Будет справедливо, если от "первого лица" будут сообщены сведения самым активным участником организации отпора немецком-фашистским захватчикам в ходе первых дней сражения войск прикрытия государственной границы СССР на Западном направлении. Многие вопросы, к сожалению, в силу известных ограничений не получили должного освещения:
«Военно-исторический журнал», 1961, № 4, стр. 64 – 82
"Сорок пять дней в тылу врага " Генерал-полковник И. Болдин (Глава из подготавливаемой к печати Военным издательством книги «Страницы жизни» в литературной записи Палея А.С.)
«В субботу 21 июня 1941 года я возвратился домой довольно поздно. Несмотря на большую усталость после беспокойного дня, спать не хотелось. В голову лезли тревожные мысли.
Не далее как вчера разведка донесла, что около 18 часов шесть германских самолетов нарушили нашу государственную границу и углубились на советскую территорию на несколько километров. Поднятые по тревоге наши истребители, не открывая огня, сопроводили нарушителей до границы. Немецкие самолеты систематически вторгались в наше воздушное пространство. Мы же имели категорический приказ – огня по ним не открывать.
Вечером командующий 3-й армией генерал-лейтенант Кузнецов В. И. сообщил, что вдоль границы у дороги Августов — Сейни были еще проволочные заграждения. К вечеру немцы их сняли. Из лесу в этом же районе отчетливо слышался шум многочисленных моторов.
По данным разведотдела округа, к 21 июня основная часть германских войск находилась в тридцатикилометровой полосе от границы. В районе Сувалки, Арис продолжалось подтягивание войск и тылов. Немецкая артиллерия занимала огневые позиции. Южнее Сувалки было сосредоточено большое количество танков. На станцию Бяла-Подляска прибыли эшелоны с понтонными парками, разборными мостами и боеприпасами. Все эти факты свидетельствовали о том, что против войск Западного особого военного округа сосредоточены силы немецкой армии и что они заняли исходное положение.
Щемящая боль давит сердце. Неужели вправду война?
Звоню в штаб оперативному дежурному. Спрашиваю, нет ли чего нового. Отвечает, что пока нет ничего.
Многим офицерам и генералам штаба округа, в том числе и мне, как заместителю командующего войсками Западного особого военного округа, доводилось часто бывать в приграничных гарнизонах, знакомиться с обстановкой на месте. Имевшиеся данные говорили о том, что немецкое командование ведет активную подготовку к войне против Советского Союза. О результатах своих поездок в войска и на границу я подробно докладывал командующему войсками округа генералу армии Павлову Д.Г. Не раз такой доклад вызывал упреки Павлова: «Иван Васильевич, пойми меня, в Москве лучше нас с тобой знают военно-политическую обстановку и наши отношения с Германией». Вспомнилось, как совсем недавно начальник штаба округа генерал-майор Климовских В. Е в моем присутствии пытался доложить ему план мероприятий по повышению боевой готовности войск. Павлов вспылил, отбросил рукой карту и резко сказал: «Война возможна, но не в ближайшее время. Сейчас надо готовиться к осенним маневрам да принять меры, чтобы какой-нибудь паникер на немецкие провокации не ответил огнем...»
Стараюсь уяснить, чем вызвано у Павлова такое пренебрежительное отношение к донесениям разведки. Может быть, это только внешне? Возможно, он прав, а я проявляю излишнюю нервозность? Ведь командующий ежедневно разговаривал по прямому проводу с Москвой. Он, конечно, более полно, чем я, ориентирован в обстановке.
Беспокойство не проходило. А что если эти передвижения немецких войск к границе, о которых сообщили Кузнецов и разведчики, не провокация, а начало войны? И словно в ответ резко прозвучал телефонный звонок. Оперативный дежурный передал мне приказание немедленно явиться в штаб. Через пятнадцать минут я вошел в кабинет командующего и застал там члена Военного совета корпусного комиссара Фоминых А.Я. и начальника штаба генерал-майора Климовских В.Е.
– Что случилось? – спрашиваю генерала армии Павлова.
– Сам как следует не разберусь. Несколько минут назад звонил Кузнецов. Говорит, что немцы нарушили государственную границу на участке от Сопоцкина до Августова, бомбят Гродно. Проводная связь с частями нарушена. Две радиостанции разбиты. Перед твоим приходом повесил трубку Голубев (2). Звонил также Сандалов (3). Сообщения невероятные... Немцы бомбят...
Наш разговор прервал телефонный звонок из Москвы. Павлова вызывал Нарком О6ороны Маршал Советского Союза Тимошенко С.К. Командующий доложил обстановку. Вскоре опять позвонил генерал Кузнецов: немцы продолжают бомбить.
По многочисленным каналам в кабинет командующего стекаются все новые и новые сведения, одно хуже другого. Наша разведка сообщила, что с рассветом 22 июня против войск Западного фронта перешли в наступление более тридцати пехотных, пять танковых и две моторизованные немецкие дивизии.
Все чаще нарушается связь с армиями. После нескольких безрезультатных попыток связаться со штабом 10-й армии Павлов обратился ко мне:
– Голубев один раз позвонил, и больше никаких сведений нет. Сейчас полечу туда, а ты оставайся здесь вместо меня.
– В сложившейся обстановке командующему войсками округа нельзя уезжать из штаба, – возразил я.
– Вы, товарищ Болдин, – перейдя на официальный тон, сказал генерал армии, – первый заместитель командующего. Предлагаю заменить меня в штабе. Иного решения в создавшейся ситуации не вижу
Докладываю Павлову, что вернее будет, если я полечу в Белосток. Павлов не соглашается, нервничает.
А тем временем поступают новые донесения. Немецкие самолеты продолжают бомбить наши аэродромы, города Белосток и Гродно, Лиду и Цехановец, Волковыск и Кобрин, Брест и Слоним и другие. Много наших самолетов, не успев даже подняться в воздух, было уничтожено в первые же часы войны. Местами отмечаются действия немецких парашютистов.
Через некоторое время снова звонит маршал Тимошенко. Так как Павлов в это время вышел из кабинета, докладывать обстановку пришлось мне. Я сообщил, что немецкие самолеты продолжают с бреющего полета расстреливать советские войска, мирное население. На многих участках противник перешел границу и продвигается вперед. Внимательно выслушав меня, маршал Тимошенко говорит:
– Товарищ Болдин, учтите, никаких действий против немцев без нашего ведома не начинать.
– Как же так, – кричу в трубку, – наши войска вынуждены отступать, горят города, гибнут люди....
– Иосиф Виссарионович считает, что это, возможно, провокационные действия некоторых германских генералов.
Я очень взволнован. Мне буквально трудно подобрать слова, которыми можно было бы передать то положение, в котором мы оказались.
Разговор с маршалом Тимошенко продолжается.
– Приказываю самолетами вести разведку не далее шестидесяти километров, – говорит Нарком.
– Товарищ маршал, нам нужно действовать. Каждая минута дорога. Это не провокация. Немцы начали войну!
Настаиваю на немедленном применении механизированных стрелковых частей и артиллерии, особенно зенитной. В противном случае дело обернется плохо. Но Нарком, выслушав меня. повторил прежний приказ.
Получаю согласие Наркома на вылет в Белосток в штаб 10-й армии, с которой нет связи, для выяснения обстановки и оказания помощи на месте.
Я передал Павлову содержание разговора с Наркомом Обороны и сообщил, что он разрешил мне лететь на Белосток. До моего вылета командование и штаб принимали все меры по восстановлению нарушенного управления войсками.
Около 15.00 22 июня к вылету готовы два самолета СБ. В один садимся я и мой адъютант лейтенант Крицын, в другой – капитан Горячев из отдела боевой подготовки и офицер оперативного управления штаба, фамилию которого я, к сожалению, забыл.
Берем курс на Белосток. Пролетая над Барановичами, видим, что станция в огне. Горят поезда, склады. Впереди и слева от нас на горизонте большие пожары. В воздухе непрерывно снуют вражеские бомбардировщики. Наш летчик сворачивает в сторону от железной дороги и ведет самолет на самой малой высоте. Огибая населенные пункты, мы приближаемся к Белостоку. Чем дальше, тем хуже. Все больше и больше в воздухе неприятельской авиации. Продолжать полет невозможно... Вперед показался небольшой аэродром с горящими самолетами у металлического ангара. Принимаю решение и знаками показываю летчику – идти на посадку. В это время нас нагнал «мессершмит» и. выпустив несколько пулеметных очередей, исчез. К счастью, все обошлось благополучно.
