Снова ходил на работу разбирать разрушенные дома, выискивая в них хоть что-нибудь съестное, снова хотелось, есть, есть и есть, будто бы и нет на свете других радостей и удовольствий кроме еды…
(Николай Басов)
bsnural:
ИЗ РАССКАЗОВ ИВАНА НИКОЛАЕВИЧА (продолжение)
ИЗ ОГНЯ ДА В ПОЛЫМЯ
Из финского лагеря мы прямиком угодили в наш, в Подмосковье. Тоже охрана, колючая проволока, но работа в шахте – уголь добывать. Если бы я не работал последнее время у хозяина-финна, то долго бы здесь я не протянул. Но иногда и «бедному Ванюшке не всё камешки»…
После того, как мы, пленные, летом сорок третьего в финском лагере разграбили продуктовые склады, предварительно разоружив охрану, которая совсем не ожидала от таких «доходяг» такой резвой прыти, много нас отправили в «могилевскую губернию». Сначала каждого десятого, потом опять, опять… Думали, всех перебьют. Но прибыло высокое начальство, и расстрел прекратили. Я был семнадцатым, стал двенадцатым. И когда утром нас вновь построили на плацу, понял – пришла и моя очередь. Но судьба озарила красным солнышком. Приехали финны набирать работников. Фюрер решил взамен ушедших на войну сыновей подарить им русских рабов.
Мы все были удивлены, когда из конторы вместе с комендантом и лагерным врачом высыпала разномастная толпа гражданских мужиков, и все они направились к нам. Подошли и остановились. Мы глядим на них, они на нас. Молчат они, молчим и мы. Что думали они, видя оборванных, изнурённых до последней степени солдат, неизвестно, но что-то вроде сочувствия отражалось на их лицах. Ведь это были в основном пожилые люди, а с возрастом чувство жалости также возрастает. Затем комендант пояснил нам, что фюрер разрешил использовать на работах у бауэров в хозяйстве русских военнопленных. Забрезжила пусть маленькая, но надежда, хотя работник из меня никудышный, еле ноги таскал, как лошадь от бескормицы.
Постояли «хозяева», походили вдоль строя, вглядываясь в наши лица, осмотрели, так сказать, рабов. Вижу, направляется ко мне один из них, седой весь, но еще статен телом и красив лицом. Подошел, спрашивает: «Что, Иван (видимо, врач сказал ему моё имя), хочешь у меня работать?». – «Работать-то хочу, да вот с наших харчей ветерком качает». – «Ну, это дело поправимое. Косить сено, ходить за скотом умеешь?». – «Умею, рос в деревне без отца, к работе привычен».
Что-то подсказывало мне, что я должен обязательно понравиться этому седоватому финну. Но тот вдруг последовал дальше, а моё сердчишко стало давать сбои.
Пройдя вдоль строя финны стали возвращаться обратно, и на кого из нас они указывали пальцем, тот должен был выйти из строя. «Старый знакомый» показал и на меня!
Понравился мне «хозяин», человека сразу можно понять, что он собой представляет. Этот не ходил вокруг меня, не щупал мускулы, не заставлял раскрывать рот, как другие, а подошел как будто к знакомому, чтобы пригласить его на вечеринку. Дорóгой расспросил меня, где жил, чем занимался, есть ли семья – обычные житейские вопросы. «Зови меня Павлом Ивановичем, я когда-то служил в русской армии и тоже воевал». Предупредил: «Иван, я за тебя поручился перед комендантом, если ты убежишь, то и мне будет худо, и тебе». – «Не убегу. Я уже бегал и знаю, чем это кончается». – «Хорошо, я тебя понял, а ты – меня».
