Перейти в ОБД "Мемориал" »

Форум Поисковых Движений

Пожалуйста, войдите или зарегистрируйтесь.

Войти
Расширенный поиск  

Новости:

Автор Тема: Мемуары А.Т. СТУЧЕНКО, командира 58 кавалерийского полка 45-й кд  (Прочитано 4044 раз)

Виктор Юрьевич

  • Гость
А.Т. СТУЧЕНКО.
«ЗАВИДНАЯ НАША СУДЬБА»
(Москва, Воениздат, 1968. Изд. 2-е, испр. и дополн.)



Стученко Андрей Трофимович
17 (30).10.1904, Киев, —18.11.1972, Москва, советский военачальник, генерал армии.
Родился в семье рабочего. В Советской Армии с 1921 г. Член КПСС с 1929 г. Окончил кавалерийские курсы (1923), кавалерийскую школу (1926), Военную академию им. М. В. Фрунзе (1939), высшие академические курсы при Военной академии Генерального штаба (1952).
Службу начал рядовым в 25-й стрелковой Чапаевской дивизии, участвовал в ликвидации банд на Украине (1921).
С октября 1926 года служил в 6-й кавалерийской дивизии: командир взвода, эскадрона, помощник начальника оперативной части штаба дивизии.
С октября 1935 года - начальник штаба кавалерийского полка 24-й кавалерийской дивизии.
После окончания академии с 1939 года начальник оперативного отделения штаба 3-го кавалерийского корпуса, затем и.о. инспектора кавалерии фронтовой группы Дальнего Востока, а с октября 1940 года - слушатель оперативного факультета Военной академии командного и штурманского состава ВВС.
Во время Великой Отечественной войны, в звании подполковника, с июля 1941 года командовал 58-м кавалерийским полком 45-й кавалерийской дивизии, с 7 октября 1941 г.  – врид командира этой же дивизии 19-й армии Западного фронта. В конце октября 1941 года вышел из окружения из-под Вязьмы.
В 1942 году – командир 20-й кавалерийской дивизии.
C 18.07.1942 по 08.01.1943 гг. – командир 108-й стрелковой дивизии.
C 25.12.1942 по 12.08.1944 гг. – командир 29-й гвардейской  Рижской стрелковой дивизии.
С августа 1944 года и до конца войны - командир 19-го гвардейского стрелкового корпуса на Западном, 2-м Прибалтийском и Ленинградском фронтах. Соединения корпуса под его командованием принимали участие в битве под Москвой, в Ржевско-Вяземской, Спас-Деменской, Ельнинско-Дорогобужской, Смоленской, Невельской и Рижской операциях, отличились в боях под Ельней и при освобождении гг. Даугавпилс (Двинск), Резекне (Режица).
На Параде Победы 24 июня 1945 года командовал сводным полком Ленинградского фронта.
29.01.1943 г. присвоено звание генерал-майора, 11.07.1945 г. – генерал-лейтенанта, 13.04.1964 – генерала армии.
После войны командовал корпусом, был помощником командующего и командующим  армией, командовал войсками Северного (1956-1960), Приволжского (1960-1961), Закавказского (1961-1968) военных округов.
В 1968 - 1969 гг. начальник Военной академии им. Фрунзе, 1969 - 1972 гг. - военный инспектор-советник Группы генеральных инспекторов Министерства обороны СССР. Депутат Верховного Совета СССР 6-го и 7-го созывов. Кандидат в члены ЦК КПСС (1961 - 1971).
Награжден 2 орденами Ленина, 4 орденами Красного Знамени, орденами Суворова и Кутузова 2-й степени, Отечественной войны 1-й степени, медалями СССР, а также иностранными орденами и медалями.



Примеч. В.Ю. Суслопарова -
Списки воинов дивизии, погибших, пропавших без вести, попавших в боях в плен, а также оставшихся в живых размещены мною здесь -
http://forum.patriotcenter.ru/index.php?board=86.0
Списки постоянно, по мере обновления Объединенного банка данных «Мемориал» (ОБД Мемориал), обновляются. В настоящее время в списке 836 воинов дивизии.

Фотографии и краткие биографические данные отдельных воинов 45-й кавалерийской дивизии -
http://forum.patriotcenter.ru/index.php?topic=245.0

Схема боев 45-й КД (20.09 – 24.09.1941 г.). Карта 1939 г., масштаб 1:50.000 –
http://forum.patriotcenter.ru/index.php?topic=4222.0

Карта боевых действий 45-й КД в полосе 256-й стрелковой дивизии 22-й Армии -
http://forum.patriotcenter.ru/index.php?topic=4222.0

Карта «Боевые действия 19-й Армии Западного фронта со 2 по 9 октября 1941 года» -
http://forum.patriotcenter.ru/index.php?topic=268.0

Карта «Окружение советских армий под Вязьмой. Октябрь 1941 года» -
http://forum.patriotcenter.ru/index.php?topic=248.0