Не успели мы после посадки отойти и двухсот метров от самолета, как в небе послышался шум моторов. Показалась девятка «юнкерсов». Они снижаются над аэродромом и сбрасывают бомбы. Взрывы сотрясают землю, горят машины. Огнем охвачены и самолеты, на которых мы только что прилетели.
Дорога каждая минута. Нужно спешить к генералу Голубеву. Легковой машины на аэродроме нет. Берем полуторку. С нами несколько красноармейцев. Направляемся в Белосток, до которого около 35 километров.
На окраине Белостока горят склады с бензином и зерном. Население поспешно покидает город. Наконец добрались до штаба. Здесь только начальник тыла. Говорит, что командующий и основной состав штаба выехал на КП. Получаем данные о его месторасположении и направляемся туда.
Проехав около двенадцати километров на юго-запад от Белостока, мы заметили небольшой лес. На его опушке и расположился КП 10-м армии: две палатки, в каждой по деревянному столу, несколько табуреток. На одном из столов – телефонный аппарат. Поодаль от палатки – машине с радиостанцией. Вот и весь командный пункт. Было около 19 часов. Близился закат.
Меня встретил генерал-майор Голубев К.Д. с группой штабных офицеров. Спрашиваю, почему от него в штаб округа не поступило почти никаких сведений. Оказывается, проводная связь нарушена, а радиосвязь наладить не могут.
Нападение врага с воздуха, доложил Голубев, застигло войска армии в лагерях и казармах. Потери большие, особенно в 5-м корпусе, на который навалилось три армейских корпуса противника. Идут тяжелые бои. Чтобы предотвратить охват противником армии с юга, я развернул на реке Нурец 13-й механизированный корпус. Но танков в дивизиях корпуса мало, да и те, что есть, устарели. Поэтому надежды на то, что корпус выполнит задачу, почти не было.
Против нашего 1-но стрелкового корпуса, как раз в центре, на Белосток наступает 42-й армейский корпус. Оценив обстановку, я поставил 6-й механизированный корпус в оборону по восточному берегу Нарева, на рубеже Крушево, Суражи – на 35-километровом фронте.
Такое решение мне очень не понравилось: ведь механизированными корпусами нужно наносить контрудары во фланг наступающим группировкам противника, а не затыкать дыры.
Голубев молчит. Склонился над картой, тяжко вздыхает.
– У нас замечательные люди – волевые, преданные, выносливые, – снова заговорил он. – Но боеприпасов мало, авиация и зенитная артиллерия понесли большие потери. Горючее на исходе.
– Насколько мне известно, товарищ Голубев, у вас было достаточно горючего. Куда оно девалось?
– Уже в первые часы нападения вражеская авиация подожгла многие склады горючего на аэродромах и в других местах. Они до сих пор горят. На железных дорогах немцы уничтожили цистерны с горючим зажигательными пулями.
После короткой паузы Голубев продолжает:
– Тяжело, Иван Васильевич. Очень тяжело, Наши части понесли большие потери от первого налета, находясь в лагерях и казармах. Теперь они героически дерутся за каждый метр земли, но вынуждены отступать, оставляя одну позицию за другой. Пехота противника при поддержке авиации и танков быстро продвигается вперед.
Я посмотрел на Голубева. Он высок, атлетического сложения, богатырской силы, имеет большой жизненный и военный опыт, в округе был на хорошем счету. Что же с ним произошло? Неужели пошатнулась вера в свои силы у этого волевого человека? Нет, этого быть не может. Просто овладела им тревога. Ведь при всем старании остановить вражескую лавину ему не удалось. Я прекрасно понимал это, ибо сам испытывал такие же чувства.
Дежурный офицер связи прервал наш разговор:
– Товарищ генерал Болдин, нам удалось наладить связь. Вас вызывает Минск.
Подхожу к аппарату.
Слышу далекий голос:
– Говорит Павлов. Ознакомился с обстановкой?
Доложив обстановку, я сказал, что считаю положение на участке 10-й армии очень тяжелым. Авиация армии понесла большие потери на аэродромах. Склады горючего и боеприпасов горят. Принимаю меры с целью наладить управление войсками.
– Слушайте приказ, – говорит Павлов. – Вам надлежит организовать ударную группу в составе 6-го и 11-го механизированных корпусов и 36-й кавалерийской дивизии. Контрударом уничтожить противника на левом берегу Немана и не допустить выхода немецких частой в район Волковыска. После этого вся группа перейдет в подчинение генерала Кузнецова. Это ваша ближайшая задача и за ее решение отвечаете лично.
Передайте Голубеву, чтобы он занял Осовей, Визму, Бельск. Клещеле. Все эго осуществить за сегодняшнюю ночь, причем организованно и быстрыми темпами.
Я пытался доложить, что в сложившейся обстановке выполнить. эту задачу невозможно.
На какую-то долю минуты Павлов замолчал, затем заключил:
– У меня все. Приступайте к выполнению задачи.
На этом наш первый и последний разговор закончился. Я подумал, как далек Павлов от действительности. Ведь уже в ту минуту у нас было очень мало сил, чтобы наносить противнику контрудары. Большая часть армии вела ожесточенные бои с наступающим противником, теряя одну позицию за другой.
Обстановка все более осложнялась. В связи с глубокими вклинениями противника войска 10-й армии оказались под угрозой разгрома. Предлагаю Голубеву отдать приказ по армии – с наступлением темноты отходить из белостокского выступа, занимая более выгодные рубежи.
Узнав, что я на КП армии, командир 6-го механизированного корпуса генерал-майор Хацкилевич М.Г. связался со мной по телефону.
– Товарищ генерал, – услышал я в трубке его взволнованный голос, – нам не только держаться нужно, а фашистов бить. дайте горючее и снаряды, мы непременно побьем гитлеровцев. Больше мы ничего не требуем.
Эти слова были не бахвальством, а глубокой верой командира в своих подчиненных, верой в то, что фашистов можно бить.
До войны штаб 6-го мехкорпуса стоял в Белостоке. Мне часто приходилось встречаться с Михаилом Георгиевичем Хацкилевичем, опытным и грамотным в военном отношении командиром. Каждый раз я уезжал от него с чувством удовлетворенности. Личный состав корпуса был хорошо обучен, а танковые дивизии почти полностью укомплектованы новыми танками Т-34 и КВ.
– Товарищ Хацкилевич, немедленно приму все меры для оказания тебе помощи, – обещаю я.
Телефонная связь с Минском снова прервалась. Пришлось послать туда офицера на самолете По-2 с письмом в штаб фронта с просьбой немедленно организовать переброску 6-му мехкорпусу самолетами горючего и боеприпасов. Но самолет не вернулся. Послал второй. И этот, по-видимому, не долетел. Все мои попытки помочь танкистам оказались безрезультатными. Небольшое количество горючего и боеприпасов, которые нам удалось собрать на уцелевших от бомбежки складах, не могло удовлетворить потребностей.
Вечером 22 июня я направился на командный пункт Хацкилевича, находившийся северо-восточнее Белостока, рассчитывая на базе его штаба создать управление группой и приступить к выполнению приказа командующего фронтом.
Прибыв на место и заслушав краткий доклад о состоянии корпуса, приказываю Хацкилевичу сдать частям 10-й армии занимаемый рубеж обороны по восточному берегу Нарева и утром 23 июня сосредоточиться в лесу, в пятнадцати километрах северо-восточнее Белостока. 29-ю механизированную дивизию этого корпуса за ночь перебросить из Слонима в район Сокулка и, заняв ею оборону на фронте Кузница, Сокулка, прикрыть рубеж развертывания главных сил 6-го механизированного корпуса и 36-й кавалерийской дивизии, включенных в состав группы, командовать которой было поручено мне. После этого корпусу надлежало нанести контрудар в направлении Гродно, и, взаимодействуя с 11-м механизированным корпусом 3-й армии, уже действующим южнее Гродно, разгромить группировку противника, наступавшую на Крынки и угрожавшую выходом в тыл 10-й армии.