После лагеря жизнь у хозяина казалась земным раем. Работать приходилось много, но и хозяин работал наравне со мной. Питался я также за одним столом с хозяином и хозяйкой, так что как бы заменил им сына, который воевал на фронте. Вот когда тот пришёл в отпуск, у меня начались проблемы. Сынок выслеживал меня втайне от отца, и у него, как мне казалось, было намерение расправиться со мной. Но от отца всё же не укрылись сыновьи поползновенья, и между ними состоялось бурное объяснение, после которого сынок уже не обращал на меня никакого внимания. Судьбе было угодно, чтобы враг спас меня от смерти, и я до конца моей жизни буду хранить благодарность в душе своему врагу, у которого я жил как «у Христа за пазухой»…
Случай, о котором я хочу поведать, произошел зимой 45-го. Промок я в шахте «с ног до головы», а в лагерь нас возили в холодных вагонах, ехать долго. Понял, что тут-то я «косую» не обойду и не объеду. В этом же поезде ехали и расконвоируемые, а у них были печки, там можно было и обсушиться, и обогреться. Решил я: «Будь, что будет, пойду к ним в вагон». Охранник, молодой солдат, закричал: «Стой! Стрелять буду!». Я ему так спокойненько: «Ну и стреляй, видишь, я уже в сосульку превращаюсь и звеню, как колокольчик. Все одно – или замерзну, или застрелишь, два раза не умирают». Шел я к вагону и ждал, спиной чувствовал: сейчас выстрелит и – всё, конец мне. Но ни страха, ни боязни не было, многое перевидал в финском плену. Солдат не выстрелил, хотя, говорили мне потом, винтовку даже к плечу прижимал и целил в меня.
За дорогу я обсушился, и в лагерь пришел вместе со всеми. Но то ли солдат-охранник, то ли кто-то другой доложил старшине обо мне, а про него ходили всякие нехорошие слухи – будто избивал он провинившихся с охранниками до полусмерти, и многие потом «таяли, как свечки».
Вошел я в караулку. Вижу, сидит старшина и стоят еще два охранника, два «бугая». Понял: сейчас будут «футболить» меня из угла в угол. «Ну что, Басов, законы не для тебя писаны» - начал, подымаясь, старшина. Я шагнул к нему и тихо так говорю: «Старшина, если кто-то из твоих «дворняжек» попробует меня тронуть, я тебе горло раньше перегрызу». Он оторопело уставился на меня. Долго мы с ним смотрели друг на друга в упор. Потом он, садясь, нехорошо так сказал: «Ладно. Иди пока, мы тут подумаем, как тебя наказать».
Сколько раз на фронте и в финском плену пришедшее в последний момент решение спасало меня. Выручило и в этот раз…
(Николай Басов)
bsnural:
РАССКАЗЫ ВОЕННЫХ ЛЕТ
В ОККУПАЦИИ
1
Наша местность на Смоленщине находилась в оккупации с осени 1941 года до лета 1943. Три соседние деревни, расположенные в лесной местности, были сожжены, а нас переселили в большую деревню, где не было поблизости лесов. Часть же жителей увезли куда-то дальше и многих из них больше никто не видел. Нас было у матери девять детей. Старший Иван служил в армии на Кубани, почти с первых дней воевал, и вернулся с войны инвалидом. Два других моих брата – Сергей и Петр – партизанили. Сергей перед войной вступил в комсомол и работал секретарем в сельсовете. Перед приходом немцев все документы были вывезены в лес. Несколько человек, в том числе и мой брат, охраняли их, естественно, без оружия. Видимо, кто-то их предал, немцы документы сожгли, а «охранников» загнали в концлагерь. Брату удалось позже бежать, но времена тогда были суровые, и наши запросто могли расстрелять, посчитав дезертиром или предателем. Однако брата выручил комсомольский билет, зашитый в пояс брюк. Он воевал до конца войны. После войны же по доносу ему пришлось 10 лет отбывать «ссылку» на севере нашей страны за нахождение в плену. А Петр воевал в действующем партизанском отряде и мстил немцам за Зою Космодемьянскую. Однажды немцы зажали отряд в Белоруссии, и выход был только один: через Пинские болота. Вязали настилы и по ним уходили в глубь болот. Брат и еще несколько человек остались прикрывать отход. Когда были расстреляны все патроны, немцы их взяли в плен, но в живых не оставили: кого застрелили, а брата закололи ножами или штыками… После ухода немцев оставшиеся в живых партизаны похоронили друзей, своими жизнями спасшими их.
Я же, одиннадцатилетний парнишка, вместе с младшими братьями и сестрами находился с матерью. Мы, дети, тоже работали, заготавливали для немцев хворост, выполняли другие мелкие работы, а мама ухаживала за немецкими лошадьми. Если бы не воровство лошадиного рациона, вряд ли бы мы выжили. Помню страшную казнь партизана, молодого парня, немцы положили его на снег и вырезали из спины ремни, а согнанных женщин и детей заставляли смотреть, а если кто отворачивался – били по лицу. Парень не кричал, только страшно стонал, так и умер исполосованный «добропорядочными» немцами.