СНОВА  ОБНАЖАЕМ  КЛИНКИ

Утро 22 июня 1941 года, застало многих из нас в Москве, куда мы приехали из Серпухова на выходной день. Всей семьей сидим за утренним завтраком в квартире моего двоюродного брата  Александра Брагина.
— Внимание! Внимание! — четкий, как-то по-особому суровый голос диктора предупреждает, что сейчас будет передаваться важное правительственное сообщение.
И в эфире прозвучало страшное, отдавшееся острой болью в сердце каждого человека слово «война!».
Через несколько часов я уже был в Серпухове. У входа в общежитие собралась почти вся наша группа. Настроение одно: драться не на жизнь, а на смерть. Так думал в эти часы каждый советский  человек.
На следующий день в первом военном номере «Правды» было напечатано стихотворение Алексея Суркова «Присягаем  победой». Там были такие строки:

В нашу дверь постучался прикладом непрошеный гость.
Над Отчизной дыханье грозы пронеслось.
Слушай, Родина!
В грозное время войны
Присягают победой твои боевые сыны...

Это стихотворение произвело на нас большое впечатление. Началась дружная атака на кадровиков с требованием немедленно отправить на фронт. И конечно, каждый хотел вернуться в родную стихию, в свой старый род войск. Все мы, как один, бурно протестовали против назначения в авиацию, в которой так и не успели прижиться. Еще несколько дней мы полетали, а потом начали разъезжаться на новые места назначения. Большая часть группы попала в воздушно-десантные войска. Стали десантниками Родимцев, Гурьев, Коссенюк, Онуфриев. Некоторым удалось вернуться в свой род войск. Таких мы считали счастливчиками.
Меня вызвали в Наркомат обороны. Вхожу в большой кабинет. За столом сидит К.Е. Ворошилов, рядом Е.А. Щаденко, слева на диване Б.М. Шапошников, который выглядит очень усталым — пергаментно-желтое лицо, дрожащие руки.
— Ну, чонгарец, изменил коннице? Вон как вырядился, совсем летчиком стал! —  такими возгласами встретил меня Климент Ефремович.
— Это не по своей воле, — отвечаю я.
— Сам-то он все просит дать ему умереть в коннице,— вставил Е.А. Щаденко.
— Ну а если так, пусть идет в конницу. Только не умирать, а воевать и   побеждать.
— Я  думаю, — тихо сказал Б.М. Шапошников,— вам надо работать в большом кавалерийском штабе.
— Только не это! — взмолился я. — Готов идти хоть на эскадрон,  только на командную должность. Или забрасывайте меня во вражеский тыл - организую партизанский отряд.
Борис Михайлович, внимательно взглянув на меня, промолчал. До конца беседы он не проронил больше ни слова. А Климент Ефремович рассказал, как хорошо дралась конница, в частности родная мне 6-я Чонгарская кавалерийская дивизия. Столкнувшись в первые часы войны с немецко-фашистскими войсками, она показала чудеса  храбрости и героизма.
—Даже с шашками на танки бросались, понимаете? Видимо, поторопились мы, расформировав конницу.
(Дело в том, что перед самой войной многие кавалерийские дивизии и даже корпуса решили переформировать в мотомеханизированные. Война застала большинство из них в небоеспособном состоянии: лошади были сданы, а автомашины и танки еще не поступили, да и люди не успели пройти переподготовку).
—Теперь будем исправлять ошибку, — сказал К.Е. Ворошилов. — Есть решение Политбюро ЦК  и правительства  о  формировании  кавалерийских  корпусов  и дивизий. Вы теперь тоже пойдете  в конницу. Кем вас назначим, скажем позже. А пока погуляйте.
В приемной я столкнулся с генералом Николаем Михайловичем Дрейером: его вызывали в этот же кабинет. Через четверть часа он вышел оттуда и, направившись прямо ко мне, спросил:
— Ты согласен   идти ко мне в дивизию командиром полка?
— С радостью! — отвечаю. И облегченно вздыхаю: вариант назначения на штабную должность, по-видимому, теперь отпал.
Так я стал командиром 58-го кавалерийского полка отдельной 45-й кавалерийской дивизии, командовать которой предстояло Н.М. Дрейеру. Мы должны были сформировать эту дивизию и в конце июля уже повести ее на фронт.
Формирование проходило быстро. Прибывающих людей, коней, снаряжение мы едва успевали принимать. Бойцы поступали из запаса, в основном  обученные. Командиры были разные — молодые и старые, воевавшие еще в гражданскую войну. Все горят желанием сражаться с врагом, не жалея своей жизни.
Принимали мы людей, тут же сколачивали эскадроны, начинали обучение.
Я стоял за то, чтобы учиться драться не только в пешем, но и в конном строю. Дивизионное руководство не очень поддерживало меня в этом, но и не мешало. Между тем вскоре сама жизнь показала, что мои старания не напрасны.