Командиру 36 кавалерийской дивизии был направлен приказ выдвинуться в лес западнее Крынки для участия в контрударе совместно с 6-м механизированным корпусом.
Так прошел первый день войны. Много ли их впереди? Трудно сказать. Ясно одно: предстоит суровая борьба с врагом.
С рассветом 23 июня противник, обнаружив перегруппировку наших войск, обрушился на них авиацией. Потери были большие. Особенно тяжело досталось коннице. 36-я кавалерийская дивизия подверглась ударам авиации с бреющего полета на марше и почти полностью вышла из строя. С командиром 11-го механизированного корпуса мне связаться не удалось. Проводной и радиосвязи ни с этим корпусом, ни со штабом 3-й армии не было. Из нескольких командиров, посланных мной разыскать штаб 11-го мехкорпуса, ни один не вернулся.
Таким образом, несмотря на все мои усилия, приказ Павлова о создании конно-механизированной группы дли нанесения контрудара я выполнить не смог. Из войск, предназначавшихся в состав этой группы, в моем распоряжении имелся только 6-й механизированный корпус. Понимая, что один этот корпус в сложившейся обстановке вряд ли сможет отбросить наступавшего со стороны Гродно противника, я все же возлагал на него много надежд и был уверен, что он нанесет врагу значительные потери.
К полудню 23 июня танкисты выдвинулись на указанный им рубеж для нанесения контрудара, но, встретив крупные силы противника и непрерывно атакуемые вражеской авиацией, были вынуждены перейти к обороне. Зарыв часть танков в землю, они стойко держались, наносили врагу ощутимые удары. Что ценно – ни на один метр не отошли. А потери росли. Силы таяли. Долго ли так может продолжаться?
С Минском нет никакой связи. Наши части героически отражают одну атаку за другой. Но соотношение сил неравное. Враг господствует в воздухе и на земле. Перед нами одна задача: нанося гитлеровцам удары, как можно дольше задержать и не дать выйти в тыл отходящим войскам.
Командной пункт 6-го мехкорпуса находится в двух–трех километрах от переднего края, и мы непосредственно ощущаем тяжелый жестокий бой.
- Товарищ генерал, – говорит мне Хацкилевич, – у нас последние снаряды. Выпустим их, что тогда?
– Если машины нельзя будет увести, придется их уничтожить.
Хацкилевич молчит...
После войны мне стало известно, что командующий фронтом давал конно-механизированной группе одно за другим боевые распоряжения, в которых не учитывалась реальная обстановка, сложившаяся на Западном фронте с первого же дня войны. Вот несколько выдержек из его распоряжений, отданных в течение 22–25 июня, о которых я узнал из архивных документов: «Продолжать решительное наступление на Гродно. Овладеть им и наступать по обоим берегам Немана...», «Оказать содействие ударной группе Болдина не менее 80-ю самолетами-бомбардировщиками...», «13-й армии организовать во взаимодействии с группой Болдина боевые действия...» и многие другие. Но ни одного из этих распоряжений я не получил, и остались они в военных архивах как тяжелое напоминание о трагедии первых дней войны.
Пятый день войны. Ведем тяжелые бои в тылу противника.
Наши войска героически сопротивлялись и все же вынуждены были отступать Не имея боеприпасов и горючего, части таяли, точно горящие свечи. Героически сражаясь с превосходящими силами противника, погиб 6-й механизированный корпус и его командир генерал Хацкилевич. В ожесточенных боях танкисты нанесли очень большие потери врагу, наступавшему с севера на Крынки. Они на четыре дня задержали 5-й армейский корпус, стремившийся сомкнуть кольцо окружения. Потеряли мы и 6-й кавалерийский корпус. О судьбе ряда соединений 10-й армии ничего не было известно. Армия как оперативное объединение перестала существовать. Ее разрозненные части вели бои в различных районах белостокского выступа. Генерала Голубева я до конца войны не встречал. Но до меня дошли сведения, что его штаб понес большие потери и что он с небольшой группой вышел из окружения и потом командовал армией.
В первые дни воины погибло много офицеров. Оставшиеся без руководства, связи, боеприпасов и продовольствия части, подразделения и мелкие группы с боями пробивались на восток. Ил путях отхода наших войск у переправ через реки образовались огромные пробки. Немецкие самолеты непрерывно бомбили и обстреливали войска с бреющего полета.
В одной из отходивших групп находился и я. Со мной было около двадцати штабных командиров 6-го механизированного и 6-го кавалерийского корпусов и группа красноармейцев. Все мы были вооружены, но никаких транспортных средств не имели.
Выло ясно, что даже в той тяжелой обстановке, в какой мы оказались, нужно объединять разрозненные масти и наносить гитлеровцам удары в их же тылу. Собрав достаточно сил, можно было пойти на прорыв, чтобы соединиться с нашими войсками. Но где сейчас основные силы Западного фронта, что с ними?
К вечеру 27 июня вышли на опушку леса, где стояли три танка БТ-7 На корточках, прислонившись к броне, сидят танкисты. Старший доложил: нет горючего, а боеприпасов полный боевой комплект.
– Вот вы горючего раздобыть, товарищ генерал, – вздохнул молоденький танкист. – Все снаряды в ход пустили бы, а так... – Он развел руками.
Неожиданно на проселочной дорог, показалась вражеская танковая колонна. Я приказал танкистам открыть огонь. Наш удар оказался настолько неожиданным, что мы успели уничтожить двенадцать вражеских танков. Фашисты открыли ответный огонь. Один за другим загорались наши танки.
Ранен лейтенант Крицын Е. С. Подбежал к нему и оттащил от пылающих танков. В это время девятка немецких бомбардировщиков начала прочесывать опушку леса. Несколько офицеров из нашей группы были убиты.
Крицын разрезал сапог. портянкой крепко перевязал рану. Красноармеец Богатырев раздобыл сучковатую палку и дал ее лейтенанту. Опираясь на нее, он мог продолжать путь. Наша группа медленно двигается на восток. Крицыну трудно, мешает рана. делаем частые остановки.
Встретили группу – человек двадцать. Некоторые в форме, при оружии. Другие в гимнастерках без петлиц, в пилотках без звездочек, третьи – в гражданской одежде.
– Интересуюсь, кто такие, куда держат путь. Оказывается, все идут от самой границы. Гражданскую одежду кое-кто раздобыл в одной из деревень.
— товарищ генерал, – обращается ко мне один из группы, как потом выяснилось, старший лейтенант, – в форме опасно ходить. Кругом гитлеровцы, да и своих предателей хватает. В беду можете легко попасть.
— Значит, советуете снять форму?
Молчит.
— Предосторожность, конечно нужна. Но я не собираюсь сдаваться в плен.
Старший лейтенант смущен, старается не смотреть на меня. Видно, жалеет, что затеял такой разговор.
То, что я был в форме, благотворно влияло на подчиненных, подтягивало, дисциплинировало, заставляло думать о своем внешнем виде, беречь свою форму и с гордостью носить ее. В военной форме люди чувствовали себя в строю.
В отряде уже около пятидесяти человек. Почти половина из них коммунисты и комсомольцы. Это – внушительная сила. Собрав всех, объяснил, какие задачи стоят перед нами, напомнил о том, как каждый должен вести себя. настроение у всех довольно бодрое. Это радует.
Из нескольких командиров и политработников создал группу разведчиков.
Четверке разведчиков ставлю первую задачу: переодевшись в гражданскую одежду, пробраться в ближайшую деревню, разведать силы противников и раздобыть продукты. Оружие применять лишь в исключительных случаях.
Прошло около пяти часов после ухода разведчиков. Пора бы им вернуться, а их нет. Что случилось? Во избежание всяких неожиданностей вокруг расположения отряда выставляю боевое охранение.
Наступили сумерки. Неожиданно кто-то крикнул: идут! Действительно, невдалеке от нас показались четыре сгорбившиеся под тяжестью какого-то груза фигуры. Оказалось, наши разведчики.
