Перейти в ОБД "Мемориал" »

Форум Поисковых Движений

Пожалуйста, войдите или зарегистрируйтесь.

Войти
Расширенный поиск  

Новости:

Автор Тема: Записки военнопленного  (Прочитано 7387 раз)

Рашид Закирович

  • Пользователь
  • Участник
  • **
  • Оффлайн Оффлайн
  • Сообщений: 95
Записки военнопленного
« : 27 Февраля 2010, 20:05:33 »
 
Записано в 80-х годах,   добавлено из Интернета; документы военнопленного 187206 IV B   здесь  ,     
 
   
Я, Фарзутдинов Хаертдин Фарзутдинович, 1914 года рождения, в Красную Армию был призван 25 июня 1940 года.

   В начальный период службу проходил в составе 90 стрелкового полка ...  (95сд) на границе с Румынией.  28 июля 1940 года в составе того же полка, без боевых действий, но в полном боевом снаряжении мы заняли огневые позиции на территории Бессарабии (ныне Молдавская ССР).

   Нам, красноармейцам, объяснили, что Советский Союз ввел войска в Бессарабию по согласованию с правительством Румынии.



   Бессарабия была российской губернией, но в 1918 году Румыния воспользовавшись гражданской войной в России  аннексировала Буковину и Бессарабию.  Политический спор вокруг Бессарабии продолжался вплоть до 1940 года, когда СССР потребовал вернуть Бессарабию. Румыния заявила о том, что не пойдёт на уступки СССР и объявила частичную мобилизацию войск.
  9 июня 1940 года директивой НКО Военным советам Киевского Особого и Одесского ВО   была поставлена задача привести войска в состояние боевой готовности по штатам мирного времени без подъема приписного состава, сосредоточить их на границе с Румынией и подготовить операцию по возвращению Бессарабии. Для руководства операцией на базе управления КОВО было создано управление Южного фронта, включавшего 5А, 12А и 9А. Общая численность группировки составляла до 460 тыс. человек, до 12 тыс. орудий и минометов, около 3 тыс. танков. Группировка ВВС фронта к 24 июня насчитывала 2 160 самолетов;
  17 июня был разработан план военной операции. Предусматривались авиаудары,  десантирование воздушно-десантных бригад со 120 самолётов ТБ-3, нанесение охватывающих ударов  войсками 12А и 9А с последуюшим окружением противника.   Черноморский флот обязан был вести бой с румынским флотом.
 Позднее был разработан второй вариант оперативного плана, предусматривавший мирное разрешение конфликта. В этом случае отход румынских войск на реку Прут должен был сопровождаться быстрым выходом подвижных советских частей на новую границу и контролем за эвакуацией Бессарабии.
25 июня командующий Южным фронтом поставил задачу перед пограничными частями Западного округа: а) разминировать, захватить и удержать мосты на пограничных реках; б) упорно оборонять государственную границу на фронте 12-й армии там, где не будут действовать части РККА; в) обеспечить части РККА проводниками; г) очистить тыл 12-й армии от возможных очагов  противника в приграничной полосе Румынии...
 Руководство Румынии, оценив положение государства, решило выполнить требования Советского Союза. К тому же, Германия дала понять, что изменение границы будет носить временный характер, и указанные территории вновь войдут в состав Румынии.
 28 июня советские войска получили указание Политуправления Красной Армии, которое требовало разъяснить всему личному составу, что, "благодаря мудрой сталинской внешней политике, мы избавили от кровопролитной войны трудящихся Бессарабии и Северной Буковины и решили вопрос о возвращении Бессарабии в могучую семью Советского Союза мирным путем". Войскам приказывалось сохранять бдительность и вести активную политработу среди местного населения.
  Операция по занятию территории советскими войсками продлилась 6 дней - с 28 июня по 3 июля 1940 г. Происходящее было в целом положительно воспринято местным населением. Во многих городах и сёлах проходили митинги и демонстрации, царило возбуждённое настроение, слышались советские песни.
  Вечером 1 июля новая граница по Пруту и Дунаю полностью контролировалась советскими войсками.
  2 июля днём румынская сторона потребовала у советской возвращения оружия и боеприпасов, оставленных при отступлении в Бессарабии, которое, по мнению Румынии, было отобрано, а по мнению СССР являлось трофейным.
В 22:00 с румынской стороны границы в сторону советской было произведено 6 выстрелов из винтовки. Ответный огонь не открывался. Когда советские пограничники заявили румынской комиссии об этом инциденте, её делегаты заявили, что «румынские солдаты чистят оружие и от неосторожности происходят выстрелы».
5 июля. Начальник штаба Южного фронта ген.Н.Ватутин передал ответ румынскому ген.Красна о том, что советскими частями разоружение румынских войск не производилось, а оружие и снаряжение, "брошенное разбежавшимися солдатами румынской армии", они собирать не обязаны... 
  8 июля. Пограничные отряды НКВД  ( 7 отрядов в составе 120 погранзастав) приступили к охране новой советско-румынской границы. Войска расформированного Южного фронта начали возвращаться в места своей постоянной дислокации.


   22 июня 1941 года немцы вероломно, без объявления войны, напали на нашу страну. Бомбили наши боевые позиции и крупные города. Через несколько часов мы вступили в бой с передовыми частями немцев. Слишком силы были неравны, превосходство немцев в технике, особенно в танках, было очевидным. Несмотря на героическое сопротивление, под натиском превосходящих сил противника наши войска стали беспорядочно отступать.

  Ведя оборонительные бои, 1 сентября 1941 года мы отступили до Ростова. В Ростов заходить не пришлось - оказывается он уже  был занят немцами. Обойдя Ростов с правого фланга, нам удалось соединиться с основными силами Красной Армии. К зиме 1941-42 года фронт стабилизировался, и немцы уже не смогли вести наступательные операции, как летом 1941 года.

Воронежско-Ворошиловградская оборонительная операция   (980-й полк входил в состав 275сд 37А Южного Фронта)

  Наступление немцев началось в июне   в районе Харькова… Наша дивизия стала отступать, чтобы  не быть отрезанной от других соединений. В первый момент мы даже совсем оторвались от своего противника, и нас как бы прямо никто не преследовал. Лишь на третий или четвертый день колонны наступающей немецкой армии стали на нас сильно наседать. Когда штаб дивизии выходил из селения, уже становились видны приближающиеся немецкие мотоциклисты….
 Во время отступления с самого начала все разладилось, почти прекратилось снабжение, колонны различных частей и соединений перемешались друг с другом, было много пропавших неизвестно куда. Уже через несколько дней идущие рядом солдаты спрашивали друг друга не “из какого ты взвода, роты, батальона, полка?”, а “из какой ты армии?” Разумеется, офицеры штаба дивизии получали указание, в каком следующем пункте будет сбор, но добирались туда кто как мог. В назначенные пункты приходило все меньше людей, они терялись в хаотическом потоке “драпающего” (как тогда говорили) войска.
  Это было тринадцатого июня 1942 года. Был жаркий безоблачный день. Все предшествующие дни слышалась вокруг артиллерийская и пулеметная пальба (отбивались от наседавшего противника отдельные группы), а тут все как-то стихло. Казалось, что нам в нашем бегстве удалось оторваться от немцев. Я шел налегке, присоединившись к группе разведчиков из 980-го полка, моих старых друзей.
    Кругом двигались люди и из других дивизий и соседних армий. Меж тем далекие звуки боя совсем, совсем затихли. Казалось, что все остановилось. Все как-то успокоились и повеселели. Недалеко от дороги росли вишни, на которых чернели спелые ягоды. Ведь это была Украина (недалеко от Луганска-Ворошиловграда) в разгаре лета...
  Немецкие танки двигались достаточно быстро, и все, кто шел, а не мчался с помощью мототяги, очень скоро оказались в окружении. Где-то не очень далеко, как я потом узнал, командир нашей дивизии официально объявил тем, кто был с ним, что мы в окружении, и каждый должен выбираться, как может.
По дорогам   шло немало советских военнослужащих, некоторые в форме. Немецкие войска продвигались быстро вперед и не могли задерживаться, чтобы хватать каждого прохожего. Там, где были штабы, там действительно забирали советских солдат в плен, часто прихватывая и штатских мужчин. Там, куда успела прибыть полевая жандармская служба и особенно гестапо, было совсем плохо, но в районе самого фронта на дорогах картина была довольно парадоксальная. По этим самым дорогам гнали пленных на Запад, но большую толпу пленных часто сопровождало несколько немецких конвоиров. Пленные разбредались по хатам за хлебом и молоком. Кто хотел, уходил из толпы и шел в обратную сторону, пытаясь выбраться из окружения (разумеется, я далек от утверждения, что так вообще было всегда и везде с пленными, знаю, что это не так). Так что — одни брели на Запад, другие на Восток. Местное население не всегда различало эти категории, и часто нас, выходящих из окружения, тоже называли “пленные”. Так как немцы распускали слухи, что столицы уже взяты ими, что война кончается, многие солдаты считали попытки вернуться в армию безнадежными и бессмысленными. Немцы также распускали слухи, что можно получить “пропуск” (Раssierschein) к себе на родину, домой. И некоторые наивно шли в комендатуры за пропусками. Многие из тех, кто геройски сражался и совершал чудеса в экстазе боя, теперь покорно сдавались в плен или, в лучшем случае, шли “домой” на родину. Если “дом” был на Украине, они готовы были остаться в оккупации, если на советской стороне, они готовы были перейти линию фронта, лишь бы добраться “домой”. 
…  раздался страшный крик: “Танки!”. Действительно, на дороге появились немецкие танки…  Лежа в пшенице, мы услышали выстрелы, несколько голосов: “Сдаюсь!”, “Сдаюсь!”, “Сдаюсь!”...
 

 
  Видимо был август 1942 года, на полях кое-где рожь была связана в снопы. Отступая, мы подошли к какой-то речке. На мосту через эту речку стояли несколько наших офицеров,  майор и подполковник. Они у всех военных, проходивших через мост, спрашивали  из какой они части,  и соответственно направляли  в разные стороны. Нашу группу направили налево. Прошли где-то около километра и дошли до небольшой деревушки. С тех пор, как расстались с солдатской кухней, прошло более суток. Все очень хотели есть и первая задача была найти что-нибудь съестное.

   Зашли в несколько домов - пока безрезультатно. Зашли в следующий дом. Там находились три женщины и несколько детей. Спросили нет ли чего-нибудь покушать. Ответили, что хлеба нет, муки тоже нет, но  есть пшеница, и они могут сварить пшеничную кашу. Поели и у них же остались ночевать. Как было условлено, на второй день рано утром  собрались возле школы.

   Командир всех построил и проверил, что у нас имеется из вооружения. Данные оказались нерадостными: карабины, автоматы были у всех, а вот боеприпасов почти не было, в том числе и у меня был автомат ППШ и три пустых диска.

   Командир коротко объяснил  обстановку и поставил задачу - не ввязываясь в бои, соединиться с основными частями Красной армии. В нашей группе набралось   до роты солдат, и эту группу возглавил капитан. Посоветовавшись на месте, решили до следующего села пройти напрямик, через пшеничное поле.
 
   Видимо, немцы следили за нами. Мы прошли где-то 2-3 километра, и вдруг со всех сторон поднялись немцы и начали кричать: «Хенде хох! Руки вверх! Бросайте оружие, ваше положение безвыходное».

   Что делать? У меня автомат висел под плащом без патронов, пока немцы и полицейские  подходили ближе, я вырыл канавку, туда положил автомат, комсомольский билет и со слезами закопал. Это был очень  тяжелый момент: я хоть и отступал, но  был вооружен,  был солдатом. С автоматом я  мстил немцам, заставлял их подчиняться, срывал их планы, мог диктовать им свою волю. Этих преимуществ теперь у меня не было, теперь неволя; меня и моих сослуживцев ждет рабство. От таких мыслей  из глаз  покатились слезы. 


- Евреи есть? Выходи! - скомандовал немец по-русски. Никто не вышел.
- Комиссары есть? Выходи! - Опять никто не вышел.
- Командиры есть? Выходи!
…Всем пленным приказали встать на колени и снять пилотки. … Офицеры медленно обошли нас, внимательно разглядывая каждого, искали евреев и командный состав. Рядовые в нашей армии, как правило, стриглись наголо, командиры же носили прическу, поэтому найти офицера среди солдат Красной Армии было проще простого - по нестриженной голове.
… Нас обыскали, раненых оставили на месте, а здоровых пленных погнали хоронить наших убитых.
  …немцы начали сортировать пленных по национальному признаку. Во время очередного построения немецкий офицер приходил с каким-то типом в гражданской одежде и тот командовал:
 -Украинцы!Выйти из строя!-
 Тех, что выходили, строили в отдельную колонну и уводили. О чём, как и кто с ними говорил, я не знаю, так как ни разу не пытался выдать себя за украинца (многие русские потом это делали), но через пару дней мы их видели уже переобмундированными кого во французские, кого в  немецкие, но тёмно-синего цвета мундиры и вязаные шапочки с немецкой кокардой, марширующими в колоннах по три или по пять рядов и поющими украинские песни…
Совсем по-другому немцы относились к евреям. Их сразу отделяли от других пленных, используя на самых тяжёлых, грязных и унизительных работах… Многие из них пытались выдавать себя за русских, грузин и т.п., но внешний вид и выговор демаскировали их.
Обычно немцы, завидев в рядах пленных еврея, со словами «Юдэ»  вытаскивали его из рядов, и если он пытался разуверить их в своём происхождении, приглашали «специалиста» по еврейским вопросам (обычно одетого в гражданское), и тот начинал его проверять старым дедовским, черносотенным способом:
- А ну, жид скажи: «кукуруза»!
Если и «кукуруза» не могла дать заключение о национальности, подозреваемый проходил следующую стадию проверки:
- Расстегни штаны! Покажи ...
После такого обследования подозреваемого либо отправляли к евреям, либо возвращали в ряды простых смертных. Пишу об этом с подробностями, так как сам подвергся этой унизительной процедуре в Двинске: у меня были чёрные волосы, и я с детства немного картавил.


« Последнее редактирование: 23 Мая 2022, 14:49:36 от Рашид Закирович »
Записан

Sobkor

  • Новичок
  • Участник
  • *
  • Оффлайн Оффлайн
  • Сообщений: 61 145
  • Ржевцев Юрий Петрович
Re: Записки военнопленного
« Reply #1 : 27 Февраля 2010, 20:26:25 »
В начальный период службу проходил в составе 90 стрелкового полка   в пограничных войсках. 28 июля 1940 года в составе того же полка, без боевых действий, но в полном боевом снаряжении мы заняли огневые позиции на территории Бессарабии (ныне Молдавская ССР).

Такого полка в пограничных войсках НКВД СССР на тот период времени не было! Явно что это полк из состава Красной Армии. Бойцы стрелковых дивизий, сосредоточенных вдоль границы, нередко в силу малограмотности величали себя пограничниками. Но это в данном случае не от принадлежности к пограничным войскам, а по факту своей службы у границы...
В ПВ с осени 1939 года существовал 90-й пограничный отряд войск НКВД СССР. Он был сформирован в Белоруссии, но для несения боевой службы убыл в Волынскую область, став с этого момента 94-м Владимир-Волынским пого. Понятное дело, что в освободительном походе Красной Армии в Молдавию и Буковину этот погранотряд не мог участвовать физически...