Когда советские войска подошли вплотную к деревне, немцы решили нас всех расстрелять. До этого они многих умерших и тяжелобольных стаскивали в бани и сжигали вместе с банями. Староста, хоть и служил у немцев, но думал о нас, страдальцах, попавших «как кур в ощип» в военную мясорубку, поэтому все знали, что задумали фрицы. Несколько немцев на шести мотоциклах остались для выполнения задуманного. Когда мотоциклы были загружены разным барахлом, солдаты заставили нас, ребятишек, почистить их. Староста же сказал нам набрать в карманы песку и незаметно засыпать его в баки мотоциклов, что мы и сделали. Когда немцы вывели мотоциклы на дорогу и попытались их завести, чтобы после совершения акции спокойно уехать отсюда, мотоциклы, чуть поработав, неизменно глохли. И фрицам стало не до нас. Удрать они так и не сумели, наши танкисты взяли их в плен. Старосту хотели расстрелять, но женщины отстояли его, объяснив, что если бы не он – никого бы из нас не осталось в живых…
А сколько голоду мы хватили после освобождения – рассказать невозможно. Где и как пахали землю под посев – не знаю, но в нашей местности «тягловой силой» были женщины. На них и пахали, и боронили. Сейчас и поверить в это трудно, но так было, тут ни убавить, ни прибавить. Работали все, от мала до велика, и голодали, голодали так, что сейчас вспоминать страшно, но и забыть невозможно…
(Николай Басов)
Дм. Егоров:
Добрый день! Позвольте вопрос - как преследуется цель выкладкой этих текстов?
С уважением.
Добавлю от себя.
Хороший вопрос!
С уважением, Владимир-Архивариус.
bsnural:
РАССКАЗЫ ВОЕННЫХ ЛЕТ
В ОККУПАЦИИ
2
Деревня наша в Смоленской области была занята немцами через месяц после начала войны. Все жители были выгнаны из своих домов и поселились в стайках вместе со скотом, где и жили весь период оккупации. Немцы сначала поели всех кур, затем свиней, телят, и к счастью оставили нам одну корову, иначе бы мы не выжили.
В сорок третьем году, ближе к осени, немцы собрали молодежь и угнали её в Смоленск в концлагерь, чтобы затем увезти в Германию. Затем и нас всех, старых и малых, погнали куда-то, а деревню всю сожгли. Я плохо помню, как мы шли, была маленькая, но помню, что ни плакать, ни отставать было нельзя, могли застрелить. Куда бы нас пригнали – не знаю, но нас освободили партизаны, и мы возвратились на родное пепелище. Несколько семей выкопали землянку и стали жить, другого выбора у нас не было. Из ям на огородах выкопали одежду, которую зарыли, когда немцы нас угоняли.
С молодежью, угнанной раньше, была и наша тетя. Лагерь, где они находились, строго охранялся, но тетя была бойкой девчонкой, и по возможности обследовав ограду из колючей проволоки, нашла место, где подкопав лаз, можно уйти из лагеря. Из восьми наших деревенских согласились бежать семь человек, один из парней отказался. Ночью, когда прожекторный свет переместился, был подкопан лаз и все семь человек благополучно выбрались из лагеря. Как они добрались до дома, одному богу известно, ведь территория еще была под немцем. Когда тетя вернулась, насекомых с неё сметали веником.
Мой отец воевал под Ленинградом, в одном из боев он был ранен в голову в область лба, потерял сознание и лежал вместе с убитыми. Когда санитары стали доставать документы, поняли, что он еще жив. Долго лечился в госпитале, затем был комиссован и прибыл домой в нашу сожженную деревню. Ранение у него было опасное, часть кости лба удалили, и много лет у него рана «дышала». Работал он председателем колхоза, потом председателем сельсовета, ушел из жизни рано – сказалось ранение и пережитое во время войны.
А дом мы строили так: пилили в ближайшем лесу деревья и на себе тащили к месту строительства.
(Николай Басов)
Навигация