Я облегченно вздохнул. Разведчики поставили мешки на землю, рукавами вытерли вспотевшие лица. Старший доложил о выполнении задания. Спрашиваю, почему задержались?
Старший рассказывает:
– Фашистов изучали, товарищ генерал. Впервые так близко довелось видеть. Чуть не попали в беду. Только подошли к одной машине, солдат как гаркнет: «Хальт! Хальт!» Остановились. Прибежал офицер. Немного разговаривает по-русски. – Кто такие, – обращается к нам. Отвечаем: жители соседней деревни. Он стал расспрашивать, какой дорогой можно быстрей до Минска доехать. В общем отделались легким испугом. В деревне, где мы были, тридцать танков, пять легковых машин, обоз. Местного населения почти нет. Продукты стащили с одной из машин.
В мешках оказались банки с консервами, пачки печенья, сгущенное молоко, сигареты и другие продукты.
Продолжаем лесами двигаться на восток. В пути встречаем бойцов, офицеров. Присоединяем их к нашей группе.
2 июля в лесах западнее Минска встретили командира 8-й противотанковой бригады полковника И. С. Стрельбицкого с группой офицеров. Стрельбицкий доложил, что в этом районе в лесах собралось двадцати тысяч отходивших с запада бойцов и командиров различных дивизий. Утром первого июля было предпринято наступление на Минск. Нашим удалось ворваться на окраину города, захватить несколько кварталов. Но противник провел танковую контратаку, и наши наспех собранные подразделения и части вынуждены были снова отступить в лес.
За несколько часов до встречи с нами Стрельбицкий предпринял вторую попытку овладеть Минском. Но и на этот раз безуспешно...
– Вы тут единственный старший офицер? — спросил я Стрельбицкого.
– Нет, почему же, утром здесь были проездом командующий 3-й армией генерал Кузнецов и член Военного совета корпусной комиссар Бирюков. Сейчас здесь находятся командир дивизии генерал-майор Степанов А.Л. и командир 21-го стрелкового корпуса генерал-майор Борисов В.Б.
– Где они?
– А вон сидят.
Действительно, в пятидесяти метрах от нас на спиленном дереве сидели два генерала и о чем-то беседовали. Я направился к ним. Увидев меня, Степанов и Борисов поднялись.
– Какими судьбами, Иван Васильевич? – спрашивает меня Степанов.
– Да вот решил проверить, как вы руководите войсками, – ответил я, испытующе глядя на генералов.
– Полагаю, что любой на нашем месте руководил бы так же, как мы, – отозвался Борисов.
– С подобными рассуждениями далеко не уйдем, – ответил я и объявил, что беру руководство войсками на себя. Своим заместителем назначаю Стрельбицкого.
Дальнейшие события показали, что в выборе я не ошибся. Полковник Стрельбицкий И.С. проявил себя превосходным командиром и умелым организатором.
Генерал Борислв попросил разрешения с группой бойцов прорываться из окружения, чтобы найти свой штаб. Я не стал возражать. Потом мне стало известно, что Борисов погиб.
По моему указанию полковник Стрельбицкий быстро собрал командиров частей. Среди них были и полковники, и майоры. Части формировались из отходивших с запада офицеров и бойцов не только разных дивизий, но и разных армий. Около половины личного состава имели винтовки, но патронов было очень мало. Насчитывалось до полусотни различных орудий, преимущественно на конной тяге с небольшим количеством снарядов. Командиры частей жаловались на большую текучесть личного состава. Каждый день подходят с запада все новые и новые бойцы, а ночью многие из них самовольно уходят.
Особенно плохо обстояло дело с продовольствием. Бойцы не видели хлеба со второго дня войны. Пришлось забить несколько десятков коров, которых колхозники из Старого Села не успели эвакуировать. Мяса едва-едва хватило, чтобы насытить изголодавшиеся войска.
Наступление на Минск, проводившееся первого и второго июля, имело большое значение. Бойцы почувствовали, что врага можно крепко бить. В боях были захвачены десятки пулеметов, мотоциклы, орудия.
Обсудив положение, я принял решение все эти войска немедленно реорганизовать, вооружить и накормить. Лучшим выходом из положения было перевести их в старый Минский укрепленный район, благо переход туда невелик. Как заместитель командующего округом я знал, что там должны быть и кое-какие боеприпасы и продовольствие.
В течение ночи все части были сосредоточены в укрепленном районе. Целый день пришлось потратить для их реорганизации. Сформировали пять отрядов по четыре – пять тысяч бойцов в каждом. Несколько улучшилось и вооружение частей. Бойцы и офицеры впервые за войну были досыта накормлены.
Нельзя сказать, чтобы переформирование проходило гладко. Гитлеровская разведка сравнительно быстро обнаружила скопление крупной массы наших войск и налетами авиации пыталась их деморализовать, но безуспешно.
Здесь же в укрепленном районе подошел ко мне офицер и представился6 старший политрук Кирилл Осипов из 245-го гаубичного полка.
Об Осипове я слышал еще до войны как об одном из лучших политработников в нашем округе. О нем часто говорили на окружных, армейских, дивизионных партийных конференциях. В полк, где он был секретарем партийного бюро, приезжали из других частей изучать опыт партийно-политической работы.
– Что думаете делать дальше? – спросил я старшего политрука.
– Выполнять ваши приказы.
Я собрал всех командиров и политработников. Коротко объяснил положение и объявил свое решение – собирать всех выходящих из окружения, а затем пробиваться на восток. Выставленные на дорогах командирские посты при появлении отходящих отдельных бойцов или групп направляли их на сборный пункт. Так в тылу врага мы собирали свои силы.
Весь день 4 июля мы посвятили организации сводной дивизии. Наиболее опытных командиров взял в штаб, назначил командирами отрядов. Осипову поручил взять на учет всех коммунистов и комсомольцев, на которых мы опирались в дальнейшем.
Почти двое суток пробыли мы в укрепленном районе. В отрядах наладили кое-какой воинский порядок, в каждом из них организовали перевязочные отряды, санитарные обозы. Создали, правда, очень скромные, запасы патронов, гранат и даже продовольствия.
Однако самое важное было впереди. Надо было восстановить у бойцов пошатнувшиеся дисциплину и веру в свои силы. Тяжелые события десяти минувших с начала войны дней глубоко травмировали психику бойцов и командиров. Появились и малодушные, на которых оказывали влияние тысячи лживых немецких листовок о взятии якобы Смоленска и Москвы. Однако основная масса бойцов и командиров держалась по-прежнему стойко и верила в победу.
Мы не ограничились приведением своих частей в порядок, а проводили самую энергичную разведку боем в направлении Минска. Первые же сведения, полученные от пленных, подтвердили наши худшие опасения: противник узнал, что в укрепленном районе сосредоточилось несколько тысяч наших войск и что оттуда готовится удар на Минск. Взятый в плен 3 июля мотоциклист показал, что их танковая часть возвращена из-под Борисова для участия в уничтожении окруженных под Минском русских сил.
5 июля был самым тяжелым днем в моей жизни. Враг бросил значительное число самолетов против наших войск, находившихся в лесах западне. Минска. Положение осложнялось тем, что средствами ведения борьбы с авиацией противника мы не располагали. После трехчасовой бомбардировки немецкие танки с пехотой перешли в наступление Они стремились захватить поляны и перелески между лесными массивами, в которых располагались наши войска. Отряды геройски отбивали атаки. Артиллеристы в первый же час немецкого наступления подбили более пятнадцати танков.
Как ни старались немцы, но к полудню им не удалось расчленить наши отряды.
Вскоре над нашими головами вновь появилась бомбардировочная авиация. После двухчасовой бомбежки немцы опять перешли в наступление. На этот раз особенно большой нажим они оказали на нашу оборону, созданную в лесу у Старого Села. Я приказал Стрельбицкому отправиться туда и принять все меры, чтобы не допустить вклинения танков. Наши части геройски контратаковали гитлеровцев, нанося им большие потери. Горели немецкие танки.