Записан

Рашид Закирович

  • Пользователь
  • Участник
  • **
  • Оффлайн Оффлайн
  • Сообщений: 95
Re: Записки военнопленного
« Reply #2 : 27 Февраля 2010, 20:58:52 »
    Нас всех собрали вместе, построили, повели к  деревне и завели в колхозный двор. В этот двор  без конца приводили всё новых и новых людей. Тут были и солдаты, и старики, и женщины и  дети. Вместе с  нами оказался наш медицинский  батальон, где личный состав состоял из женщин.

     Всех военнопленных построили отдельно и привели к школе. Школа была кирпичная, 2-х этажная и кругом утопала в зелени.  Нам  дали  кирки, лопаты, ломы и приказали срочно разобрать школу. Одни  разбирают, другие берут по 3-4 кирпича и несут за километр к разбитому  мосту. За 4-5 часов школу полностью разобрали и все кирпичи перетащили  к мосту. Командовали немецкие солдаты и несколько полицейских–украинцев, уже  успевших переодеться в немецкую форму. Вечером нас опять загнали в этот же  двор. Весь двор, все сараи, помещения - все было битком набито людьми. Говорили, что в этом дворе  собрано  где-то более 20 тысяч человек.
   
 На второй день, рано утром, дали команду всем военнопленным построиться  отдельно. Нас набралось  больше тысячи человек. Под усиленным  конвоем, с овчарками, нас повели на запад. Сейчас уже не помню, сколько суток шли - дошли до Донецка, тогда назывался город Сталино.  В Донецке  нас завели в дом культуры имени Дзержинского.
   
  На чужбине,  да еще в плену, как только какая свободная минута  выпадает, начинаешь  искать "земляков". Вот  так мы  познакомились с  жителем Татарской АССР Алькеевского  района села Старые Челны Туктамышевым Солтаном  Галеевичем, 1919 года рождения, Фартдиновым  Мингали из села Старое  Ермаково  Клявлинского района Куйбышевской области, Сабитовым Исмагилом из Татарии. Правда, вскоре с этими земляками, кроме Туктамышева, мне пришлось расстаться.

 
 Очень скоро я понял, что в одиночку в лагерно-этапном плену долго не продержаться, не прожить. Нужно объединяться в небольшие группки помогающих друг другу людей. Опытные пленные называли эти группки колхозами. Самый удобный колхоз – три человека. Два – маловато, потому что одному тащить обессилевшего товарища очень трудно, а подчас и невозможно, вчетвером такая проблема решается проще всего, но такая группа уже менее мобильна, кроме того, может возникнуть четыре разных или по два одинаковых мнения, трудно приводимых к одному знаменателю…


   Кажется, в г.Константиновка на Украине наш Фартдинов  Мингали  встретил еще одного земляка – Мустафина Завата  Абдулловича , (он сейчас проживает в г. Казани…)  Мустафина от нас тоже отделили, и с ним мы больше не встретились.

  Как только мы прибыли в Донецк, каждый день выстраивали весь лагерь:  немцы искали  евреев и каждый раз увозили значительное количество людей. Однажды стоим в строю, подошел офицер с переводчиком и спрашивает у нашего Мингали: «Кто ты по национальности?» А он очень четко и смело ответил: «Я волжский татарин». Видимо, такой  ответ не оставил сомнения, и они отошли от нас.

  В середине двора  колючей проволокой была отгорожена площадка примерно 2х2 метра. Каждый день после проверки эту площадку до отказа наполняли людьми еврейской национальности и калитку закрывали. Не знаю, сколько человек туда заталкивали, но они стояли плотно друг другу. Переместиться с места на место было нельзя. Вот так они стояли целыми сутками, никто подходить к ним не имел права. Им не давали ни пить, ни есть, они умирали под знойным солнцем медленной смертью. Умерших и сильно ослабевших за ночь куда-то убирали. К утру в клетке народу оставалось меньше, и они медленно двигались друг за другом в одном направлении. Кто не мог двигаться, те стояли в центре круга.
  Утром опять проверка, опять эту клетку набивали до отказа, и снова всё повторялось.
 
  Очень плохо было с питьевой водой. Воду привозили на лошадях и разливали по посудам, у кого что есть. Однажды наш Солтан во время раздачи воды перешел в другой строй, чтобы быстрее получить воду, но тут его поймал  надзиратель и ударил по лицу  кнутом, правая щека разорвалась пополам и долго текла кровь…
 
  В Донецке  распорядок  был такой. Кухня работала  круглые  сутки. Во дворе на кирпичи рядами были поставлены ванны, под ванны подкладывали  дрова и подогревали воду. В теплую  воду засыпали отруби и мешали - получалась жижа. По четырем углам ванны стоят "повара" и черпаками разливают во что подставят: кто подставит кепку, кто пилотку, кто какую- то  банку и т.д. Я все еще с собой имел солдатский котелок емкостью 2 литра. Очередь  движется без остановки круглые  сутки. К ваннам, т.е. к кухне, за трое суток попадаешь два раза.

  Следующий пункт нашей остановки был   Кировоград. С железнодорожной станции  нас повели  строем  в  центр  города. Строй внушительный - длиной  где-то за километр. По пути следования, по  обе стороны улицы, выстроилось много народу. На нас, на бывших защитников Родины, смотрели люди, и каждый, видимо, думал по-своему. Нам стыдно было  смотреть им в глаза. Мы  все в военной форме, правда, чтобы не выделяться, командиры знаки отличия поо6рывали, теперь все одинаковы -  красноармейцы.  Хоть провались: стыдно по своей земле идти под конвоем немецких солдат. Ведь нас до войны учили, что мы ни пяди своей земли не отдадим врагу и будем воевать только на территории врага. А получилось вон как.
  Женщины смотрят на нас и тихо плачут, мужчины тоже кто рукавом, кто платочком незаметно для других вытирают слезу. Некоторые из них вынесли, может  быть, последнее: кто кусочек хле6а, кто картошку - и пытаются передать нам, военнопленным.

  В строю я шел  в правой шеренге. Вижу  у одного старичка в руках круглый деревенский хлеб. Созрела мысль – любой ценой заполучить этот каравай. Видимо,  не суждено  было умереть: мгновенно выскочил из строя, выхватил у старика хлеб и успел встать на свое место. Вроде выстрела не последовало. В это время я не соо6ражал, что  делаю.

  Передний  конвоир, впереди от меня где-то в шагах 5-б, назад не оглянулся,  а задний распекал кого-то из стоящих на тротуаре. Выход из строя без санкции конвоира расценивался как попытка к бегству, и за  это - расстрел без предупреждения. Хлеб  старика разрезан на ломтики, и мы - два Султана, Мингали и я – моментально съели его. После такого пиршества прямо-таки ожили, веселее стало. Я только  после осознал, что этот прыжок  мог  быть последним в моей жизни.

   Нас привели в городскую тюрьму. В ней мы прожили дней десять. Днем всех выгоняли во двор, иногда под  усиленным  конвоем направ¬ляли на хозяйственные работы, а на ночь закрывали в камеры. Наша  камера 6ыла на 5-ом этаже. Жили в ней  11 человек: мы - 4 татарина и  7 человек из Башкирии. Питание - как и в Донецке.

  В Кировограде,  где – то   в сентябре, нас опять погрузили в вагоны и повезли на Запад. Через несколько дней прошел  слух, что мы прие¬хали  на территорию Германии. Наш эшелон остановился, дали команду выгружаться. Оказалось, что нас привезли в город Майзен на Эльбе.

 Майзен. Фарфоровый  завод.

   
Рабочая команда №766 Meissen Teichertwerke  принадлежала шталагу в Мюльберге из IV военного  округа вермахта
   
Нас человек 100 повели на окраину города, разместили в лагере. На второй день утром подъем в 5-00, позавтракали (дали кружку кофе, 200-250 г. хлеба), и  нас вывели на плац на построение. Снова всех пересчитали и дали команду двигаться. Шли примерно 2 километра,  потом оказались перед воротами завода. Завод выпускал фарфоровые  изделия. Немцы-мастера нас ознакомили с  операциями, будущими о6язанностями. Каждый делал свое дело:  Туктамышев Султан на машине  дробил камни, я на станке прессовал плиты размером 40х60 см и весом 20 кг, кто-то подвозил камни и т.д.

  Обедали на территории завода. На обед дали суп с капустными листьями, хлеба не дали, оказывается утром  дали на весь день. И так прошла первая неделя. В субботу после работы повели в баню. После бани в лагере раздают стиранное, но рваное белье. Вначале дырку на рубашке нужно показать дежурному солдату, а он, исходя из размера дырки, делает лоскут тряпки и  выдает определенной длины нитку. По окончании ремонта  показываешь солдату, если он даст добро - переодеваешься.

  Берет, рубашка, брюки арестантские - полосатые, на ногах колодки из липового дерева (выдолбленные), летом обуваешь на босу ногу, зимой дают портянки. Верхняя одежда разнообразная, у кого старая шинель, у кого фуфайка и т.п.

  В этом лагере нас, татарской национальности, было пять человек. (В рабочей команде 766 Meissen Teichertwerke: Халиков АхатГумеров Ибрагим)
 

Один из них – фамилию и имени не помню - но он был  родом из Татарии, вскоре  после прибытия  заболел, ходить не мог, но все равно его два дня носили (волокли)  на работу.  Четыре человека его несут до завода, там его бросают на рабочее место, а вечером   тащат обратно.

 


  На третий день офицер распорядился   оставить его в лагере.
  Вечером, когда мы вернулись в лагерь, он  был мертв. В лагере был сапожник, он на работу на завод не ходил, а в бараке ремонтировал обувь.  Он нам рассказал, что нашего товарища  офицер  топтал ногами, и  вскоре пленный умер.

   Надзиратели периодически устраивали внезапные проверки. Проверяли  с головы до ног. Как сейчас помню, очередная проверка была 13 марта I94З года на территории завода.     
  После окончания рабочей смены нас выстроили  и начали проверять.

  У Сабитова Исмагила,  при проверке   в кармане  нашли горсть картофельных очисток, собранных на помойке.  За это его наказали: после возвращения в лагерь его раздели догола,  положили  на деревянную скамейку, два солдата  держали за  руки, за ноги, а двое  били кнутами. Вначале Исмагил кричал, потом стонал, а потом  не стал реагировать на удары - потерял сознание. Окровавленного, в 6ессознательном состоянии его  занесли и бросили на нары.  В этот день у  11-ти человек нашли нарушения  режима, их всех избили до  потери сознания.

  Как  тяжело ни было, все же день за днем проходят, но день и ночь думаешь о еде. Эта мысль голодного человека не покидает ни на работе, ни после работы и даже ночью.
« Последнее редактирование: 26 Мая 2022, 14:53:18 от Рашид Закирович »
Записан

Рашид Закирович

  • Пользователь
  • Участник
  • **
  • Оффлайн Оффлайн
  • Сообщений: 95
Re: Записки военнопленного
« Reply #3 : 27 Февраля 2010, 21:49:12 »
  Однажды на заводе один военнопленный увидел,  как между 3 и 4 цехами в люк  разгружали  картошку. Посоветовавшись, решили для  разведки подключить заводского электрика. Фамилию его не помню,   он был москвич. По своей работе он имел доступ во все помещения завода, правда ходил он не один,  а с мастером-немцем. Помещение, где хранилась картошка, нашли, однако снаружи висел огромный замок. Электрик на глине сделал слепок ключа  и передал слесарю Бородич Демьяну, белорусу по национальности.

Дней через десять  ключ был готов. Однажды, проходя мимо, электрик попробовал открыть замок – получилось! Итак,  потихоньку по ночам мы стали таскать картошку.

  Фарфор,  после нескольких  суток обжигания, из печи с температурой более 1000 градусов выкатывался в тележках.  Ведро с картошкой ставили на тележку, и где-то через 15-30 минут еда была готова. Конечно, все операции с картошкой старались делать очень осторожно, скрытно. Мы подозревали, что немки, которые работали с нами, знают, что  мы имеем доступ к картошке. Но мы не замечали, чтобы они об этом кому-либо говорили или докладывали.

  В ночную смену в нашем цеху работали от 4 до 8 человек. Ночью надзирателей не бывало. Охрана внутри завода, поддержание порядка  в ночное время поручали  мастерам-немцам, которые были вооружены  пистолетами.

  Картошка нам очень помогла и мы настолько поправились, что начали поговаривать о побеге. Тайно стали готовиться, изучали окружающую местность, движение машин, людей  на предполагаемом маршруте, время и место для выхода из территории завода.
 
  Итак,  решение принято, будь что будет. Саяпин Николай, 19I7-1920 года рождения, из Саратовской области, Захаров Иван, тоже примерно того же возраста из Курской области и я  апрельской ночью 1944 года совершили побег из территории завода.

Свою арестантскую одежду сняли и переоделись в рабочую одежду немецких рабочих. Местом для выхода с территории завода заранее выбрали забор из колючей проволоки над железнодорожными  воротами. Высота  забора 3 метра, туда набросали снятую с себя арестантскую одежду и спецовки немецких  рабочих. При выходе сильно оцарапались, но выбрались – и вот мы на свободе! Однако если учесть, что на свободе на территории фашистской Германии, радости было мало, но мы все же не в  концлагере  для военнопленных!

   Двигались только ночью, днем  отдыхали. Иногда  рассвет заставал нас в лесистой местности,   тогда была  возможность выбрать для отдыха более подходящее место. А иногда в  темноте идешь, идешь,  и когда начинает рассветать,  видишь: вокруг ни кустика, ни бугорка и оказываешься  в открытом поле. Тогда прятались под кучей  мусора  под старой картофельной ботвой и  т.д.

   Очень большая проблема была с водой и пищей. Скудного запаса продуктов, сэкономленного в  лагере, хватило  на 3 дня, а потом продукты  добывали  ночью  по ходу движения. Иногда попадались кролики в клетках, куры, картошка в буртах и тогда по возможности старались прихватить про запас. Часто голодали. Иногда сутками, а то и по двое, приходилось  двигаться 6ез пищи и воды.

  Со дня побега прошло примерно   дней десять. Однажды утром видим, что мы забрели в сосновые посадки. Когда совсем рассвело, смотрим - на востоке, куда мы держали путь, расположен город, а с другой стороны - дачи горожан. Мы поняли,  что  на восток   не сможем двигаться, а другие пути расположены через населенные пункты.

  Не дожидаясь вечера, быстрыми шагами пошли по направлению к дачам. Забор возле дач большого препятствия для нас не представлял, без особых  усилий зашли на территорию крайней дачи, где стояло несколько ульев. Открыли  первый улей - оказался пустым, без пчел. Открыли второй, выбрали несколько рам потяжелее. Пчелы еще не летали, т.к. было раннее  утро, и к тому же было прохладно. Смахнули пчел и отложили несколько рамок.


Немецкий улей образца 1942 года

  Возле домика взяли ведро, наполнили медом  про запас, взяли еще одну раму, между делом не забыли и поесть. Но ведь меда много не поешь.

  Пора уже  принимать  решение куда идти: возвращаться обратно, остаться на даче до вечера или вы6рать еще какой-то вариант. Решили немного пройти в лесок, дождаться  темноты, затем идти к железнодорожной станции и попытаться сесть на поезд. Один  дежурил, двое отдыхали, день прошел без происшествий.

  После захода солнца не спеша   двинулись  в путь. Дошли до вокзала, начали осторожно изучать обстановку. Электрическое освещение на вокзале зажигают только по прибытии на станцию нового  состава, а в остальное время темно. Определили, что по всем признакам вот этот состав должен идти на  восток, на фронт. Остановились возле оплом6ированного вагона и решили забраться в него. Осторожно сорвали пломбу,  приоткрыли двери:  я с Захаровым забрался  в вагон. Саяпину помогли закрыть двери вагона, он снаружи опять повесил пломбу, а его затащили в вагон через окно, окно закрыли.

  Не успели расположиться в вагоне, как состав  тронулся, и такое впечатление,  будто только и ждали, когда мы усядемся. То, что пока все хорошо и едем на восток - добавляло нам бодрости, вдохновения. Приоткрыли  окно и следили по ходу движения. Теперь в темноте начали знакомиться  с содержанием вагона.  На наше счастье вагон оказался  продуктовым. Николай первый обнаружил в  ящике зеленый салат. Открыли другой ящик, а там булочки, пряники, баранки. Открыли следующий  ящик – в нём на противнях жареные  курицы. Прямо  как во сне  или в детской сказке! Пировали: ели кто что хочет и  сколько может. Наелись досыта. Ревизия вагона продолжилась. Иван обнаружил  какие-то брезентовые мешки, и мы набрали  по мешку продуктов. Упаковав  свои мешки, поставили    их 6лиже  к  выходу. Туда же поставили ведро    с медом.       

  Сейчас наша  главная задача – вовремя выйти из вагона и скрыться.  Поговариваем  между собой, вот бы поезд остановился где-ни6удь  в более удобном для нас месте. Ощущаются признаки рассвета,  скоро  станет совсем  светло. Может  быть, этот    поезд действительно  идет на восточный фронт, но подкрадывается мысль, что целесоо6разнее  расстаться   с этим  вагоном   и сесть на другой поезд.  Чувствуем, что  поезд  стал сбавлять ход и вскоре  совсем остановился. Не дышим, прислушиваемся. Стали слышны голоса людей. Не знаю, сколько времени прошло  в таком  напряженном состоянии.

    Около дверей нашего вагона стали копошиться. Раз - и двери открылись настежь. Если бы все шло по нашему  плану, то Захаров Иван  должен был выйти через окно  и нам открыть дверь, поэтому  он был возле  окна. Он открыл окно, и весь вагон осветился электрическим светом, падающим от ближайшей огромной лампочки, висящей как раз над самым нашим вагоном.  Первым спрыгнул  Иван, за ним я.  И вот с этого момента я ничего не помню: как   спрыгнул, как приземлился,  что было  у меня  в руках. В сознании было только одно - быстрее скрыться от яркого  электрического освещения в ночную темноту.

   Опомнился позже, оглянулся по сторонам: вроде за мной никто не гонится и никого не  видно, не слышно. Я стал с  надеждой прислушиваться, думал, что Саяпин  с  Захаровым  должны быть где-то поблизости. В то же время  интуиция подсказывала: нужно как можно быстрее  удалиться с территории железнодорожного вокзала.

   Я пересекал тропинки, шел  через огороды и очутился  на перекрестке улицы. Недалеко от перекрестка росло огромное дерево. Вышел на теневую сторону и вплотную подошел к дереву. Прислушался - где-то слышны шаги. С надеждой приглядываюсь,  может,  это Иван или Николай.

    Через некоторое время  я увидел, как  с противоположной стороны улицы  по направлению ко мне шел человек. Дошел до перекрестка и остановился, постоял,  оглянулся  по сторонам и пошел  в сторону вокзала. Я его успел рассмотреть: в очках,  с бородой, среднего роста, уже  немолодой, одет в форму  железнодорожника. Тут же пришла в голову  мысль, что он ищет  людей, сбежавших с продуктового вагона.

   Как только он удалился  на почтительное расстояние, я рванул в другую сторону и вскоре очутился в лесу. Я понял,  что    вышел из этого населенного пункта.

  Начало  светать, вскоре стало  совсем  светло. С опушки леса, оказывается, виден и вокзал. Что делать? Я остался  один.  Может  быть, Захаров  и Саяпин  тоже  ходят  где-то недалеко, а ведь не крикнешь, могут тебя услышать  немцы и тут же  поймают.

  Видимо,  о нас,  беглецах, известно  во многих местах. Долго подумав и  все взвесив, решил подать  голос. Несколько раз крикнул:  «И - в а а - н,  И - в - а а – н»,  но ответа не последовало.

  До обеда от этого места далеко не отходил, все  ходил  взад-вперед. Где-то внутри теплилась надежда, а вдруг Иван или Николай  окажутся поблизости, и я  их  встречу.

   Никого не  слышно, не видно и  я понял, что мои надежды  рухнули. Вышел на поляну, еще раз посмотрел кругом, посмотрел в сторону вокзала и, не о6наружив ничего утешительного, направился на  восток. Если были бы добрые  времена, видимо, неплохо было  бы и покушать,  но у меня, как оказалось, кроме коро6ка спичек с  собой  ничего нет.  Вспомнил  вагон, где еды 6ыло вдоволь, а ведь не догадался хотя бы 6улочку положить  в карман. Все хотели взять по мешочку, что6ы хватило на несколько  дней. Все это 6ыло как во сне: то 6ыл целый вагон  продуктов, а теперь опять ни крошки.

  Опять настало жуткое время. Что значит после по6ега из концлагеря очутиться одному,  в чужой стране,  лишенному  права встретиться  с живыми людьми  и с тысячей  других неясных вопросов? К  горлу  подкатывает  тяжелый ком, и невольно из глаз льются  слезы.
   Не знаю, сколько времени находился вот в таком подавленном состоянии, вскоре  опомнился, встряхнулся и тронулся с места. Вначале шел медленным шагом, затем постепенно набрал темп и всю  вторую  половину  дня шел  без остановки. 

  Солнце медленно стало при6лижаться к горизонту и постепенно совсем исчезло из поля  зрения. Вроде только начало  смеркаться, смотрю уже совсем темно. Иду  медленно и присматриваюсь, где бы остановиться  на ночлег. Под ногами сырой  песок, травы вообще нет. Начал с  сосен обламывать нижние ветки и собрал "постель".

  Из верхней  одежды на мне был старый халат. Не снимая халата, лег на ветки с мыслью, что засну. Очень  тихо слышится стук колес, видимо, не так далеко проходит железная  дорога. С тех пор как  ночью выскочил из вагона,  все еще на ногах, чертовски устал, но сон не 6ерет, просто лежу  и думаю. Какой там сон! Один  на чужбине, да ночью в лесу, холодно, голодно. Такой участи самому  заклятому  врагу не пожелаешь. Но  что делать? Что делать? Где выход?  Сильно возбужденный,  опять вскочил на ноги. В голову лезут всякие мысли, смотрю по сторонам, в двух  метрах ничего  не видно. Но усталость берет свое. Опять ложусь на свою постель и, оказывается, заснул. Не знаю, сколько  спал или лежал просто  в забытье, проснулся от холода и сырости, весь продрог. Чтобы хоть малость согреться, шагаю вокруг своей постели, прыгаю.

  Прошло некоторое время, но больше ни сесть, ни тем более  ложиться не захотелось. Как только появились первые признаки зари,  я тронулся в путь. Идти пришлось недолго, совсем рассвело. По лесу шел где-то около двух часов,  смотрю - лес стал редеть,  и вскоре я вышел на окраину леса. Дальше  мне предстояло идти через засеянное  поле. Итак, я  иду уже четвертые  сутки и съестного за это время, кроме  брюквы, ничего не попадалось. Правда, брюкву поел досыта и нес  брюкву  с собой, про запас.

  Вчера  целый день шел по лесам, по оврагам, и засветло  подошел к какой-то деревне. За огородами переждал до темноты, ходил взад и вперед, но съестного ничего не удалось раздобыть. Пришлось  опять уйти ни с чем.

  Вдали слева опять лес и на фоне леса копошатся  люди. По разноцветной  одежде можно предположить, что это трудятся женщины. Справа, подальше, в нескольких местах тоже работают люди. Днем  выходить в открытое поле небезопасно и  принимаю  решение идти вдоль опушки  леса к женщинам, работающим с левой стороны. Подойдя метров  100-150, стал из-за дерева наблюдать за женщинами. В этой группе все  шесть женщин молодые, где-то до 30-ти лет. Вижу, у одной на   одежде с левой стороны на груди  белый квадрат, у другой тоже, так это же нашивки 15x15  см, которые носят гражданские лица, угнанные  в рабство в Германию! Таких людей в Германии я повидал много. В белом квадрате надпись: «OST» - «Цивильный», то есть "гражданский". А у военнопленных на одежде, на обоих коленях и на  спине  бирки с буквами "SU",  что значит "военнопленный". Эти нашивки - тряпочки имели разные обозначения, их немцы называли  "винкель". По этим нашитым   винкелям немцы сразу определяли  человека, к какой категории он относится. Например, красный винкель давали коммунистам, зеленый – за саботаж, некоторым  женщинам легкого поведения нашивали черный винкель.  Все люди, выходцы  из России, носили красный  винкель, т.к. все считались коммунистами. Свою одежду с такими нашивками я оставил на территории  завода на Майзене, сейчас был  в  гражданской одежде без  каких–либо нашивок.

  Я ожил. Понял, что это наши люди. Думаю, будь что будет, вышел из леса и крикнул: "Девчата-а- а .. "  Они все разом посмотрели  на меня,   две тут же подошли  и поздоровались со мною. Разговариваем.  Они все оказались из Белоруссии.

   Я им  рассказал свою историю. Задавали вопросы,  я  им отвечал. Они, конечно, без особого намека поняли, что я очень хочу кушать, так как увидели под мышкой  недоеденную брюкву. Они сказали, что через два часа  пойдут  на обед, время на обед отводится  один час. Они  ушли  на обед,  а  я  душевно успокоившись, прилег и тут же заснул. Смотрю, они уже вернулись с обеда. Как они мне рассказали, они работают у одной немки. Муж  у нее на восточном  фронте. Она владеет земельными угодьями. Поля  обрабатывают, хлеб сеют,  убирают, за скотом  ухаживают наши советские люди, угнанные в рабство.

  Быстро пообедав они поспешили ко мне. Свою долю хлеба в обед никто не ел, около килограмма принесли мне. По моей просьбе также принесли пачку соли, три коробка спичек и ведерко. Они мне рассказали о своей, тоже нелегкой, доле и ответили на интересующие меня вопросы. Я узнал также, что до польской границы  где-то 150 километров.

  Они мне пожелали счастливого пути. Мы  очень тепло распрощались, и я пошел в сторону, куда мне указали девчата. При женщинах я   не стал есть хлеб, а как только немного отошел,  рука сама стала тянуться к ведру, к хлебу. Вначале  я думал,   разделить его на 3 части, что6ы хватило на три дня. Но когда начал  есть,  появилось желание разделить только на  две части. Разве голодного оторвешь от еды? Не удержался - съел весь хлеб.

  День выдался теплый, облачный, иногда моросил мелкий дождь. Я шел неспеша, настроение после встречи со своими людьми было хорошее. Дошел до какого-то небольшого водоема, вода была прозрачная, чистая и холодная. Решил остановиться, помылся, отдохнул немного  и продолжил свой путь.

  За все многодневные скитания по лесам, по полям впервые встретил живность. Возле кустов стояли два лося. Они, видимо, меня  учуяли  раньше, чем я их увидел. Когда я вышел  к ним, они, высоко задрав  головы, гордо смотрели в мою сторону. В их поведении никаких агрессивных намерений я не заметил, остановился и с удовольствием  смотрел на них. Так  мы  стояли совсем недолго - они мне уступили дорогу, пошли в сторону, и  вскоре от них остались только следы копыт.

  У нас в России, в любой деревне, да и в городе много бродячих собак, кошек. В деревнях собаки любого  прохожего, особенно чужого, издали встречают громким лаем и сопровождают  на всем пути следования,  передавая друг другу как эстафетную палочку. В Германии   сколько я ни ходил по деревням, никогда  не встречал бродячих со6ак и кошек.

   К вечеру  очутился возле какой-то деревни. Не доходя до деревни, в лесу подождал, когда наступят сумерки.  Как только стемнело, подошел ближе к заборам и стал изучать. Конечно, основная задача была достать что-нибудь съестное. Во дворе крайнего дома было тихо, никто не выходил и  не заходил, хотя и горел в комнате свет. Но я у них  ничего не нашел и пошел в следующий двор.

  Следующий двор  6ыл богатым, есть скот и птица, но домашние еще ухаживают за скотом  и завершают  вечерние дела. Пришлось часок  подождать. Но зато довольно-таки удачно раздобыл  картошку, одного кролика и под покровом ночи пошел дальше. Ночью идти тяжело, но в то же время оставаться  вблизи  деревни тоже опасно. Блуждая  в лесу, я вышел к какой-то тропинке и  решил пойти по ней. Через некоторое время  дошел до небольшой речки. От тропинки отошел в сторону и решил  остановиться, сварить до6ычу, покушать, отдохнуть. Для  костра дровишек много. Ужин сварил быстро и по всем правилам.  Крольчатина  с солью, с  картошкой - просто объедение. Плотно покушав, лег отдохнуть.

   С тех пор как я  расстался с Саяпиным и  Захаровым, прошло  пять дней. Что интересно с ними? Тоже, может, блуждают,  может быть, удачно сложилась  судьба и уже перешли  границу,  а может быть…?  В нашем положении все может быть. С такими  мыслями я, оказывается, заснул, а когда проснулся, солнце было  уже высоко.

  Местность что надо, только для отдыха: мелкий густой кустарник,  рядом речка - вдали от людских взоров, можно  6ыло бы еще отдохнуть. Но  надо идти, добираться к своим.  Шел  целый день без остановки. Во второй половине дня сделал  привал, пообедал и пошел дальше. На пути попадались  населенные пункты, сельскохозяйственные работники в поле, я их удачно обходил.

  На шестые сутки к вечеру вышел на открытую местность. Идти пришлось недолго, и я оказался возле железной дороги. До  дороги  близко не дошел, устроился поудобнее и стал изучать. Прошли в разных направлениях  три поезда. Вот еще один товарный поезд остановился перед семафором.

  Я походил вдоль состава: вагоны сборные, есть  цистерны, крытые платформы. Прикинул, по-моему, этот состав должен идти на восток, на  фронт. Несколько  платформ  попарно  накрыты  брезентом.  Думаю, под брезентом  или танки, или орудия. Принял  решение ехать  этим поездом. Подошел к спаренной платформе, сбоку отстегнул брезент и забрался на платформу  под брезент. Было  и так темно, под брезентом вообще ничего не видно. Поставил свое ведро и стал изучать на ощупь, что же находится под брезентом. Оказалось, на платформе трубы  огромного  размера  сложены в несколько рядов. Конечно, не орудия и не танки, ладно, будь что будет, все же поезд  должен  идти на восток.