Во второй половине дня, когда артиллеристы расстреляли последние снаряды, положение стало быстро и резко ухудшаться. Противнику удалось расчленить наши силы, нарушить связь. Стрельбицкий с артиллеристами оказался отрезанным от меня в Старосельских лесах. В сложившейся обстановке не представлялось возможным управлять отрядами, которые мелкими группами стали самостоятельно пробиваться через боевые порядки противника и выходить из окружения.
Наши небольшие группы шли только ночью. За короткую летнюю ночь успевали пройти не более семи километров. На пятые сутки удалось обойти Минск и сосредоточиться в лесу, в двадцати километрах восточнее столицы Белоруссии, которая была в огне. Прибыв со своим штабом в лес, я увидел дозорного. Приказал ему позвать старшего. Вскоре показался офицер. Это был Осипов. У него оказалось около трехсот человек. Со штабными офицерами я направился в район, где расположился отряд Осипова. Здесь мы обсудили мероприятия по организации тщательной разведки. Ответственность за ее ведение возлагалась на Осипова и опытного разведчика майора Пахомова. На следующий день Осипов и Пахомов сформировали группу разведчиков, оказавшую нам большую помощь в борьбе с противником при выходе из окружения.
Наши разведчики Осипов и Дубенец обнаружили в деревне Журавы более ста автомашин, около ста пятидесяти мотоциклов, несколько артиллерийских орудий, сотни гитлеровских офицеров и солдат. Получив эти сведения, мы начали обдумывать план нападения на противника в Журавах. После прорыва из окружения у нас в сводной дивизии насчитывалось около двух тысяч человек.
Собрал всех командиров и политработников. На земле, очищенной от листьев и веток, палкой начертил план населенного пункта Журавы, о котором имел точное представление благодаря подробному докладу Осипова и Дубенца. Рассказал о плане боя. Разгром противника в Журавах (впоследствии выяснилось, что там находилась часть штаба 6-го армейского корпуса) решил осуществить двумя отрядами, а третий иметь в своем резерве.
Ночью два отряда заняли исходные позиции на опушке леса. Начальник штаба сводной дивизии подполковник Яблоков доложил, что и третий отряд приведен в боевую готовность. В случае надобности он должен оказать помощь первым двум. Вместе с Яблоковым, Осиповым и еще несколькими командирами я обошел подразделения, проверил их готовность к бою.
Наше наступление было столь стремительным, что охранение немцев, не успев опомниться, оказалось смятым, и подразделения ворвались в Журавы. Противник пытался открыть артиллерийский огонь, но мы уничтожили вражескую артиллерийскую прислугу, и орудия замолчали. Один за другим взрывались неприятельские склады.
Около полутора часов продолжался бой. После яростного сопротивления враг был сломлен. Только убитыми мы насчитали более двухсот пятидесяти вражеских солдат и офицеров, захватили много трофеев, в том числе свыше ста легковых и грузовых автомашин, около пятидесяти мотоциклов, несколько пушек и много стрелкового оружия, боеприпасов, машины с радиостанциями, два склада с продовольствием и военным имуществом.
В этом бою погибло около семидесяти наших товарищей.
Вскоре отряды покинули Журавы, направляясь в лес. Вот и знакомая опушка. При нашем появлении раздалось громкое «ура», эхо которого разнеслось по всему лесу. Это встречали победителей товарищи, находившиеся в резерве. Но в лесу нельзя больше задерживаться. Гитлеровское командование немедленно бросило бы против нас свои войска. Но как быть с захваченными трофеями? У нас много грузов. Идти с ними через лесные массивы будет трудно. Особенно беспокоила меня мысль о том, как доставить в намечавшийся район радиостанции, установленные на автомашинах. Они нам были очень нужны. Уже много дней мы не имели связи со своим командованием, ничего не знали о положении на советско-германском фронте. Но как двигаться с ними по лесу, по бездорожью?
– Товарищ генерал, разрешите мне и еще нескольким водителям доставить радиостанции на место новой стоянки, – обратился ко мне Андрей Дубенец.
– Как думаете это сделать?
– Мы прихватили с собой на всякий случай немного немецкого обмундирования. Есть солдатская и офицерская форма. Переоденемся и поедем. Машины немецкие, форма гитлеровская. Что еще нужно?
Предложение Дубенца показалось мне заманчивым. Несмотря на большой риск, я все же дал свое согласие. Через несколько минут передо мной стояла группа солдат и офицеров в немецкой форме. А на Дубенце ладно сидел офицерский китель. Кто-то даже пошутил:
— Настоящий немец. Ты гляди, чтобы тебя кто-либо из наших не пристрелил.
Отважный разведчик действительно имел вид безупречно подтянутого фашистского офицера. Это меня успокоило. Зная изобретательность Дубенца, я верил, что этот смелый замысел он и его товарищи успешно осуществят.
Дубенец с группой разведчиков отправились к машинам. Моторы заведены. С ценнейшим грузом – радиостанциями разведчики выехали на дорогу.
Вскоре и мы двинулись в путь. Отряды, идя с небольшими интервалами, растянулись в длинную колонну. О том, насколько верным было наше решение передислоцироваться, можно судить по тому, что не более чем через час – после того, как мы оставили нашу стоянку, вражеская авиация подвергла ее сильной бомбардировке.
Идти трудно. Каждый из нас до предела навьючен каким-нибудь грузом. Мотоциклы движутся по узким тропкам между деревьями. Иногда бойцы тащат их на руках. Когда мы прибыли на новое место, там уже были Дубенец с товарищами. Все машины они провели благополучно, радиостанции стояли в надежном месте. Итак, мы на новой «квартире». Теперь можно перекусить, привести себя в порядок, немного отдохнуть, а затем снова за дело.
Наша дивизия еще не является в полном смысле слова тактическим соединением. Тем не менее, как показали прошедшие события, ей уже под силу выполнение сложных боевых задач. Помню, мне задали вопрос: когда выйдем из окружения, как тогда наша дивизия, рожденная в лесах, будет существовать? Я отвечал, что не это сейчас основное. Главная задача – наносить удары по врагу, вырваться из окружения, сохранив как можно больше людей, техники, вооружения. Ведь мы превосходно научились владеть не только своим оружием, но и трофейным.
– Товарищ генерал, радио работает! – с радостью сообщил прибежавший Крицын.
Молодцы радисты! С группой офицеров и политработников направляюсь к рациям. Знакомый голос московского диктора передает сообщение Советского информбюро. Сообщение тревожное. На всех участках идут ожесточенные бои.
Мы слушали родную Москву с затаенным дыханием, у нас прибавлялись силы, росла вера в победу. Москва звала нас в бой.
Наши подразделения научились бить врага. Но это не успокаивало воинов. Они неустанно совершенствовали свои боевые навыки и знания. В свободные минуты личный состав изучал материальную часть оружия, осваивал методы ведения разведки и боя в условиях лесистой местности и населенных пунктов, бывалые воины делились опытом с молодыми. Командиры организовывали учебу так, чтобы она помогала повышению боеспособности. Я часто бывал на занятиях, а порой и сам их проводил.
Мы приближались к заветной цели – выходу из окружения. Тяжкие испытания роднят людей, успехи умножают силы. Меня особенно радовали крепкая дружба наших бойцов, единая воля к победе. С тех пор как у нас появилось радио, жизнь стала полнее, исчезло чувство оторванности от «Большой земли», прибавилось работы агитаторам. Но вот беда – не можем ничего сообщить о себе, так как не знаем позывных наших армейских радиостанций.
Мы уже прошли много километров. В Старом Селе, Хоми, Никулино, Ново-Лосьево и десятках других населенных пунктов наши отряды уничтожили большое количество гитлеровцев, их техники, вооружения. Вспоминая те далекие дни, ставшие уже историей, я думаю: могла бы наша дивизия достигнуть таких значительных успехов, какие она имела, не будь у нас крепкой партийной организации? Никогда!
Слова «коммунисты всегда и во всем впереди!» стали у нас законом жизни. Помню, как-то Кирилл Никифорович Осипов сказал мне, что день за днем ведет запись о работе, проделанной нашей парторганизацией и отдельными коммунистами «Знаете, – говорил он, – когда вырвемся из окружения, сдадим в Центральный Комитет записи. Это будет наш рапорт партии».