 Состав тронулся. Ехали совсем недолго,  опять остановка.  Прислушиваюсь - какая-то небольшая станция. Слышны разговоры, молотком на стук проверяют колеса. Вот кто-то прошел с зажженным переносным фонарем. Стояли недолго. И опять состав тронулся. Прижавшись к трубе, под монотонный стук колес, я  крепко заснул.

  Проснулся от резкой остановки поезда. Слышу шум, грохот, кругом копошатся люди. Вагоны толкают взад и вперед, видимо, отцепляют. Лежу, не дышу, прислушиваюсь. С конца  платформы раскрыли брезент. Два  немца переговариваются друг с другом, с обеих сторон отстегивают брезент и стягивают на землю. Я сел и сижу.

  Немцы  увидели меня:  смотрим друг  на друга. Мне приказали слезть с  платформы. Я слез, начали  расспрашивать, кто я и откуда? После короткого  разговора пригласили пожилого немца  с рыжей бородкой. Этот рыжий тоже задал несколько вопросов и  предложил взять ведро и следовать за ним.

  Я иду и осторожно смотрю по сторонам: это огромный завод, много рабочих. Я, оказывается, заехал вместе  с составом на территорию завода. Да,  влип так влип, вот и приехал, и что же теперь делать?

  Подошли к проходной, зашли. Там за телефонным аппаратом сидит молодая немка. Рыжий предложил высыпать  содержимое ведра. В ведре были кости кролика, которые я намеревался еще раз обглодать в случае голода и начатая пачка соли. Предложили все сложить.

  Снова  начал задавать вопросы. Я отвечаю на его вопросы и выдаю себя за гражданского Максимова  Семена Ивановича. Спрашивает, где и в каком городе работал?  Город Майзен  я не хочу называть, а другие города и села не знаю. Он тогда телефонистке  сказал, чтобы позвонила в полицейский участок  и вызвала полицейских, а сам  ушел на территорию завода.

  Как  только  ушел этот рыжий, телефонистка начала меня расспрашивать. По тону разговора и по  выражению лица я понял,  что она  эти вопросы  задает не ради любопытства. Она рассказала, что у нее отец и старший  брат воюют  на русском фронте, и  от брата давно нет писем. Не удержалась, заплакала.  Из своей сумки достала бутерброд, налила стакан кофе и предложила мне. Я, конечно, вмиг это проглотил. Она спрашивает, давно ли я кушал? Я отвечаю, что 20 дней уже иду на  восток и за это время  один  раз  только ел хле6, а в остальное время питался свеклой, брюквой, картошкой, иногда кроликами из хозяйств "Бауэров",  т.е. богатых землевладельцев.

  Зашли еще две немки  и стали расспрашивать у телефонистки, кто я такой и откуда? Одна начала плакать и что-то говорила, когда она вышла,   девушка мне сказала,  что у этой женщины муж погиб на восточном фронте, недавно она получила похоронку. Женщина снова  зашла уже с каким-то  свертком  и   протянула  его мне. Я развернул - там бутерброд и гороховая каша. Как мог я ей сказал слова благодарности и с аппетитом съел.   
  Эти две женщины, пере6ивая друг друга, о чем-то громко говорили, вскоре обе вышли. Телефонистка  все еще не звонила  в полицейский участок. Я стал ее упрашивать, чтобы она меня отпустила. Говорю, что в  Москве у меня жена и двое детей, ради бога,  отпустите, пожалуйста.  Она говорит, что я отсюда никуда не смогу убежать, тут же поймают. Рыжий  -  мастер и полицейский. Она рукой показала  пра¬вый карман пиджака и говорит: «Пах-пах". Я  понял, что он вооружен.

  Зашел этот рыжий мастер и спросил, позвонила ли она в полицейский участок.  Она ответила, что звонила, сейчас придут. Как только он вышел, она позвонила. Снова зашли эти две  женщины, переговорили с телефонистской и стали плакать. Мне  телефонистка  о6ъяснила, что эти женщины заводские ра6очие, они на военном положении, живут на территории завода 6езвыездно. Эти женщины мне очень сочувствуют и говорят, что их мужья, родственники,  может 6ыть, тоже где-то так скитаются, такие же голодные, оборванные и тощие.

  Зашли двое  полицейских, а эти женщины тут же без  единого слова вышли. Телефонистка позвонила мастеру. Мастер  заполнил какой-то бланк и дал расписаться одному полицейскому. Я понял, что я перешел в распоряжение этих  полицейских. Они  уже не молодые, им за 50 лет. Один впереди,  другой сзади и мы вышли.

  На какой-то миг успел  взглянуть на телефонистку, она платочком утирала слезу.
  Оба  полицейских на велосипедах, но оба идут пешком. Прошли  где-то километра два, и  один предложил сделать остановку.

  Сидим, один  спрашивает по-русски: "Ты русский?"  Говорю: «Да.» -«Откуда?» - « Из Самары.» - «А Уфа знаешь?» Говорю: « Да, до  Уфы от нас  300 километров».

  Потом он рассказал, что  в  первую мировую войну к  русским  попал плен  и два года работал в Уфе. Русский  язык не забыл. Говорит довольно-таки понятно. С их разрешения я еще раз обглодал кости кролика, соль высыпал на дорогу, а ведро  бросил в кусты.

   Шли  где-то километров 5-6, впереди показалась  деревня. Завели  в один дом, там сидят три офицера  эсесовца. Все три здоровые, молодые, холеные.  Один из них оказался переводчиком.

  Начали допрос. Один спрашивает, другой переводит и третий записывает.
  Расспрашивали  долго, заполнили несколько листов. Их интересует все: и возраст, и нация, и цвет волос, род занятий и многое другое.  Задали несколько  повторных  вопросов для проверки. В конце  последнего листа сняли отпечатки  среднего пальца левой руки.

  На допросе я подтверждал, что я  "цивильный"  т.е. гражданский, что родом из Одессы. В конце допроса раздели наголо и всю одежду тщательно проверили. Я ни жив, ни мертв, стою голый, думаю,  сейчас изобьют до смерти. Особенно эсесовец,  который сидел у окна,  все встревал  в разговор и что-то подсказывал. И вид у него был очень страшный, настоящий фашист. Я все ждал, что  он соскочит и ударит!

  Я понял – меня и раздели-то  по его подсказке. Разрешили одеться. На душе немного полегчало, вроде пронесло. Про себя думаю,  они поверили, что  я гражданский и поэтому не избили.

  Этот дом оказался длинным: посередине коридор, а  по левую и правую сторону помещения. В начале коридора служебные комнаты, а дальше камеры для арестованных. Тот эсесовец, что сидел у окна, вышел, и вскоре зашел солдат с автоматом и приказал мне выйти. По выходе из комнаты, солдат показал мне, куда идти и через 3-4 комнаты завел в пустую камеру. Камера   небольшая, потолок высокий. У самого потолка небольшое окно и на  окне  железная решетка. Из мебели  в камере имеется  двухъярусная  кровать.
 
  Так закончилась моя недолгая свободная жизнь - опять попался. Что меня ожидает впереди? Видимо,  помучают, поиздеваются и расстреляют  или каким-нибудь другим методом умертвят, ведь у них много способов, для того чтобы человека отправить  на тот свет. Может ли быть  худшее положение для беглеца?  Совершил  побег, попался и жду приговора или без такового, расстрела.

    Вспоминаю лагерь в Майзене,  преданных друзей, наш побег. Осмысливаю причины побега, сравниваю условия на Майзене и теперешнее мое положение и не могу прийти к твердому выводу. Если  здраво рассудить - бежал, потому что  хотел снова быть в строю, хотел воевать против фашистов. Вот причина побега, вот ответ на свой же вопрос. Ведь у меня были моменты, когда моя жизнь висела на волоске. Да, на этот раз вряд ли останусь живым. У меня такое ощущение, как будто  я уже приговорен к смерти, и вся жизнь проходит перед глазами. Деревня, родной дом, жена, дети,  родные, да и лагерь на Майзене тоже со счетов не сбросишь. Как ни тяжело было, все же человек ко всему привыкает, и если бы не с6ежал, может быть, дожил бы до победы. Все эти воспоминания невольно вызывают слабость, неимоверную тоску и слезы. Как же тут не плакать, на чужбине, один в тюремной  камере, вот-вот ждешь, что дверь откроется, и тебя выведут на последнюю дорогу.

   Стоп! Хватит! Ну что теперь раскаиваться о содеянном и паническими мыслями расслаблять себя, распускать слюни. Сбежал из лагеря я сам,  никто меня бежать не заставлял. Мне  просто не хотелось гнуть спину на фашистов,  а хотел опять с оружием в руках  мстить  фашистам. Я думаю, все же еще я смогу им отомстить и мне  есть за что мстить. Я буду мстить и за тех, кто на моих  глазах  умирал  мучительной смертью.

  Дальше мне размышлять  не пришлось, в коридоре  послышались шаги. Ходит часовой. Почему-то стараюсь определить, через какое время он проходит возле моей камеры. Когда уходит вглубь коридора, там 6ывает дольше,  где-то 4-5 минут, а  со стороны входа он быстро возвращается. Правда, иногда задерживается, видимо, через открытые двери смотрит на улицу  и дышит  свежим воздухом. Вот он опять прошел мимо  моей камеры вглубь коридора, и еще долго слышится  стук его ка6лyков, подбитых железом.

  Начало смеркаться. Кто-то подошел к двери, повозился  с ключами, и со скрипом открылась дверь, я ни живой  и  ни мертвый, думаю, все, сейчас что-то 6удет, что скажут выходить. Но, слава богу, вроде пронесло. В дверях показался  солдат, который меня закрыл  сюда. Молча протянул  мне миску с  капустным бульоном, 100 граммов хлеба, также молча закрыл дверь  и вышел. Я понял, что он стоит за  дверью и ждет, когда я поем. Церемония ужина  длилась  недолго. Хлеба хватило откусить  2-3 раза, суп выпил  через край,  в миске еще осталась прилипшая  полоска  капустного листка, эту полоску тоже съел и миску поставил на кровать. Солдат снова  зашел, молча взял миску, закрыл дверь на замок и удалился.

  Стемнело, в камере  зажгли электрический свет. Снова копошатся у двери, я опять боюсь, думаю, пришли за мной. Открыли дверь, ко мне завели четырех парней. Трое еще совсем молоденькие, один из них к тому же маленького роста, а четвертый  лет 20-25, высокий, крепкий.  Они все прилично одетые, одежда негрязная, и не рваная, сытые, чувствуется, парни не голодали. Познакомились. По национальности они все украинцы.  Они в каком-то городе работали на фабрике-кухне, надоело работать и решили бежать. Так что им голодать не пришлось. Я тоже им рассказал свою 6иографию и легенду.

  На второй день всех нас поочередно стали вызывать на допрос. С  этими  ребятами  мне стало веселее, все же не один, и к тому же мы все из одной страны. Со старшим начали поговаривать о дальнейшей нашей жизни, как дальше быть, что делать, есть ли какой выход? 

  Мы с  ними в этой  камере жили  3 дня. Ре6ята молодые, шустрые, сильные. Как  только затишье, кровать подтаскиваем к окну и наблюдаем за улицей: изучаем местность, дороги, движение машин, людей, состояние решетки на окне.  Как только какой-то шум - кровать тут же ставим на место.

  После тщательного изучения, пришли  к  выводу, что этот дом сделан  из гипсовых блоков. У старшего под стелькой ботинка было запрятано лезвие кухонного ножа. При обыске нож не обнаружили. Этим ножом  начали вырезать гипс и освобождать (вынимать) решетку. Оказалось, что прутья на решетке между собой не сварены, а  просто пристроены  друг к другу по отдельности. За один день вытащили все вертикальные прутья, а на второй  день остальные - горизонтальные.

  Дождались темноты,  открыли окно и начали выходить по одному. Я  спрыгнул последним. Откровенно говоря, мне страшновато, ведь после этого побега, если меня поймают, расстреляют безо всяких расспросов. Когда мы бежали из Майзена,  мы долго готовились. Я чувствовал силу, бодрость и преданность друзей.

  Итак, совершил повторный побег. Под покровом ночи быстрым шагом прошли деревню, идем через  огороды, канавы,  вскоре вышли в открытое поле. Ре6ята  идут  быстро и меня подбадривают: «Дяденька, не отставай!» Здоровяк  впереди, я замыкаю  колонну. Дошли до леса. Собрались все пятеро вместе, чуть передохнули, подвели итог и пошли дальше. Задача  остается  прежней: перейти  линию  фронта  и выйти к своим или  же хотя бы влиться в какой – либо  партизанский  отряд.  Ребята идут быстро, они еще не истощены, а я чувствую усталость, но пока укладываюсь   в общий темп, нельзя отставать, ибо это  для  меня гибель.

 Начало рассветать. Мы все идем. Дошли до какого-то оврага и решили  передохнуть. Тут как раз и речка протекает; попили, помылись, а вот  покушать нечего. С этим толстяком  общего языка я не нашел. Он очень упрямый, строптивый, самолюбивый. Я понял,  что он мне не пара  и  наша совместная дорога долго продолжаться не может, видимо, разойдемся.

  Днем, по очереди, осторожно ходили на разведку,  но съестного ничего не нашли. С наступлением     сумерек   тронулись в путь. Шли недолго. Вскоре лес кончился, идем по вспаханному полю. Вдали видны  огоньки, по дороге движутся  автомашины.

  Мы  договорились, что нам надо попасть в населенный пункт, ведь без еды далеко не уйдешь, а там что-нибудь нашли бы покушать. Дошли до какой-то дороги и идем по полю, далеко не удаляясь от дороги,  как  только  какая машина, мы задолго до подхода  машины, ложимся и ждем, когда  она проедет.

  Забрели в лесочек, вдоль леса тропинка. Эта тропинка нам понравилась. Сделали привал и думаем, что не может быть, чтобы  по6лизости не было деревни, обязательно должна быть, только надо идти.
« Последнее редактирование: 23 Мая 2022, 16:01:42 от Рашид Закирович »
Записан

Рашид Закирович

  • Пользователь
  • Участник
  • **
  • Оффлайн Оффлайн
  • Сообщений: 95
Re: Записки военнопленного
« Reply #4 : 28 Февраля 2010, 16:13:03 »
   После привала шли где-то около часа,  и вдруг: "Xaльт!" Все разом повернулись обратно и рванули   в лес. Вроде все обошлось благополучно. Выстрела не последовало. Когда порядочно удалились, немного успокоились, остановились. Почему  солдат   не открыл по нам огонь? Ведь  он  наверняка видел, что к нему движется целая группа  людей. А когда  мы от него  бежали - не стрелял? Почему?  Это  для нас загадка.

   Мы  потеряли ориентир, и не знали, куда и в каком направлении идем. Лес кончился, нам не хотелось выходить  в поле, но  решили из  этого  леса уйти подальше. Двое суток во рту не было  ни крошки. Устали, темп сбавился, но идти надо. Идем. Опять зашли в лес, прошли немного и сели отдохнуть. Лес крупный, редкий, хорошо ухоженный. Сидим и рассуждаем, что дальше делать, в какую сторону податься. И вдруг с нескольких сторон на нас засветили  мощными  электрическими фонарями и дали команды: «Хальт! Руки вверх!". Мы не успели даже встать со своих мест, тут же дали  из автоматов несколько очередей. Скомандовали отойти друг  от  друга на 2 метра и возле каждого  из нас оказались  по 2-3 полицейских. Нас повели по одному в сторону поляны, подъехали несколько легковых автомашин.  На руки надели наручники, по одному  посадили в машину. В каждой машине по три полицейских. По команде  офицера колонна  тронулась в путь.

  Рассвело,  стало совсем светло. Подъехали  в какой-то лагерь в сосновом лесу. Дали команду слезть с машин, сняли  наручники, завели  в помещение и всех  поставили вдоль стены. В комнате возле стола сидела женщина, а в сторонке  мужчина. О6а одеты в полицейскую форму. 

  Минут через десять из другой комнаты вышел высокий,  плотный офицер, что-то негромко сказал женщине. Женщина к нам обратилась по-немецки,  но наш старший ответил, что мы русские.  Она перевела приказы офицера: «От стенки отойти на один метр. Встать друг от друга  на вытянутую руку». Я оказался  посередине.   Офицер потихоньку двинулся со своего места  в нашу сторону. Сам смотрит вниз, я думал, осмысливает слова, которые 6удет говорить переводчице. Поравнявшись с  крайним из нас, вдруг сильно ударил его по лицу, и так  всех подряд. Кулачище здоровое, 6ьет сразу наповал, с такой силой 6ьет по лицу, что устоять на ногах невозможно. Я упал, потом  вскочил  и стою, а два парня не успели  встать, кто-то тихо плачет, один   неосознанно карабкается, встал уже на четвереньки, но до конца встать не может,  его оглушило ударом, а второй  воо6ще лежит 6ез движения. Обоих  подняли. Я думаю, офицер решил начать с нашего старшего потому, что если он его сходу внезапным  ударом не свалит, то он не упадет, устоит и тогда эффекта не 6удет. А после него остальные - мелочь, я тоже как спичка - кожа да кости. И действительно, никто на ногах  не устоял. Я-то знаю эти "порядки", если те6я с6ивают с ног, надо обязательно постараться  встать, иначе они начинают пинать и топтать  ногами.

  Опомнились,  смотрим друг на  друга - все в крови. Кровь  течет  ручьем, рукой вытираешь и размазываешь по одежде. Офицер  молча продолжал  ходить, потом что-то сказал переводчице и удалился в свой кабинет. Так мы простояли где-то около часа.

   Я смотрю на переводчицу, она даже, как говорят, и ухом не повела, сидит, как ни в чем не бывало и что-то пишет. Я думаю,   она такие сцены видит не впервые, уже  привыкла к жестокости. Мы-то уж ладно, вроде взрослые, а вот один парнишка почти ре6енок. Ему тоже ни пощады, ни жалости. Мы все стоим. Наконец, этот мордобой  вышел,  что-то пробормотал переводчице и вернулся в ка6инет. Женщина перевела  нам, чтобы мы привели себя в порядок.  Мы начали вытираться, осматривать друг  друга: у кого нос набок   свернулся, у кого глаз заплыл, старший держал  в руках два выбитых зуба, а тот парень, который  вообще не мог встать, оказывается, после удара в лицо, отскочил  и  головой  ударился об стенку. С головы все еще сочилась кровь. Проверил себя, что же  со мной? Сильно распухло лицо, шатаются зубы, ладно, еще хоть не выпали, верхняя губа как лепешка, глаза сузились. Наконец, женщина одного из нас подозвала к себе. Спрашивала фамилию,  имя, отчество, национальность, год рождения,  откуда  родом, где работал в Германии,  при каких о6стоятельствах оказался на  месте  задержания и т.д. Все это она тут же переводила, а полицейский  записывал. Потом полицейский остальное дописывал с натуры.

  При всех болях, переживаниях, волнениях голод дает о себе знать. В желудке сосет, хочется есть, было бы очень хорошо, если бы дали хотя бы по  глоточку воды, во  рту  все пересохло. После записи последнего полицейский зашел к офицеру, видимо, докладывать, что всех зарегистрировали.

  Вскоре с улицы зашли три полицейских, переговорили с переводчицей, и  она приказала нам выйти  на улицу.  Дали команду идти. Подошли к забору  из колючей проволоки. Солдат открыл ворота, и мы зашли на  территорию  ла¬геря. Мы, оказывается, были еще вне этой территории. С нами на территорию зашел только один  полицейский. Он вел  нас между  длинными  бараками и завел в один из них. По коридору барака шли совсем недолго, полицейский дал команду остановиться. Часовой открыл  замок,  и  нас завели в камеру.  Помещение было небольшое, там народу оказалось 6итком набито,  сидели там 17 человек русских. Как  они нам сказали,  этот лагерь  был только  для русских. То, что мы пришли из6итые, окровавленные, их нисколько не удивило, так как  сами недавно испытали такую же участь.

   Коротко познакомились и в первую очередь  спросили о еде. Они сказали, что обед уже  прошел, ждите ужина. Расспросили о распорядке  и о том, чем они тут занимаются. Сказали, что завтра нас вызовут на допрос, будет допрашивать русский по фамилии Попов, родом из города Саратова. Мы также интересовались, как на допросе - бьют или нет? Сказали, что их не били, также сказали, что этот лагерь типа пересыльного пункта, тут долго не держат, и что нас тоже скоро отправят в другой лагерь по назначению.

  На ужин два солдата принесли два ведра брюквенного бульона  с ячневой крупой. Выпили  по миске супа, но после супа еще больше захотелось есть. Переночевали кто сидя, кто  прислонившись  к стенке, а  кто лежа. На завтрак опять принесли тот же бульон. После завтрака нас по одному стали выводить на допрос. Меня вызвали  третьим. Я заранее придумал о себе легенду, и старался ее хорошо запомнить, чтобы на допросе отвечать без запинки. Я  Максимов  Иван Семенович,  место рождения решил не изменять.

   Открыли  дверь, захожу.  За большим дубовым столом в кресле,  развалившись, сидит чисто одетый, холеный полицейский. В немецких чинах я не  разбираюсь, но мне подумалось, что этот человек в солидном чине и занимает большой пост.

  Начался допрос. На чисто русском языке спрашивает: «Откуда родом?» Говорю: «Из Куйбышева, Самары». Спрашивает: « В Самарской губернии горчицу сеют?» Говорю: « Нет».  Оказалось, что он из Саратовской губернии. Все не спеша, подробно расспрашивал и записывал. Допрос где-то  минут через 40 закончился, и меня снова отвели в   камеру. За шесть дней пребывания ребят, с которыми я  прибыл, вызвали два раза, а меня четыре.

С ребятами, конечно,  все было  ясно.  Их вызывали  по-одному, но они все сбежали вместе, и все говорили, что было на самом  деле, им ничего не нужно было  выдумывать. Попов их  долго  не держал. Второй раз все четверо на допросе пробыли  в общей сложности 15-20 минут. Со  мной же он  беседовал подолгу, его интересовали обстоятельства  связанные с моими побегами из концлагерей, но он, кроме этого, задавал много вопросов, связанных с жизнью и бытом в России. Я про себя подумывал, может быть,  он раскаивается, что предал Родину.

  На шестые сутки всех четверых ребят вызвали вместе. Мы поняли, что они уходят совсем. Я стал с ними прощаться. Этот маленький Сашка все время крутился возле меня,  старался быть со мной,   расспрашивал, да и сам рассказывал  про родных, про свое село. Конечно, вот  таких ребят, как Сашка, до слез жалко. С малых лет наравне со взрослыми они испытали все тяготы и  мучения, связанные с войной. Как он мне рассказывал, мать и его младшие  брат и сестра  - все вместе погибли при бомбежке, а он случайно оказался с ребятами  вне дома. Отца в самом начале войны призвали  в армию, и он о нем ничего не знал. Из камеры он выходил  последним,  мне сказал: "Прощай, дяденька!" - у меня опять чуть сердце не оборвалось. Так  было его жалко, ведь вместе сидели, вместе бежали, привыкли уже друг к другу. Опять  комок подкатил  к горлу,  и невольно полились  слезы. Опять я один.

  Каждый день прибывают новые люди, новое пополнение. Тех 17 человек тоже куда-то уже отправили. В этой камере я старожил. Вот скоро месяц, как я здесь.

  Однажды утром полицейский  назвал мою  фамилию и меня  в пятый раз повели на допрос. Зашел – за  столом тот же Попов. Раньше на столе у него всегда 6ыли чернила, ручка, бумага и какие-то книжки, а на этот раз смотрю  кроме всего этого, с правой стороны лежит пистолет без кобуры, а с левой – плеть, сплетенная из черной кожи, с кистями. Я как только зашел - поздоровался по-русски, но он не обратил внимания  и все продолжал копаться в своих  бумагах.  В 3-4 шагах от него стоит стул, я встал рядом со стулом, стою. Через некоторое время он назвал мою фамилию и предложил  сесть. По тону разговора  и по тому, как он подчеркнуто назвал мою фамилию: «Ма-ак-симов» - и то, что на столе лежат  пистолет и нагайка, я понял, что допрос будет тяжелым. По выражению  лица можно было сразу понять, что он очень возбужден. Сам ничего не говорит, но  то пистолет перевернет, то нагайку переставит. Пробежала  мысль,  что мне сегодня нагайки не миновать. Начал говорить: «Почему ты немцев ни во что  не ставишь? Почему ты себя считаешь умным, а немцев  дураками? И, наконец, почему ты о себе и о своей дальнейшей судьбе заранее не думаешь?»

  Он  раздражен, кричит, аж на месте подпрыгивает.  Потом  чуть притих и продолжил: «Ты всего видел на  немецкой  земле, тебе пришлось много сталкиваться, встречаться с русскими, которым германское правительство доверило большие посты. Ты смотри, царские генералы, которые оказались вне России, сейчас воюют на стороне немцев. А советский генерал Власов? Он здорово помог немцам, свою армию  сдал в плен.  Сейчас он занимает  пост не меньший, чем в Советском Союзе. Он возглавляет русский легион и под его командованием воюет основная масса генералов, офицеров и солдат, попавших в немецкий плен. Вот туда тебе надо записаться, к своим соотечественникам, вот о чем надо думать. Будешь сыт, обут и в почете, тебе не придется думать о куске хлеба. Немцы умеют ценить  преданных  людей. Ты ведь не цивильный, а военнопленный, ты не Максимов , а …»  -  фамилию несколько раз начинал говорить, но так и не  выговорил, и получилось  «Фаз-мо-ринов».

  Затем сам начал рассказывать  мою биографию,  мои похождения на немецкой земле: «Вы работали в г. Майзене на фарфоровом заводе, переодевшись в одежду немецких  рабочих  ты, Захаров  и  Саяпин  совершили побег из территории завода. После по6ега вы на немецкой земле грабили население, занимались мародерством, разграбили продуктовый вагон, предназначенный для военного госпиталя. У  такой-то фрау  (назвал  и населенный пункт) разграбили ульи, забрали мед. Где брали кур, кроликов?»  Говорю: «Брали на селе у богатых немцев, потом резали и варили». «Значит,  подтверждаешь,  что гра6или немецкое население?»  Я молчу.
  «Твои друзья - Сaяпин и  Захаpoв - тоже сидят уже больше  месяца, они подтвердили всё и во всем признались. Что ты дальше намерен делать?»


Запись в карточке Захарова Ивана от 26.5.44: в соответствии с приказом командования в связи с передачей в гестапо Лейпцига исключен из списков военнопленных вермахта.


Я  немного  помолчал и говорю: «Что я могу делать? Записываться в легионеры или еще  куда-либо на службу не буду. Вы извините, я в немецких чинах не разбираюсь и поэтому  Вас никак не называю. К тому же, я, видимо, говорю очень грубо и, может быть, нетактично. Я  волнуюсь и не могу сразу найти нужные мне слова. До этого несколько  раз мне так же предлагали перейти на службу к немцам и так  же обещали карьеру и обеспеченную жизнь. Я все четко представляю, действительно  встречался с русскими, сотрудничающими с немцами и  устроившимися  неплохо. Но меня такая карьера не устраивает. У  меня мечта и думы - сохранить себе  жизнь и вернуться в Россию, в свою деревню. Я в Вашей власти и Вы можете делать со мной все что хотите, вплоть  до расстрела, как преступника, совершившего два побега. Я морально  подготовлен и с достоинством  приму смерть, но на службу к немцам не пойду». 

  Я, кажется, кое-что ему  лишнего  наговорил, он мог затаить  злобу, и это тут же могло отразиться на мне. Он  внимательно и, не перебивая,  слушал мою не совсем четкую и ясную речь, иногда поднимал голову и смотрел на меня. Я  волновался, делал большие паузы, подыскивая нужные слова. Мне почему-то казалось, что все это долгое время шло судебное разбирательство,  а вот сейчас выносится приговор и мне предоставлено последнее слово.

  Он еще раз поднял голову и говорит: «Жаль, но смотри,  потом будет поздно! Я хотел сделать тебе как лучше». Я промолчал и ничего не ответил.

  На другом конце стола сидел немец преклонного возраста. Попов периодически обращался к нему. Как я понял, эти вопросы по грамматике. Что-то спрашивает и после уточнения тут же продолжает писать. Он что-то занервничал: сигарету закурил, перелистывал свои записи, начинал писать и опять что-то спрашивал. Попов звонком вызвал полицейского, что-то ему рассказал, положил бумаги в папку, отдал ему в руки, а мне дал команду следовать за ним.

  На этой же территории мы зашли в другой барак. Меня завели в помещение, где сидели несколько полицейских, которые о чем-то громко спорили. На наше появление никто внимания не обратил. Полицейский передал папку офицеру, сидящему в кресле. Офицер перелистал бумаги и приказал меня отвести.
  В этом же здании завели меня в камеру, где уже сидело 9 человек русских.  Разговорились,  спрашивают, откуда я прибыл? Я отвечаю, что из «зеленого прокурора». Так называли людей, сбежавших из концлагеря для военнопленных. Мне сказали, что если я  будучи военнопленным совершил два побега, то мне дадут 10-12 дней карцера. Выживу - мое счастье. 10 дней  карцера обычно редко кто выдерживает, а 12 дней уже  вообще предел человеческих возможностей.

  До этого дня чего мне только не пришлось испытать на себе: холод, голод,  побои, травлю собаками, оскорбления и унижения, а вот в карцере не был.

  На следующий день утром солдат повел меня к середине двора. Шли недолго, там оказался участок, огороженный двумя  рядами колючей проволоки. Когда мы подошли, за оградой уже стояло несколько человек. Часовой отобрал пилотку, из ведра  зачерпнул кружку воды, подал мне попить и затолкал за колючую проволоку. Где-то в течение 10-ти минут ограждение плотно заполнилось людьми. Людей приводили из разных бараков, всем давали попить, отбирали головной убор и заводили за изгородь. Церемония закончилась, на калитке повесили замок и начался отсчет времени.