В его словах не было бахвальства, в них звучала гордость за партийную организацию, за коммунистов, которые умело вели за собой беспартийных товарищей.
Коммунисты по понятным причинам не платили взносов; мы не всегда имели возможность писать протоколы собраний. Но во всем остальном партийная организация жила полнокровной жизнью, и каждый из коммунистов с особой остротой чувствовал свою ответственность перед партией, народом, Родиной. Помню, после первой проверки партийных документов мы постановили, чтобы Осипов периодически проверял у каждого коммуниста партийный билет. Решение неуклонно выполнялось. Стоит ли говорить о том, как это повышало ответственность каждого из нас, дисциплинировало, заставляло быть особенно бдительным.
В условиях окружения проводить партийные собрания было трудно. Авангардная роль коммуниста в разведке и бою, качество политической информации, связь с партизанами и населением оккупированных районов – вот далеко не полный перечень жизненно важных вопросов, которые мы обсуждали. Не раз коммунисты отчитывались о том, что сделали в разведке, с кем установили связь.
В конце июля ко мне обратились Осипов и Дубенец с просьбой разрешить им пойти в Смоленск. Они всячески доказывали, что эта разведка должна дать нам многое. Мне не хотелось пускать их в столь далекий и очень рискованный путь. До Смоленска было около семидесяти километров. Но все же я разрешил им пойти. Переодевшись в гражданские костюмы, запрятав в карманы по нагану и гранате, взяв в руки котомки с продуктами, отважные друзья отправились в путь. И вот что доложили мне Осипов и Дубенец после своего возвращения из этой разведки.
Они прошли полевыми дорогами около тридцати километров. К ночи очутились в деревне, переночевали в пустовавшей школе. Еще прошли несколько километров и вышли на шоссе Витебск – Смоленск. Здесь оказалось особенно много немецких войск. Разведчики шли, стараясь не обращать на себя внимания фашистов. Вдали показался высокий бруствер окопа. На нем три солдата у пулемета. По всему видно, охраняют дорогу. Свернуть в сторону – означало выдать себя. Один из немцев остановил наших разведчиков и потребовал предъявить документы. Притворившись ничего не понимающим, Осипов вынул из кармана старую газету, предназначенную для папирос-самокруток. Немецкий солдат начал кричать, настойчиво требовать документы, а затем решил обыскать разведчиков. Положение казалось катастрофическим. Разведчики держат руки в карманах, крепко сжимая наганы. Еще минута, и они вынуждены будут стрелять. Но гитлеровец случайно обнаружил в пиджаке Осипова часы, обрадовался этому. Вынул их, стал показывать своим дружкам и совсем позабыл о документах: часы его больше интересовали.
Воспользовавшись этим, Осипов попросил сигаретку. Немец стал прогонять разведчиков. Этого им только и нужно было. Они отошли от бруствера и прихрамывая, точно инвалиды, прошли метров семьдесят, а затем бросились бежать. Вдогонку послышалось «Хальт, хальт!». Но разведчики быстро свернули в лесок и скрылись.
До Смоленска им дойти не удалось. Собрав все же немало ценных сведений, они возвратились.
Вспоминая наших разведчиков, нельзя не отметить скромную патриотку Елизавету Петровну Ершову. В первые дни войны она добровольно пошла в армию. К нашему отряду Ершова присоединилась вблизи Минска. Смелая, отважная и находчивая, она нередко давала нам самую точную информацию. Зная в совершенстве немецкий язык, Лиза, переодевшись крестьянкой, бесстрашно ходила в занятые немцами сепа и, прислушиваясь к болтовне вражеских солдат и офицеров, добывала ценные данные.
Мы продолжали выход из окружения. Уже отчетливо стали доноситься отзвуки больших боев. Следовательно, линия фронта проходила где-то недалеко. Еще немного усилий – и мы соединимся со своими войсками. В Бердинском лесу, где мы остановились, я собрал командиров и политработников и сообщил им, что нужно тщательно готовиться к прорыву через линию фронта. Но как осуществить прорыв, не увязав свои действия с теми частями, которые сдерживают напор неприятеля? У нас очень мало артиллерии и поэтому прорваться будет нелегко. Кроме того, не связавшись с нашими частями, можно попасть под их огонь.
Связным нужно было во что бы то ни стало проникнуть через расположение вражеских войск и договориться с советским командованием об оказании нам помощи. Такую задачу легче всего могла выполнить группа из двух – трех человек. Послал несколько разведчиков с целью пересечь линию фронта и условиться о взаимодействии с советскими частями при прорыве через фронт противника. Но вернулся только один из них – Пашков. Остальные, по-видимому, погибли. С Пашковым же произошло следующее. Фашисты захватили его и повели на расстрел. Они заставили разведчика вырыть себе могилу, а когда он это сделал, потребовали, чтобы сказал, где находится наша дивизия. Пашков категорически отказался. Раздался выстрел и он упал в могилу. Гитлеровцы слегка засыпали ее землей и ушли. Но он оказался только раненным. Полежав немного, Пашков выбрался из могилы и добрался до нас.
– Товарищ генерал, – обратился ко мне Осипов, – считаю, что Дубенец и я должны пойти через линию фронта. Непременно свяжемся с нашими.
Откровенно говоря, мне стало немного страшно при мысли, что могу потерять их обоих. И Осипов, и Дубенец были мне очень и очень дороги. Они – основа разведки, если можно так сказать, ее душа.
– Не хотите нас двоих пустить, – настаивал Осипов, – разрешите, подберу другого напарника, а Дубенец останется с вами.
Дубенец сердито посмотрел на него. Осипов молча развел руками. Дубенец безнадежно еще раз посмотрел на друга. Я прекрасно понимал его благородное стремление принять участие в завершающем этапе разведки. Но нельзя было рисковать обоими разведчиками.
Я разрешил Осипову подобрать напарника. Им оказался капитан Сулейман Тагиров, который не раз проявлял свое умение и бесстрашие в разведке.
Когда Осипов и Тагиров переодевались в гражданское платье, я на тонком кусочке белого полотна написал записку генералу С. А. Калинину (4), предполагая, что он находится со своими войсками на том направлении, где мы собирались переходить линию фронта: «Примите моих представителей Осипова и Тагирова и договоритесь с ними о дальнейших действиях. Генерал-лейтенант Болдин». Осипов зашил записку в рукав пиджака.
Раннее утром 9 августа. мы прощаемся с Осиповым и Тагировым. Обращаясь к ним с напутственным словом, советую избегать схваток с противником, помнить, что свою задачу – связаться с командованием советских войск за линией фронта они должны во что бы то ни стало выполнить.
Почему я согласился, чтобы Осипов и Тагиров пошли утром выполнять это сложное и очень опасное задание? Дело в том, что в эту пору противник менее бдителен, чем ночью, и разведчиков меньше подстерегают различные случайности Кроме того, днем они смогут более тщательно определить расположение вражеских позиций и подробно изучить местность, по которой нам предстоит пройти с боями.
Мы тепло попрощались с разведчиками, и они покинули нас.
Как мне потом стало известно от разведчиков, они, выйдя на опушку леса, внимательно осмотрели местность и решили идти перелесками и кустарником, которые тянулись к рекам Вотря и Воль по направлению к линии фронта. Продвигались осторожно, где в рост, а где ползком. К полудню они оказались в полутора километрах от линии фронта. К исходу дня Осипов и Тагиров подошли вплотную к нейтральной полосе. Они видели, как красноармейцы перебегали из одного окопа в другой.
Теперь осталось самое сложное – незаметно перейти нейтральную полосу.
С наступлением темноты разведчики начали продвигаться вперед. В это время немцы открыли минометный огонь. Осипов приказал Тагирову следовать за ним на расстоянии 100 –120 метров с тем, чтобы в случае гибели одного другой достиг передовых позиций наших частей.
Так они и поступили. Благополучно преодолев нейтральную полосу, разведчики одновременно вскочили в окопы, находившиеся рядом. Осипов случайно прыгнул на спину сержанта, сидевшего в окопе. Тот испугался и направил на разведчика автомат. Осипов отвел оружие сержанта в сторону и, вручая ему свой наган, спокойно сказал:
– Бери мое оружие. Вот тебе и граната, только будь спокоен. Я свой. Когда кончится обстрел, отведи меня и моего товарища, который в соседнем окопе, к своему командиру.