  Когда стали потихоньку разговаривать, знакомиться друг с другом, я понял, что "новичков", кто пришел первый раз, было четыре человека, остальные уже сидят по несколько дней. "Бывалые" о6мениваются "опытом", они говорят, что каждый день под палящим солнцем  надо выстоять  по 12 часов. В 6-00 утра закрывают и вечером в  18-00 выпускают. То, что утром дали кружку воды - это завтрак,   до ужина больше ничего не дадут. Если доживешь до 18-00, поведут на ужин. Когда за изгородью народу меньше, стоять  все же легче.

   Мне до мельчайших подробностей  запомнился первый день. До чего  же   он был длинный!  За  эти  12 часов, что  только не передумаешь, кого только не вспомнишь, о чем только не помечтаешь? Вся жизнь проходит перед глазами.  Пытаешься дать ответ на свои же вопросы. Почему  оказался  здесь в карцере? Где допущен промах?  Как надо 6ыло поступить в том или  ином случае? Не находя ответа на эти вопросы, опять начинаешь мечтать о 6удущем. А 6удущее 6удет или нет?  Может быть этот карцер  последний этап в твоей жизни?

  Первый день  я выстоял. Народу 6ыло не так много, все  же  можно 6ыло передвигаться. А когда двигаешься, суставы меньше немеют, да и голова вроде лучше соо6ражает. Во всяком  случае, ты в сознании и твердо знаешь, где ты находишься. Есть не сильно хочется: жара.  Напиться 6ы воды, воды. Во рту пересохло. Язык  как будто о6мазан  клеем, прилипает то к деснам, то к нё6у и чувствуется, что он распух. Сильно печет голову. К макушке  посменно прикладываешь то одну, то  другую руку и в этом находишь   какое-то о6легчение. Руки 6ыстро устают, о6щая слабость. Ноги дрожат. Ни  секунды не стоял бы, так бы и повалился, но страх перед смертью, видимо,  сильнее, и ты  стоишь,  пытаешься  выжить, выстоять.

   В карцере плохо, совсем плохо, когда он переполнен. Несколько дней стояли по 30 и более человек. В эти дни о6ессиливших  и упавших 6ез сознания начали уносить в санчасть уже до обеда. Хоть  маленькая отдушина, что  в карцере параши нет, на пол оправляться не  разрешают и часовой  желающих водит в  туалет. Хоть  и нет надобности, но люди, кто может ходить, в день 2-3 раза ходят в туалет в закрытое помещение. Снаружи изгороди часовой, не отрываясь ни на минуту, следит  за нами. Во второй половине  дня один не выдержал, свалился. Часовой начал кричать, затем запустил кирпичом, но кирпич попал совсем в  другого человека. Несколько человек с большим усилием упавшего поставили на ноги, протерли лицо, виски, поддержали. Вроде обошлось, стоит.  Если бы ему  дали пару глоточков воды, совсем бы ожил. Дневная жара уже спадала,  дело шло к вечеру - другой свалился. Опять часовой заметил, начал кричать. Мы тут же стали его поднимать, но где там, человек совсем обессилел, потерял сознание. Часовой залетел с криком и начал его пинать, несколько раз ударил прикладом, но человек лежал без сознания, не ощущал   боли, и не было никакой реакции. Через некоторое время   с носилками пришли 2 человека и его унесли. Говорили, что обессилевших уносят в «санчасть», но кто  знает,  куда их уносили, и что с ними было даль¬ше.  Кого унесли   -  те  уже  в карцер больше не возвращались.

  Время 18-00. Часовой открыл калитку, и мы  начали потихоньку выходить. Из кучи берешь головной убор, какой попадется.  Итак, вышли из этого ада, кое-как встали в строй и часовой дал команду  двигаться к столовой. Вроде шли нормально. Часовой останавливает строй. Что случилось? В чем дело? Оказывается, один свалился, идти не может. Солдат дает команду, чтобы его понесли. Кто же может его нести? Все сами еле движутся.
  Но что-то надо делать: кто за ноги, кто за брюки, за руки зацепились  и пытаемся его тащить. Нам он кажется  огромной каменной глыбой, поволочешь  несколько минут, опять остановка, за него берется другая команда и опять тащат. Иногда ведь муравьи найдут большого жука или червяка, зацепятся кругом и тащат к себе. Но они все сильные, шустрые, все  копошатся, стараются - и у них груз движется. По количеству уцепившихся, нас тоже, видимо,  не меньше, но разница в том, что наши люди  не копошатся и не суетятся, так как сами еле движутся. Нашего бедолагу нам до столовой дотащить  не удалось, солдат дал команду встать в строй. Мы пошли, а его на носилках  понесли в «санчасть» …. В столовой народу было немного. Мы действительно выпили  много жидкости, по два литра супа, съели по кусочку хлеба и нас повели в бараки. Я иду и думаю: «Слава богу, первый день карцера я выдержал, я живой».

По идее, конечно, надо бы пока на нарах  есть место, лечь и отдохнуть до утра, так как завтра все снова  повториться. Но  где там, через некоторое время опять команда выстраиваться на вечернюю  проверку. Она длится  долго, опять  стоим, пока всех не пересчитают. Да, человек способен многое выдержать, перенести, перетерпеть. И так день  за днем  в  карцере  я отсидел 8 суток….
« Последнее редактирование: 23 Мая 2022, 16:17:11 от Рашид Закирович »
Записан

Рашид Закирович

  • Пользователь
  • Участник
  • **
  • Оффлайн Оффлайн
  • Сообщений: 95
Re: Записки военнопленного
« Reply #5 : 01 Марта 2010, 19:31:59 »
  Девятые сутки. Как всегда, просыпаешься до подъема и ждешь, что же будет дальше, когда произнесут твой номер и тебя опять поведут.
  Но что это? Из нашего барака увели  3-х человек, а меня не  взяли. Я  вроде и радуюсь, а  вдруг  позже  уведут. В ожидании  прошло  около часа, но никто не спохватился. Я  знаю, в карцер никто не опаздывает, туда всех приводят ровно к 6-00.

  Начинаю себя успокаивать, видимо, я уже отсидел, что  было положено. Да, один день страшнее другого. Бывали  дни, когда после   прихода из карцера пытаешься вспомнить, что же было сегодня?  С кем разговаривал, кого  сегодня унесли в санчасть?  Почему левая рука сильно болит, что-то все тело ломит? Начинаешь  все  пере6ирать и как во сне представляешь: да ведь часовой же ударил прикладом и пинал ногой, а потом тебе товарищи помогли встать. Все это происходило почти в бессознательном  состоянии.

  Опять я  говорю, слава богу. Ведь я совершил двойной побег. Почему-то за побеги из лагеря и «мародерство  среди немецкого населения», как мне приписали, мне  дали только 8 суток. Я, конечно,  не жалуюсь, но таким преступникам за один побег дают 10 суток. Где, кто определил мне  меру наказания?  Я все же думаю,  не Попов ли? 
Сегодня я живу по общему лагерному распорядку.  Еще одни  сутки прошли. 

 На следующий  день после завтрака опять назвали  мой номер. Подошел к солдату, он предложил идти за ним. Солдат меня остановил  у проходной, а сам зашел в помещение. Про себя думаю: « Вроде  я живой,  и тут мне не суждено было  умереть».

  Вскоре солдат вышел с офицером–стариком, и они о чем-то долго переговаривались. Солдат остался, офицер дал команду идти за ним. Вышли за пределы территории лагеря, шли  где-то минут 20, и он приказал свернуть на тропинку. Я понял, что в этом лагере отбывал  наказание за  по6еги и меня сейчас  ведут в другой  лагерь. Я впереди, он сзади, идем по редкому молодому  лесу.

  Шли вроде не спеша, нормальным шагом, но офицер дал команду идти помедленнее. Я понял, старичку идти тоже тяжело. Он уже в годах, ему где-то за 60,  а мне 30 лет. Иду и думаю: «Если бы у меня 6ыли силы, разве я шел 6ы с тобой?  Дал бы пинка, спустил  вот под этот откос, а сам пошел  6ы куда мне вздумается. Мне  теперь все равно, совершил 6ы и  третий по6ег». А сам еле двигаюсь, мне не до побега, что будет, то и 6удет, а 6ежать я не в силах.

  Мы с ним  шли более двух часов.  Вышли к железной дороге и идем по насыпи,  по направлению к небольшой  станции. Не доходя до станции, мы поменялись местами - теперь он идет впереди, а я за ним. Подошли к 6илетной кассе, и он взял два 6илета. Ждать пришлось не¬долго, подошел какой-то поезд, и мы с ним  зашли в вагон. В вагоне народу много, свободных  мест нет, кое-кто в проходах  стоит. Значительная часть пассажиров военные. Когда он  проходил - все  отдавали ему честь и уступали место. Он занял место, а я встал возле него. Ехали  более четырех часов.

  Поезд остановился, мы вышли. Присматриваюсь: станция тоже небольшая, но людная. Осо6енно  много  военных. Люди, машины, конные повозки снуют  6ез конца. Мы пошли по дороге, проложенной в глубоком овраге. По о6е стороны оврага торчат огромные каменные глы6ы. Камни о6росли густой травой и мелкими красивыми цветами. Создается впечатление, 6удто камни накрыты зеленым цветастым ковром. Да, может быть, я в последний раз вижу такую прелесть и дивную  красоту. Я ведь знаю - сейчас меня ведут не на лесную поляну смотреть природу, а заведут за колючую проволоку, а дальше что?.

   Вот уже впереди показалась высокая арка, затем железные во¬рота и высокие стол6ы, натянутые колючей проволокой  и рядом здание комендатуры. Такие строения мне давно уже известны. Мы подошли к комендатуре, офицер меня оставил возле проходной, а сам зашел в помещение. Над воротами большой аншлаг и крупными буквами что-то написано.
Я стараюсь прочитать, что  же там написано, думаю, это, наверное, название завода или лагеря.


Входящий в ворота Gross-Rosen мог прочитать: "Arbeit Macht Frei." , такой же лозунг был в Auschwitz (Освенцим)  


 И тут кто-то как даст мне оплеуху, что я свалился. Вскочил, поправил пилотку и опять стою. Сейчас уже  не  читаю, а потихоньку смотрю в сторону и пытаюсь понять, кто и за что же ударил? Рядом стоит солдат с автоматом,   он опять ударил по голове, но я устоял, не упал. Затем он  стащил с меня  мою пилотку, подсунул мне под мышку и  скомандовал: "Штилке  штант!", т.е.дал команду стоять по команде "Смирно". Теперь я уже понял, что за заведение и до меня дошло, что перед воротами такого "многоуважаемого" и "благородного" заведения надо стоять без головного убора и только по стойке "Смирно". 

  Вскоре вышел  сопровождавший меня  офицер, сказал до свидания и пошел, а мой новый "наставник" дал команду идти  к воротам этого "6лагородного" заведения. Зашли за ворота: там  большая площадь, а посередине площади скопление людей. Подошли ближе к  крайнему столу, а их  всего  шесть. У каждого  стола стоит очередь.

   Солдат меня поставил к концу  очереди, дал кусочек бумажки с номером и ушел. Я понял, что здесь идет регистрация  людей, поступивших в этот лагерь. По-моему, тут стоят люди все бывшие гражданские, то есть свободные люди. Они все опрятно  одетые, голод не испытывали. Мужчины пострижены и побриты. Некоторые женщины даже очень прилично  выглядят, аккуратные прически да и при всех нарядах, т.е. серёжки, кольца, браслеты при них. Еще что характерно -  здесь нет стариков и детей. Все примерно в возрасте от 18 до 40 лет. Мужчины, женщины - все стоят в одной очереди вперемежку. Между  собой тихо переговариваются, но я не пойму,  на каком языке. У соседа спрашиваю по-русски - кто они такие,  какой национальности? После некоторых реплик мы поняли друг друга, оказывается в основном эти люди из Польши, поляки.

  Очередь двигается, однако количество не регистрированных людей не убавляется. Смотрю, к очереди подвели еще какую-то новую команду в количестве 100 - 150 человек. Очередь дошла до меня, и писарь стал спрашивать мои данные. Я ему говорю, что я русский, по-польски не понимаю. Он по-русски спрашивает: "Как ты оказался среди  этих бунтовщиков?».  Отвечаю: « От "зеленого прокурора"».  Он  говорит: « Тогда ты, наверное, голодный? Стой здесь, скоро привезут обед, я тебя накормлю».

  Ждать пришлось  недолго, в флягах привезли обед.  Дают литровые  черепичные миски, наливают суп и отходишь в сторону, подходит другой. Писарь разрешил  кушать возле себя. Миску  супа я тут же выпил. Он мне опять принес миску, смотрю - густой суп. Жидкость  выпил, гущу  руками  черпал. Он  взял миску и опять принес полную. Это уже  третья миска. Кушаю  все с такой же жадностью,  чувствую, что желудок полный, но гла-за не наелись. Все же и  эту миску  осилил. А он говорит: « Давай, еще нальем». Говорю: «Спасибо, конечно, съел бы ещё, но уже не могу». Как мог, я  ему сказал слова благодарности.

  Я, конечно, не знал, куда нас записывают, что потом с  нами  будет, но после обеда «по блату», он меня записал первым. Записывает   данные и дает жетон с номером размером с пятикопеечную  монету, нанизанным на нитку, этот жетон  надеваешь на шею  и двигаешься за народом.

  Идти пришлось недолго, возле здания горел огромный  костер. Перед входом  в помещение стояло несколько солдат. У них в  руках плети, конечно, все вооружены  пистолетами,   они всех заставляли раздеваться догола. Одежду тут же бросаешь в костер. Шум, плач, стоны, выкрики солдат, удары плетью, рыданья - это всех женщин заставляют  на улице, в присутствии мужчин раздеваться. Ведь не дело женщинам оголяться в  присутствии мужчин. А некоторые еще, видимо, попались сюда с близкими, родными, с отцом, братьями. Ведь чисто по-человечески  стыдно. Дальше заходишь  в помещение. Там опять стоят солдаты, и они каждого  осматривают с ног до головы:  если у кого есть серьги, кольца, бусы или  на руках какие-либо другие  драгоценности, то всё заставляют  бросать в ящик. По ходу  движения заходишь  в следующую комнату и видишь,   что это парикмахерская. Человек десять  заключенных  с  электрическими машинками стригут  всех наголо. У некоторых женщин волосы длинные, покрывают всю  спину и вот  "мастер" 6езжалостно хватает за волосы, насильно сажает на табуретку и не обращает внимания на слезы, просьбы - через 2-З минуты от этих шелковистых волос  на голове  остается  короткая щетинка.  Этим мастерам за качеством следить  некогда: волосы где сняты, где остались; двигайся  дальше.

  Помещение  парикмахерской большое. Мастера  стригут людей у самых дверей в ближнем конце помещения. Несколько  заключенных эти волосы  собирают в огромные мешки из серой   материи. Мешки ставят у стены друг на друга, до самого потолка сложены несколько рядов мешков. Если вот так вдуматься,  чтобы собрать столько  человеческих  волос сколько же надо людей пропустить?..  На это просто воображения не хватает. Помещение парикмахерской  пересекаешь поперек и заходишь в следующее помещение. На дверях вывески о назначении этого помещения нет, но это можно было бы назвать "парная".
  При  входе уже в  дверях дух захватывает - нестерпимо вонючий запах. Помещение  перегорожено 200-литровыми бочками. Между бочками сделаны проходы. Возле бочек стоят заключенные с помелом из мочалок с длинными ручками.  Бочки наполнены вонючим дезинфицирующим раствором. Дальше не пройдешь, пока тебя не «обмоют». Помело макают в  бочку с холодным  раствором и обтирает  тебя с головы до ног. Этот вонючий и горький раствор течет по всему  телу, попадает в  глаза, лезет в  рот. Из глаз ручьем текут слезы. Некоторые заключенные,  потеряв ориентировку, пытаются идти в обратном направлении, «банщики», вооруженные длинными палками, их быстро наставляют на правильный путь, и люди выходят между бочками к дверям следующей комнаты. Может быть, впереди тебя ждет что-то еще более страшное, но в этой «парной»  не хочется задерживаться ни одной минуты и спешишь  в следующую комнату.

  Мы пострижены, помыты, а в  следующей комнате для нас приготовлено белье. Штабелями  сложены мужские рубашки и кальсоны, бывшие в  употреблении. В  этой  куче есть, конечно,  разные размеры. Но солдаты у тебя не спрашивают, какой ты размер носишь,   а выдают всем подряд по очереди что попало и  командуют: "Aп-марш"! Если ты осмелишься о6ратиться к  солдату  по вопросу обмена, он те6я  по голому телу  огреет плетью. Поэтому,  кто утопает в этом белье, а кто с силой  намеревается влезть  в рубашку и старается быстрее удалиться. Следующая комната последняя в  6анном комплексе, там всем выдают фирменную одежду в полоску и «модельную»  обувь,  выдолбленную из липового  дерева. Процедура мытья окончена. 

  После "бани" женщин  от  нас отделили, мы их больше не видели. Спрашивается, чего же было издеваться над женщинами?  Разве в таком же порядке их нельзя было пропустить отдельно? Короче говоря, фашисты есть фашисты,  лишь  бы поиздеваться над людьми.

  В этом лагере мы пробыли где-то около  20 дней, не работали, нам сказали, что  мы находимся  на карантине. Затем  нас, несколько сот человек,  привели,  как нам говорили,  в местечко – Береславские  леса, это в Польше. В этом лагере условия  были такие, как и во всех лагерях, работаешь 12 часов в сутки, кормят  баландой. Тут порядки были более жесткие, чем на заводе на Майзене. За малейшую провинность или  безо всякой причины  из6ивали до полусмерти. За 2 месяца работы мне самому пришлось  испытать эту участь.

  Из этого лагеря нас повезли в сторону Франции. Сейчас уже не помню, как называлась эта местность. Мы там  6ыли на земляных работах. Под  высокую гору рыли тоннель. Сейчас не берусь приводить  данные о размерах этой  площади  под горой, но из огромной площади землю вывозили вагонетками наружу, а там носилками  таскали в низину. Ходили слухи,   что роем место  для подземного военного завода.

  Наш концлагерь, как и везде, располагался за колючей проволокой. Жили в бараках, наскоро сколоченных из досок. На работу нас водили  за 6 километров по асфальтированной дороге,  водили  группами, строем по 100 человек. Каждую группу сопровождали 10 солдат с автоматами и 5 овчарок. На территории лагеря утром нас выстраивали, проверяли и, если все нормально, выводили  строем за ворота, а там нас по счету принимали  конвойные солдаты, и мы отправлялись к месту работы.
  Пока солдаты проверяли наличие людей,   собаководы собак держали  на привязи, при себе. Как только  трогались в путь, со6ак отпускали, и  они друг за другом начинали бегать вдоль строя и искать свою жертву. По каким признакам собаки находили свою  жертву, остается загадкой. В строю я всегда ходил в правой шеренге. Вдруг со6ака схватила меня за правую ногу, изо всех сил я ее тащил, но она вцепилась зубами и не отпускала. Дальше  тащить не было сил и  я свалился. Тогда солдат дал команду, и со6ака меня отпустила. Из ноги сочилась кровь, порвались мои арестантские штаны,  я хромал,  но постарался 6ыстрее догнать строй и занять свое место, иначе   плеть заработаешь.


  После этого случая я становился в середину строя, подальше от со6ак. Пока не дойдешь до  места работы,  эти собаки так и снуют вдоль строя, то бегут  вперед, то возвращаются назад, вынюхивают и кого-то ищут. Или уж судьба такая,  или же собака меня узнала по запаху, но через несколько дней она опять  меня схватила, на этот раз за локоть,  и вытащила из середины  строя. Она тут же зубами  схватила меня за грудки, тряхнула и повалила  на спину.  Я лежу  ни живой ни мертвый, а она огромным своим телом навалилась  на меня, сдавила грудь. Я не мог дышать,  мы смотрели друг другу в глаза. Она высунула огромный язык,  дышала прямо мне в рот. А солдаты хохочут,  им потеха. Всю дорогу  они устраивали се6е вот такие развлечения.

   Однажды два поляка шли в строю и разговаривали  между собой. Один рассказывал другому, что он 6ы   этому немцу показал в другой о6становке. А сзади  солдат все это слышал и тут же  записал его номер. На другой день  этого поляка на работу не взяли,  оставили в лагере. Когда вечером мы вернулись, в 6араке он лежал мертвый, весь растерзанный, окровавленный,  вся  одежда  на нем  была  разорвана. Видно, его затравили  со6аками.
« Последнее редактирование: 23 Мая 2022, 17:10:41 от Рашид Закирович »
Записан

Рашид Закирович

  • Пользователь
  • Участник
  • **
  • Оффлайн Оффлайн
  • Сообщений: 95
Re: Записки военнопленного
« Reply #6 : 02 Марта 2010, 18:49:43 »
  Шел 1945-ый год. Кольцо вокруг Германии все сжималось. Видимо,  приближение фронта послужило  причиной того, что нас срочно сняли с работы и отправили  в лагерь смерти Бухенвальд. Ясно каждому  - нас сюда  привезли для  уничтожения. Я и сейчас четко  вижу этот нацистский лагерь. Он был создан еще задолго до нападения Германии на СССР по плану Рейха. Здесь все было заранее спроектировано, построено и до мельчайших подробностей учтено.

  Когда мы прибыли в этот лагерь, там никто не работал. Раньше  там 6ыла 2-хэтажная обувная фабрика, но эту фабрику разбомбили. Раньше в каждом бараке размещали по 500 человек, а сейчас в них заталкивали по 2000 человек. После отбоя всех заключенных заводили в бараки и двери закрывали Люди на нарах, на полу лежали друг на друге.   В такой ситуации более сильные вылезали наверх,  а ослабленные оставались внизу и  еще больше ослабевали или за ночь совсем задыхались.

 Лагерь опутан несколькими рядами колючей проволоки, и они находились под током высокого  напряжения. На воротах крупными  буквами по-немецки написано: "Каждому свое". Узники читали эти слова по-немецки, и переводили на свои  языки: русский, польский, французский, голландский, еврейский, 6елорусский… В том числе и мне пришлось перевести на татарский язык.

  Страшные своим множеством бараки четкими рядами размещены на огромной территории лагеря. Кажется, им нет ни конца, ни края. Посередине лагеря крематорий. Печи крематория сутками, неделями, месяцами, годами работали без остановки. Круглые сутки над концлагерем стоял  чад, смрад и тяжелый запах горелого мяса  и шерсти. В строю перед бараками каждый день проводили долгие часы, но никогда не доводилось видеть низко летящую над концлагерем какую-нибудь птицу.  На что воробьи - нахальные, везде лезут и всегда при людях, но и их не было видно. Видимо, их тоже отпугивал этот страшный тяжелый запах.

  По  распорядку во всем лагере подъем в 5-00. Ровно в 5-00 в разных концах лагеря раздается команда: продолжительные гудки, свистки. Но измученные, истощенные узники команду "Подъем!" не слышат. А тут уже барачное начальство и полиция из числа заключенных надрывается: "Подъем! Подъем! Вставай!" При этом  команда "Подъем" подкрепляется наборами сквернословия  с добавлением оскор6ительных слов, как-то: "олухи", "вонючие свиньи", "паршивая интеллигенция" - при этом все эти оскорбления повторяются на разных языках. У каждого из полицаев в руках палки и этими палками вначале бьют о стены барака, чтобы создать шум, а затем начинают бить узников по ногам, спинам, головам. Узники начинают шевелиться. С верхних этажей нар спрыгивают на головы, толкая, с6ивая друг друга. Кто способен ходить, те вы6ираются на улицу, там староста и его помощники командуют "парадом": узников выстраивают возле своих бараков на проверку. А в бараке  куда ни посмотри – люди: кто  сидит на нарах, кто лежит, кто слез с нар или его стащили,  и  не может дальше двигаться, держится за столб и стоит. Тут уже полицаи с каждым узником "раз6ираются" персонально. Они всех подряд стаскивают с нар и выволакивают на улицу. Мертвых  складывают в шта6еля, чтобы  места много не занимали,  да  и пересчитывать так 6ыло удо6нее. Больных и о6ессилевших укладывали возле барака рядами: кто лежал, а кое-кто сидел. Таким о6разом, в 6араке ни  живые, ни мертвые не оставались, всех вытаскивали на улицу, на поверку.

 Поверка каждый день длилась 6есконечно долго. Осо6енно тяжело в холодное время года: узники  топчутся на месте, ежатся, подпрыгивают, что6ы    хоть как-то согреться. Первая поверка заканчивается,  начинают под6ивать ба6ки - столько-то  в строю, столько-то мертвых, столько-то больных. Докладывают эсесовцу, что  счет не сходится на  7 человек, т.е. 7 узников куда-то исчезли. Я сколько  был в  лагере, не помню случая, чтобы когда-нибудь счет с первого  раза сходился. Начинается повторная поверка. Тут на поиски включается  весь "актив" 6арака: комендант, староста, полицаи и эсесовцы. Через некоторое время, действительно, этих людей находят. Их вытаскивают кого живого, кого уже мертвого из уборных, из-под нар, канав  и ям.  Это те узники, которые хотели  тихо, спокойно умереть. Их находили и с по6оями, 6ранью и с оскор6лениями  еще раз заставляли встать в строй. Кто мог стоять, те занимали свои  места в строю, а кто не мог, их складывали  к больным, а мертвых в  шта6еля.

 Не выдержав  мучений, голода  и холода,  узники сами кидались на забор из колючей проволоки и тут же повисали пораженные током. Как только узник дотрагивался до проволоки, тут же шел сигнал в караульную 6удку, и вдобавок часовой давал  очередь из автомата по  мертвому телу. Перед колючей проволокой была запретная полоса,  часовой, заметив узника на этой полосе, тут же расстреливал его из автомата. Иногда полицаи и узники видели, что кто-то решил покончить  жизнь и движется к запретной полосе, но его никто не останавливал и не мешал ему. Кому он нужен - ведь в конце концов  все узники будут на том  свете. Таких вон ежедневно  тысячами  сжигают в печах крематория.

  Весь лагерь на ногах и возле своих бараков стоят тысячи и тысячи узников. Вокруг тишина. Поверка все еще продолжается. В разных концах лагеря слышатся автоматные очереди, оповещая о новых и новых самоубийствах или  убийствах. Наконец, после очередной, неизвестно какой по счету, поверки, эсесовец дает команду: "Закончить поверку!". Слава богу, еще одну поверку выстояли.    

  Начинается подготовка к долгожданному завтраку. Каждому узнику выдают жетон с пятикопеечную монету. С этим жетоном идешь в столовую. Заходишь - и твой жетон о6менивают на ложку и тебе наливают  капустный или брюквенный суп. Выпил  суп и идешь в следующую комнату, там отбирают твою  ложку и дают тебе 150 грамм  хлеба, т.е. дневную норму. В  столовую водили  в сутки два раза. Вечером водили на ужин,  на ужин  давали бульон с капустой или с брюквой или со свеклой, хлеба больше не давали.

   Специальная лагерная   "зондер-команда" целый день возила мертвых  к печам. Начинали разбираться с больными: кто более или менее еще в силах, тех отправляли в санчасть, а тех, кто уже сильно ослаб, грузили на двуколки и везли вместе с мертвыми к печам. После  каждой  утренней поверки возле печей снова вырастали  длинные  штабеля из мертвых и  полуживых. Возле печей работали и узники, они  говорили, что за иные сутки сжигали до полутора тысяч человек. С  мертвых  снимали обувь, годную к носке, одежду и снова трупы складывали в железные тележки. Эти тележки с трупами вкатывались в жерла широких топок, там опрокидывали и снова возвращались за следующей партией. Печи были разных конструкций. В некоторых лагерях сжигали живых людей. Узников, перед тем как загрузить в платформу,  заставляли раздеться, потом двери платформы – вагона закрывались. Оператор нажимал на кнопку и платформа двигалась вперед. Дойдя до определенной  отметки, полы платформы опускались вниз и люди, не успев и опомниться, оказывались в бушующей топке -  в аду. Их предсмертные крики терялись в шуме огромного количества работающих механизмов, железных тележек, скрежете ворот  и гула  бушующих печей. За считанные минуты  живые люди  в бешеном пламени непрерывно  работающих  печей становились золой, пеплом. В то время нам все это обдумывать  и удивляться было некогда, так как  каждую  минуту думаешь о жизни и смерти. А вот сейчас, когда прошло уже много  лет, представляешь: сколько же было уничтожено людей только в  одном  концлагере Бухенвальд?

  Почему-то  с территории лагеря  обувь сожженных  людей не вывозили или, может   быть, нечасто вывозили, а складывали в кучу. Эта гигантская  гора мужской,  женской  и детской обуви, снятой с тех, кто сгорел в топках, с каждым  днем, неделей, все росла в высоту  и в длину, и занимала  огромную  площадь.

  В Бухенвальде мне не суждено  было умереть. Видимо, Бухенвальд  с "переработкой " людей не справлялся и нас, большую партию узников, отправили  в концлагерь "Аллах".
"Аллах" – это филиал  тоже всемирно известного концлагеря  Дахау. Этот концлагерь находился в  7-8  км. от Мюнхена. В  этом лагере  тоже не работали. Распорядок  дня во всех лагерях одинаковый. Узникам,  обычно, периодически меняли нательное 6елье. По прибытии сюда мы жили где-то около  месяца.

  Однажды нас  раздели  догола и вместо белья  дали кусочки  старых одеял. Эти куски  были  разных размеров. Кому досталось почти полодеяла, кому  меньше, а кое у кого кусочек тряпки размером с женский  платок. У кого одеяло побольше,  те могли укрыть спину, живот и нижнюю часть тела. На некоторых  верхний конец одеяла завязан на шее, а нижний конец доставал только  до 6едра, живот тоже нечем прикрыть,  не  говоря  уж об остальном. Мы  больше двух  месяцев ходили в чем мать родила.