Услыхав это, сержант немного успокоился, но, не выпуская из рук оружия, продолжал пристально следить за каждым движением Осипова, приказав то же делать красноармейцу, в окопе которого находился Тагиров. Как только прекратился минометный обстрел, сержант и красноармеец вывели разведчиков из окопов и, направив на них оружие, повели к командиру роты. На наблюдательном пункте его не оказалось. Был один политрук. Сержант доложил ему о задержанных. Политрук подозрительно посмотрел на них и сказал:
– А не немецкие ли это шпионы?
Разведчики пытались разуверить политрука, понимая, что им угрожает. Они прошли через столько испытаний, прежде чем очутились среди своих, а сейчас их жизнь оказалась в опасности. Осипов и Тагиров не волновались за себя. Не в первый раз приходилось им смотреть смерти в глаза. Но их терзала мысль, что они не сумеют довести до конца порученное дело.
Они сознавали, что от их действий во многом зависела судьба нашей дивизии. Но как доказать, что они не чужие? Осипов, как на грех, совсем забыл о моей записке, зашитой в рукаве пиджака, которая могла подтвердить, что они не шпионы.
В этот момент появился командир роты. Не вытерпев, Осипов стал кричать:
– Мы не шпионы! Мы прибыли сюда с ответственным заданием. А вы нас даже выслушать не хотите!
В словах Осипова было столько искренности, что командир роты приказал отвести разведчиков в штаб полка. Совершенно случайно Осипова и Тагирова привели не в штаб полка, а в штаб дивизии. Там Осипов распорол подкладку рукава, извлек записку и вручил ее командиру дивизии. Внимательно прочитав записку и выслушав разведчиков, которые сообщили позывные нашей радиостанции и данные об огневых точках противника, обнаруженных во время перехода через линию фронта, командир дивизии сразу же доложил об этом командующему 19-й армией генерал-лейтенанту И.С. Коневу (я ошибся, предполагая, что в этом районе действуют войска генерала Калинина).
Командный пункт генерала Конева находился в то время на Смоленщине, в районе совхоза «Власиха». Туда и доставили наших разведчиков. Командующий армией приветливо встретил их в своей палатке. Он приказал накормить их, а затем подробно расспросил о нашей сводной дивизии и ее боевых делах. Когда Осипов и Тагиров обо всем доложили, генерал Конев сказал:
– Теперь я в курсе дела. После доклада командира дивизии, на участке которой вы переходили линию фронта, я сообщил командующему Западным фронтом маршалу Тимошенко о существовании дивизии под командованием Болдина, и мне приказано обеспечить ее выход из окружения. Слушайте внимательно и запомните все, что я вам скажу. Завтра, 11 августа, в семь часов мы проведем авиационную и артиллерийскую подготовку, а в восемь часов начнем наступление. К девяти часам части дивизии генерала Болдина должны занять исходные позиции по фронту четыре – пять километров и подготовиться к наступлению. Когда все внимание противника будет приковано к нашему участку фронта, пусть начинает наступление генерал Болдин. Посильнее кричите «ура». Это необходимо для того, чтобы при встрече мы случайно не начали стрелять друг в друга. Установим следующие опознавательные знаки: шест с перекладиной, образующей букву «Т», с прикрепленными к ней тремя белыми полотнищами.
Командующий спросил Осипова и Тагирова, все ли им ясно. Те ответили утвердительно. Тогда генерал Конев поинтересовался:
– Как предполагаете вернуться к своим? Может, на самолете, а над Бердинским лесом спуститесь на парашютах?
Узнав, что разведчикам не приходилось прыгать с парашютами, командующий решил, что им назад лучше идти тем же путем. Он попрощался с Осиповым и Тагировым, дал им несколько пачек «Казбека» и пожелал успеха.
В ночь на 11 августа Осипов и Тагиров выехали из расположения командного пункта 19-й армии. Вскоре они были на наблюдательном пункте, куда их доставили сначала. Увидев разведчиков, командир роты возвратил им отобранное у них личное оружие. Здесь же находился стрелковый взвод, сформированный по указанию генерала Конева из добровольцев, для сопровождения Осипова и Тагирова.
Взвод во главе с разведчиками, рассредоточившись, благополучно перешел через линию фронта. На рассвете отважные разведчики вместе со взводом вышли на опушку веса, где было охранение нашей дивизии.
Рано утром 11 августа я услышал телефонный сигнал. Сняв трубку, услышал взволнованный голос Осипова:
– Товарищ генерал Болдин?
– Слушаю, Осипов, – кричу я, обрадовавшись.
– Докладываю. Ваше задание выполнено. Прибыл с посланцами генерала Конева. Подробности при встрече.
Мной овладело невероятное волнение За все дни, проведенные в окружении я никогда не испытывал подобного чувства.
Мы находились в нескольких километрах от опушки леса, где был установлен телефон, по которому разговаривал Осипов. Пока Осипов и Тагиров со стрелковым взводом шли к нам, я собрал командиров и политработников, сообщил им радостную весть. Трудно подобрать слова, которыми можно было бы выразить то огромное чувство радости, какое овладело всеми, когда мы узнали о благополучном возвращении храбрецов разведчиков. Увидев посланцев, я побежал им навстречу. За мной остальные. Еще несколько минут, и разведчики оказались в наших крепких объятиях. Мы благодарили и смельчаков стрелкового взвода, которые вместе с Осиповым и Тагировым совершили столь опасный поход. Рассказав о своих приключениях, Осипов вынул из кармана пиджака несколько коробок «Казбека» и протянул их мне:
– Подарок генерала Конева.
Стоит ли говорить, как дорого было нам это внимание! Я раскрыл коробки и стал угощать присутствовавших.
Когда Осипов снял пиджак, я сказал разведчику, что как только выберемся из
окружения, отошлем пиджак в Музей Красной Армии. Осипов посмотрел на меня и улыбнулся.
– А я так думаю, товарищ генерал, что одежда эта мне еще пригодится. Рано сдавать в музей.
Я посмотрел на часы. Времени у нас было мало. собрал офицеров штаба и командиров отряда. Мы приступили к разработке плана выхода из окружения.
Еще за три дня до возвращения Осипова и Тагирова отряды стали готовиться к прорыву. По данным нашей разведки, глубина тактической обороны противнике составляла 3,5 – 4,5 км. Она состояла из трех линий. Первая усиливалась незначительным количеством легких минометов и противотанковыми орудиями. На второй линии располагались батальонные резервы, а на третьей – полковые резервы, основная часть артиллерии и тяжелые минометы. Ночью немцы охраняли артиллерийские позиции танками, чтобы обеспечить батарею от внезапного нападения. Дальше от линии фронта противник не имел войск. Только в 18–20 км от первой пинии обороны находились его резервы. С учетом складывавшейся обстановки мы готовились к прорыву через линию фронта. Противник, видимо, знал о том, что мы существуем, но не имел точных данных о нашей численности, вооружении. Дивизия находилась в лесу протяженностью около десяти километров и глубиной от полутора до четырех километров. Лес этот был не особенно велик, но такой густой, что даже днем в нем трудно было ориентироваться. Гитлеровцы избегали лесных боев, так как не умели сражаться в лесу. В бессильной злобе они сожгли вокруг нашего леса все деревни, завалили колодцы, стремясь взять нас измором, не допуская даже мысли, что мы осмелимся выйти из лесу и атаковать их.
Я принял решение организовать прорыв в двух пунктах, удаленных один от другого на два километра. Правая колонна, с которой находился я, была построена так: впереди двигался третий отряд, за ним второй, потом обоз. Движение замыкал пятый отряд. Он прикрывал обоз и одновременно являлся моим резервом. Левая колонна состояла из первого и четвертого отрядов.
11 августа в назначенное время части генерала Конева, находившиеся по ту сторону фронта, обрушили на врага шквал огня. Согласно намеченному плану наши отряды должны были перейти в наступление, приняв меры, чтобы после прорыва не подвергнуться обстрелу со стороны своих же частей. Для этого мы пользовались опознавательными знаками, которые были установлены генералом Коневым.