   Узники из уст в уста передавали сведения о положении дел на  фронтах. Мы  знали, что немцы драпают, а Красная  Армия  ведет боевые действия  на территории Германии.  Где- то в душе  теплилась надежда, что может быть, доживем до дня освобождения. Мы были уверены, что если нас освободят, то обязательно освободит  Красная Армия.

   29 апреля 1945 года. Наступило утро,  время подъема прошло, но  никто в бараке не появляется и не слышно никаких  команд. Общелагерной команды "Подъем" тоже  не слышно.  Люди стали самостоятельно вставать и выходить  во двор. Но что это?  Вдруг люди стали галдеть, кричать на разных языках. Говорят - охраны нет, ворота лагеря открыты. Что тут творилось! Кто мог ходить, все вышли во двор. Да, действительно, никого из охраны нет, все удрали.
  29 апреля до обеда мы прожили  самостоятельно. Из лагеря  никто  не уходил. Да и уйти было невозможно. Во-первых, все 6ыли голые, а во-вторых, все сильно истощенные, далеко не могли  уйти, к тому же поблизости не было населенных  пунктов.

    29 апреля после о6еда к концлагерю подошла колонна машин с солдатами. Позже узнали - это  были наши  союзники - американские  войска. Мы  американцев встретили как  дикое африканское племя папуасов: все  голые, обросшие, голодные, грязные, одни скелеты, о6тянутые кожей. На нас страшно  6ыло смотреть.

  Американцы 6ыстро организовали  доставку пищи.  Однако, (я думаю это  было сделано умышленно  или же по незнанию) от тяжелой мясной пищи, от колбас, консервов, тушенки, от переедания поги6ло значительное количество узников. Люди  о6ъедалисъ и поги6али от  заворота кишок. Как 6ыло  обидно  видеть умирающих людей: ведь они пережили  столько мучений - и умереть в день освобождения, уму непостижимо, притом  от изо6илия пищи.
  Мне же повезло:  помог мне бывший старший  лейтенант Михайлов, уроженец г. Москвы, он был медик.  Спасибо ему, он настойчиво требовал (называя меня Харитон) и  сам строго соблюдал режим питания, поэтому первые  два дня мы ели с перерывами через  каждые 2-3 часа и   понемногу,  так что изо6илие пищи  мы пережили почти нормально.
  Вскоре американцы доставили нам одежду,  привезли  походные бани, мы кое-как помылись, оделись и стали похожи на людей.
« Последнее редактирование: 23 Мая 2022, 16:50:49 от Рашид Закирович »
Записан

Рашид Закирович

  • Пользователь
  • Участник
  • **
  • Оффлайн Оффлайн
  • Сообщений: 95
Re: Записки военнопленного
« Reply #7 : 04 Марта 2010, 19:13:00 »
1  мая   мы  отпраздновали  как  это обычно принято у нас в СССР: нашли  красные флаги  и по территории лагеря ходили  с флагами. После праздника  в лагере "Аллах" мы жили несколько дней и нас перевели в основной лагерь - Дахау. В лагере Дахау нас, выходцев из России, разместили  отдельно. В этом  лагере мы прожили где-то более месяца.
  С первых дней  пребывания нас  каждый  день посещали  русские эмиссары. Они вели усиленную агитацию  среди бивших узников и особенно среди  бывших красноармейцев. Нас агитировали,  чтобы мы  в Россию не возвращались,   а поехали бы в  Америку. Говорили, что  тех пленных, кто вернется в СССР,  всех сошлют в Сибирь. Эти "агитаторы" были люди  русской национальности, предавшие  Родину во время Великой Отечественной войны и после революции. Действительно, были  и такие,    поддававшиеся этой пропаганде, которые записывались и уезжали. Но мы твердо решили  - будь что будет, Сибирь так Сибирь, ведь Сибирь - это тоже  Россия. Едем только  домой!

  После долгих уговоров,  посулов, обещаний  райской жизни  нас, не поддававшихся,  отправили  в Австрию. В Вене после долгих лет разлуки, я впервые увидел наших  солдат. Они все были  в погонах со знаками различия.
  В Вене нам объявили, что    желающие могут  ехать в Россию поездами, которые возили  демобилизованных солдат, трофеи, вооружение.
  После нескольких дней пребывания в Австрии мы уехали в Венгрию - в Будапешт. В Будапеште мы жили 12 дней. Там много было наших солдат, офицеров, фронтовиков. Многие ехали с богатыми трофеями  и некоторые из них охотно делились   с нами,  с бывшими  узниками концлагерей.
  Затем  нас собрали и  эшелоном отправили  в Румынию,  в город Яссы. Из этого города пешим ходом мы добрались до станции Унгена. Оказывается, за этой станцией  протекает речка, и она  служит границей между Румынией и СССР. Через эту речку проложен деревянный пешеходный мостик. Как только переходишь через  мостик, там  уже наша  советская земля. Люди стараются бегом перебежать через этот мостик и быстрее вступить на нашу родную землю.  Какое  это было счастье, какая радость - снова очутиться на  своей родной земле. Такую радость, такие торжества, такое  ликование  людей трудно себе представить и тем более описать. Стоит сплошной  гул, тут ничего не разберешь и не поймешь. Кто рыдает, обливается горькими слезами, кто целует землю, кто громко поет, кто кричит: "Ура, ура!", кто обнимается …

  Когда люди успокоились, один  из сопровождавших нас,  видимо старший, встал на кузов обгоревшей автомашины  и обратился к нам с речью. Он поздравил всех  с благополучным возвращением на Родину, пожелал  здоровья, благополучия, успехов.  Мы все дружно захлопали. Затем он нам рассказал дальнейший маршрут следования.

  Далее мы прибыли в Одесский пересыльный пункт. Это было хорошо оборудованное и уцелевшее здание со своей территорией, с большим двором. При входе туда все личные вещи предложили оставить. С собой  ничего нельзя было провести, тщательно все осматривали. В этом пункте я жил 15 дней. За это время сотрудники госбезопасности несколько раз меня вызывали, беседовали, расспрашивали. Проверяли, сличали, уточняли  и снова вызывали.
  Да, в эту пору у них работы было много. Ведь с каждым  надо было разобраться. А сколько  было предателей, холуев, подонков, изменников, которые нисколько  не отличались от эсесовцев, они  старались замаскироваться среди  узников, освобожденных  из концлагерей и, таким образом, выдать себя за великомучеников и скрыть  свои преступления. Из числа таких вот предателей многие, конечно, уехали за границу, боясь справедливого возмездия. Вот тут–то и  начали людей делить на "грешных', "безгрешных" и невыясненных. Ясное  дело, "грешных" от нас отделяли и разбирательство с  ними шло долгие годы.
  После установления личности и выяснения невиновности, людей собирали в группы. Им выдавали справки и отправляли  домой. Из этой партии нас, бывших красноармейцев, собрали в одну команду и отправили  в город Измаил. В Измаил мы прибыли 10 сентября. Нас разбили по взводам, ротам и одели в военную  форму.

  20 сентября произошло еще одно радостное событие. В числе других красноармейцев мне вручили  личное оружие. Мы приняли военную присягу и  стали полноправными  гражданами Советского Союза, защитниками своей страны. Этот день для нас был  таким же радостным, как и тот, когда мы после долгих лет скитаний  вступили на советскую землю. Как хорошо и радостно на душе, ведь мы опять восстановлены  в правах  советского гражданина, с нас снято незаслуженное обвинение,  всякие подозрения о том,  что  мы нарушили Военную присягу и сдались врагу в плен. Ведь плен плену рознь. Нечего греха таить были  и такие, которые 6росали оружие, боеприпасы и сдавались добровольно. Я не оправдываюсь, но говорю, что наше положение в той создавшейся обстановке  было 6езвыходным. Ведь без патрон с криком "ура" лезть под автоматную очередь врага и погибнуть -  тоже, видимо,  никакой пользы не принесло бы.

   После принятия военной присяги в армии я прослужил 4 месяца, затем был демобилизован и  6 февраля 1946 г.  вернулся на родину – в деревню Зирекла.
  Мое появление в деревне было как гром среди ясного неба. Ведь от меня долгих три с лишним  года не было никаких вестей. Меня все считали  погибшим, и  я как бы вернулся с того света.  Война закончилась,  но много мужчин  в деревню с войны не вернулось. У кого сын погиб, у кого муж не вернулся, у кого  отец пропал. Война, война…  Сколько она людям принесла горя, несчастья, лишений, страданий, переживаний. Ожидая своих  детей, мужей, близких, жены, матери, отцы  раньше времени седели, старились.  Однако до конца своей жизни жили в надежде, а  вдруг  жив и вернется. Да, за годы войны и деревня  состарилась, осиротела, о6ветшала. Без мужиков  кое у кого заборы  вокруг домов  развалились, сараи без крыш стояли. Видимо, соломой  с крыш кормили скот, а снова накрыть не было  соломы, или мужика.

    Итак, я вернулся  в колхоз и приступил к своей обыденной работе: сеял и убирал хлеб. В деревне жизнь была тяжелая, продуктов  не хватало, народ недоедал, а если сказать точнее - голодал. Дома узнал, что  отец  Фарзетдин еще в начале войны  умер. Все основные заботы, хлопоты по  дому легли на плечи нашей матери. Всю войну обо всем ей самой пришлось хлопотать.

   Сестра Минсафа с семьей жила еще в  г.Караганде. Братья Ризатдин, Гариф и Салих были уже дома. От брата Сабира вестей не было (было  сообщение о том, что он под Сталинградом пропал без вести).  3акир  служил в армии.


 


Из шести братьев все шестеро служили в армии, и пять из них принимали  участие в боевых действиях. Братья  - Ризатдин, Са6ир и я - воевали на германском  фронте. Гариф и Салих принимали участие в боевых действиях против японских  самураев. Брат Ризатдин был ранен. Наш самый младший брат Закир на фронт не успел, но зато после нас в течение 30 лет охранял наш мирный  труд. Он был кадровый офицер, (служил  в  поставской дивизии РВСН с 1963 )  в звании подполковника  уволился из Советской армии в  1975 году.

Братья,  послевоенное фото.


  После возвращения в деревню в 1946-1949 гг. меня несколько раз вызывали в следственные органы для уточнения некоторых о6стоятельств или для опознания каких-то личностей.

  В мае 1985 года советский народ торжественно отметил 40-летие по6еды над фашистской Германией. В числе других участников в  Великой Отечественной войне мне и братьям Гарифу и Салиху тоже вручили  ордена «Отечественной войны II степени» и медали «40 лет Победы», как активным  участникам военных действий. Брат Ризатдин не дожил до этих дней, скончался от последствия тяжелой болезни в возрасте 51 год.
   Надо сказать, что эти  концлагеря, голод, холод и лишения  не прошли бесследно. Приехал больным туберкулезом. Спасибо, в колхозе мне помогли, неоднократно ездил в санатории, здоровье удалось поправить. Вот уже разменял восьмой десяток, слава Аллаху.

Фарзутдинов  Х.Ф., январь 1986 - май 1987 г
« Последнее редактирование: 23 Мая 2022, 17:20:40 от Рашид Закирович »
Записан

Рашид Закирович

  • Пользователь
  • Участник
  • **
  • Оффлайн Оффлайн
  • Сообщений: 95
Re: Записки военнопленного
« Reply #8 : 03 Февраля 2011, 12:25:27 »
Заметка из  "ВАТАНЫМ ТАТАРСТАН"
("Родина моя Татарстан" общетатар. обществ.-полит. газета, 2002 год):

« Последнее редактирование: 23 Мая 2022, 16:59:24 от Рашид Закирович »
Записан

Рашид Закирович

  • Пользователь
  • Участник
  • **
  • Оффлайн Оффлайн
  • Сообщений: 95
Re: Записки военнопленного
« Reply #9 : 23 Мая 2022, 17:48:59 »
Записан

Рашид Закирович

  • Пользователь
  • Участник
  • **
  • Оффлайн Оффлайн
  • Сообщений: 95
Re: Записки военнопленного
« Reply #10 : 23 Мая 2022, 17:50:07 »

« Последнее редактирование: 23 Мая 2022, 18:47:50 от Рашид Закирович »
Записан

Рашид Закирович

  • Пользователь
  • Участник
  • **
  • Оффлайн Оффлайн
  • Сообщений: 95
Re: Записки военнопленного
« Reply #11 : 23 Мая 2022, 20:55:24 »
Перевод карточек сделан с помощью данного форума:
Девичья фамилия матери – Зарипова.
Поволжский татарин. Мусульманин.
Образование – шесть классов общеобразовательной школы,профессия - счетовод.
Рост имел 178 см. По цвету волос – брюнет.
Пленён 12 июня 1942 года под Луганском. На момент пленения – военнослужащий 980-го стрелкового полка 275-й стрелковой дивизии (1-го формирования). Также на момент пленения раненым или больным не был.
Принудительно вакцинирован от тифа
Поначалу содержался в лагере шталаг-4Х (Stalag IV H; он же - 304), находившегося в немецком посёлке Цайтхайн (ныне – одноимённая коммуна района Риза-Гросенхайн земельной дирекции Дрезден федеральной земли Саксония ФРГ). Здесь был присвоен временный лагерный номер «52553».
Впоследствии (по состоянию, как минимум, на вторую половину сентября 1942 года) – узник лагеря шталаг-4Б, находившегося в немецком городе Мюльберге (ныне - Мюльберг-на-Эльбе федеральной земли Саксония ФРГ). Присвоенный здесь лагерный номер – «187206».
8 сентября 1942 OKW-Befehl v.10.01.1940 bestatigt 8.SEP.1942 = доведен приказ о запрете  связей с немецкими женщинами
19 сентября 1942 убыл из шталаг IV G
19 сентября 1942-13 апреля 1944 года – в команде 766 на рабских работах в немецком городе Мейсен,  (ныне – в составе федеральной земли Саксония ФРГ) в цехах производственных мастерских (керамический или фарфоровый завод Teichert-Werke Meißen (Teichert-фамилия мастера керамики XIX века)
13 апреля 1944 бежал
С 6 мая 1944 года – узник лагеря шталаг-8Ц (Stalag VIII C), находившегося в нижнесилезском городе Заган (ныне – польский Жагань)…
19 мая 1944 Für Aussenkdo gesperrt 3/310 - 537/44 v(om) 19.5.44 = запрещен к использованию во внешних рабочих командах (далее идет, по-видимому, номер роты охранного батальона/номер охранной роты и номер приказа с его датой). Запрет наложен в связи с совершённым побегом 13.4.44.
2 июня 1944 переведен в концлагерь Гросс-Розен
« Последнее редактирование: 26 Мая 2022, 20:12:50 от Рашид Закирович »
Записан

Рашид Закирович

  • Пользователь
  • Участник
  • **
  • Оффлайн Оффлайн
  • Сообщений: 95
Re: Записки военнопленного
« Reply #12 : 20 Февраля 2024, 20:17:30 »
Карточка узника концлагеря:




10 февраля 1945 прибытие из концлагеря Гросс-Розен

https://obd-memorial.ru/html/info.htm?id=91806457&p=336
« Последнее редактирование: 20 Февраля 2024, 21:33:58 от Рашид Закирович »
Записан
Страниц: [1]   Вверх
« предыдущая тема следующая тема »