К девяти часам все отряды заняли исходное положение на опушке леса и по сигналу двинулись вперед. Каждый командир, каждый боец твердо знали, что выход из нашего тяжелого положения только один – решительное продвижение вперед. И все рвались в бой, горя желанием соединиться со своими частями, чтобы потом с удесятеренной энергией громить ненавистного врага.
Скрытно, без выстрелов отряды приближались к врагу. Первый удар обрушился на неприятельскую артиллерию. На фронте нашего наступления располагалось пять вражеских батарей, в том числе две зенитные. Не ожидавшие нашего удара, артиллерийские расчеты растерялись и даже не успели открыть огонь. Лишь одна батарея сделала несколько выстрелов, но тотчас же была уничтожена окружившими ее советскими бойцами.
Вражескую пехоту мы также застигли врасплох. В безудержном движении вперед бойцы штыками и гранатами уничтожали фашистов. Тысячеголосое «ура» прокатывалось, точно волна, по всему фронту. Враг дрогнул. Гитлеровцы метались по полю боя, десятками сдавались в плен. Мы наступали!
Когда наши отряды приблизились к вражеским траншеям, над нами появилась немецкая авиация. Одна за другой падали бомбы. Осколком был убит находившийся недалеко от меня генерал Степанов. Он погиб на моих глазах, и мне было невероятно больно за то, что смерть настигла его буквально за несколько минут до соединения с войсками 19-й армии.
Мы смяли гитлеровцев в их же траншеях. Фронт был прорван!
Когда мы вступили а наши траншеи, ликованию не было предела. До конца дней моих буду помнить эту торжественную минуту.
Сорок пять дней провели мы в тылу противника. Наши воины мужественно дрались и вышли победителями. Рейд дивизии, рожденной в самые тяжкие для нашей Родины дни, успешно закончился. В суровой борьбе во вражеском тылу закалялась наша воля к победе.
С адъютантом Крицыным еду на КП командующего армией. Нас встретил генерал Конев.
Мы обнимаемся, целуемся и стоим некоторое время молча, не зная что сказать друг другу. Конев заговорил первым:
– Значит, выстояли, генерал?
– Выходит, выстояли...
– Чудесно! Знаешь, Иван Васильевич, маршал Тимошенко все время интересовался, как дела. Каждые пятнадцать минут я докладывал ему о том, как отряды вашей дивизии проходили линию фронта.
В этот момент снова раздался звонок. Генерал Конев взял трубку. У аппарата маршал Тимошенко. Узнав, что операция по выводу нашей дивизии из окружения благополучно завершена, он приказал мне немедленно прибыл к нему.
В конце дня одиннадцатого августа я распрощался с генералом Коневым и выехал в штаб фронта для доклада. Вот вкратце наш доклад. Из окружения вышло 1654 вооруженных бойца и командира. мы вывезли более двухсот раненых. За сорокапятидневый рейд по тылам противника мы уничтожили несколько вражеских штабов, 26 танков, 1049 транспортных, легковых и штабных машин, 147 мотоциклов, 5 артиллерийских батарей, один самолет и несколько вражеских складов, в том числе один с авиабомбами. Мы истребили свыше тысячи гитлеровских солдат и офицеров.
Отрядов, выходивших в то время из окружения, было немало. Несколько тысяч бойцов и офицеров, дравшихся вместе с нами под Минском, также вышли из окружения и влились в ряды Советской Армии. Полковник Стрельбицкий с большим отрядом пробился через фронт несколько севернее нас. Все это свидетельствовало о страстном желании наших воинов сражаться с врагом до полной победы.
В приказе Ставки Верховного Главнокомандования № 270 отдавалось должное мужеству и отваге нашей дивизии, которая, пройдя суровые испытания во вражеском тылу, героически отстаивала честь Родины. Этот приказ явился признанием того вклада, какой внесла дивизия в общенародное дело – разгром гитлеровских захватчиков.
12 августа мне позвонили и сообщили, что меня вызывает к себе Верховный Главнокомандующий.
Приехав в Москву, я прибыл в приемную Ставки. Верховный Главнокомандующий принял меня в присутствии маршала Шапошникова.
– Здравствуйте, товарищ Болдин, – протягивая руку и жестом приглашая меня сесть, – сказал Сталин. – Расскажите, как воевали в тылу врага.
Он казался усталым и очень постаревшим после 1940 года, когда мне довелось беседовать с ним. Слушая мой рассказ, нервно покусывая трубку, он небольшими шагами ходил по кабинету. Затем Верховный Главнокомандующий, остановившись посреди комнаты, резко спросил:
– Как вы расцениваете германскую армию?
– Сильная армия, – ответил я. – Но без поддержки танков и авиации пехота в бой не идет. Я внимательно присматривался к немецким колоннам, проходившим вблизи от наших биваков, изучал их в боевой обстановке и уверенно могу сказать – эту армию мы побьем
Около двух часов продолжалась беседа. Я едва успевал отвечать на его вопросы.
Около двух часов продолжалась беседа. Я едва успевал отвечать на его вопросы.
В конце беседы Верховный Главнокомандующий сказал:
– Мы формируем в Москве управление по руководству партизанским движением. Не согласитесь ли вы его возглавить?
– Что вы, товарищ Сталин, – взмолился я – Мне надо воевать. Я же строевой генерал.
– Я это знаю, – улыбнувшись, сказал он. – Тогда могу предложить вам должность заместителя командующего Западным фронтом маршала Тимошенко.
Не колеблясь, я дал свое согласие.
Родина высоко оценила подвиг воинов, совершенный в тылу врага. Старшему политруку Кириллу Осипову и лейтенанту Андрею Дубенцу было присвоено звание Героя Советского Союза. Орденом Ленина были награждены капитан Сулейман Тагиров, рядовой Максим Билык, младший сержант Андрей Калюжный и политрук Григорий Булгаков. Полковник Иван Стрельбицкий, разведчица Елизавета Ершова, политрук Сергей Аксенов, рядовой Иван Инкин, подполковник Тимофей Яблоков и лейтенант Евгений Крицын были награждены орденом Красного Знамени. Высоких правительственных наград за мужество и отвагу, проявленные в тылу врага, удостоены и многие другие воины.
С тех пор прошло много лет. Как сложилась судьба моих товарищей по выходу их окружения? Полковник Стрельбицкий после выхода из окру жени прошел большой боевой путь. Сейчас он генерал-лейтенант запаса.
Кирилл Осипов закончил Великую Отечественную войну не Дальнем Востоке
Он командовал артиллерийским полком, который громил японские войска в Маньчжурии. В 1955 году Осипов демобилизовался. Сейчас он живет в родном Гомеле. Иначе сложилась судьба его неразлучного друга Андрея Дубенца. После выхода из окружения он учился в Бронетанковой академии, оттуда ушел воевать и смертью героя погиб у стен Сталинграда.
Совсем недавно я встретил разведчицу Ершову. Вместе с Дубенцом она училась в Бронетанковой академии. Демобилизовавшись, вышла замуж, имеет двух сыновей. Живет в Москве.
Мой адъютант Евгений Крицын окончил военную академию, командовал полком и демобилизовался в звании полковника. Сейчас он работает в Москве.
Многих из моих однополчан уже нет в живых. Об иных я ничего не знаю. Кое с кем иногда встречаюсь, с другими переписываюсь. Но все они мне по-прежнему дороги. Воспоминания о сорока пяти днях суровых испытаний в гитлеровском тылу никогда не сотрутся из моей памяти. Они всегда будут служить серьезным уроком и учить наших воинов делать правильные выводы при приближении военной угрозы, поддерживать высокую боевую готовность, быть бдительными, находить наиболее правильный выход из самого трудного положения.
Примечание:
2. Генерал-майор Голубев К Д – командующий 10-й армией.
3. Полковник Сандалов Л.М. – начальник штаба 4-й армии.
4. Генерал-лейтенант Калинин С.А. в это время командовал 24-й армией – Ред.»
Прим. авт. Относительно подполковника Яблокова могу добавить, что пока не подтвержденным данным он был назначен начальником разведывательного отдела 22-й армии.
Александр Слободянюк