Не было отбоя от добровольцев. В основном это были горьковчане. Адъютантом ко мне попал лейтенант запаса директор ипподрома города Чебоксары, столицы Чувашской АССР, Игнатий Леонардович Сакович. Ему было уже за пятьдесят. В сентябре 1941 года газета «Правда» поместила его портрет, рассказала о сыне Аркадии и дочери Елене, которые вместе с отцом пошли на фронт защищать Родину. Дети Саковича воевали в других частях.
(После войны я разыскал их. Аркадий Сакович работает на заводе в Чебоксарах бригадиром бригады коммунистического труда, в 1960 году за образцовую работу удостоен правительственной награды. Елена работает инженером где-то под Москвой.)
Однажды, приехав с учебного поля, я застал у штаба женщину с двумя сыновьями. Младшему, Павлу, шестнадцать с половиной лет, Николаю восемнадцать.
— Ничего не могу сделать с ними. Отца нет, а они твердят одно: если не отпустишь, сами уйдем на фронт, — сказала мать. —  Возьмите их, пожалуйста,  я  хоть буду знать, в какой они части воюют.
И тут же всплакнула под укоризненными взглядами сыновей.
—Зачислите их в комендантский взвод, — приказал я начальнику штаба и, как мог, успокоив мать, проводил ее до дороги.
Однажды Сакович попросил меня отпустить его на денек в Чебоксары:
— Хороших лошадей приведу.
Не поверил ему. Подумал: «Захотел домой, соскучился, решил проведать семью перед отправкой на фронт». Все же отпустил его.
Каково же было мое удивление, когда за два дня до нашей  погрузки в эшелоны Сакович приехал и привез восемь чудесных полукровных лошадей — выпросил у правительства своей республики. Самую красивую — золотисто-рыжую Зою я взял сразу себе под седло, двух лошадей приказал вести «в заводу» (в запасе), остальных отдал своим заместителям и комиссару И.И. Шаповалову.
Батальонный комиссар Иван Ильич Шаповалов прибыл к нам после прохождения курсов политсостава в Перхушково. Родом с Кубани, он был настоящим удалым казаком-рубакой и в то же время душевным, чутким воспитателем. Бойцы и командиры быстро полюбили Шаповалова. Это был умелый,  принципиальный партийный руководитель, отличный организатор, страстный пропагандист.
В первых числах августа мы отправились на фронт. Ночью наш эшелон подошел к Москве. Начался вражеский авиационный налет. Взрывы бомб, стрельба зениток, вой сирен угнетающе действовали на людей. В вагонах ржали и метались лошади. Они били задними ногами в стенки вагонов, кое-где уже проломили доски. Пришлось отдать распоряжение всем пойти к коням и успокоить их. Это помогло. Лошади стали спокойнее. Моя Зоя, положив голову мне на плечо, жевала корку хлеба и косила  на  меня умным встревоженным глазом.
Ясный солнечный день. Эшелоны продолжают свой путь. Бойцы сидят у открытых дверей теплушек. Кто разговаривает, кто задумчиво смотрит вдаль, некоторые поют песни. В штабном вагоне тоже открыты двери. Мы с начальником штаба и комиссаром изучаем район выгрузки у ГЖАТСКА.
Вдруг в вагон влетает несколько листовок. Поднимаем их с пола, читаем, с недоумением смотрим друг на друга. Листовки вражеские. Они призывают красноармейцев убивать своих командиров, комиссаров и всех коммунистов, разоружаться и помогать немецким завоевателям устанавливать новый порядок.
Схватив телефонную трубку, даю команду на паровоз остановить эшелон. Дежурный эскадрон в пешем строю отправился прочесывать местность.
Трубач играет общий сбор. Люди сбегаются к штабному вагону. Я  обращаюсь к ним, говорю о коварстве врага, разъясняю лживость его пропаганды, призываю к бдительности. Конники реагируют бурно. Многие кричат: «Смерть фашистам!» Раздается сигнал трубы, и все снова в вагонах. Эшелон трогается. На одной из остановок, сгрузив коня из вагона прямо на полотно, я поскакал в разместившийся на станции штаб Резервного фронта. Доложил о листовках. Мне ответили, что это не первый случай и принимаются  необходимые  меры.
Ночью мы выгрузились и походным порядком двинулись в район боевых действий. Шли только в темное время. В колоннах царила тишина, слышался лишь приглушенный стук лошадиных копыт да изредка доносилась произнесенная вполголоса команда. А с запада уже долетал гул канонады, кровавое зарево пожаров поднималось над горизонтом. В голову лезли мрачные мысли. В сводках Совинформбюро мало утешительного. Наши войска отходят, враг занимает город за городом...
Днем укрываемся в лесах. Особенно прячем лошадей. Немцы ищут нас. С рассвета в воздухе «рамы» — немецкие двух фюзеляжные самолеты «Фокке-Вульф-109». Обстреливаем их из автоматов и пулеметов, но проку от этого мало. Мы тогда не знали, что нижняя часть кабины летчика у этого самолета бронированная. Стоит «раме» обнаружить лошадей, как с запада появляются бомбардировщики и начинается ад. Нас засыпают бомбами, обстреливают из пулеметов и пушек, бросают куски рельсов, которые с противным воем летят вниз. От этого дикого воя лошади пугаются, подымаются на дыбы.
Однажды врагу удалось засечь наш обоз — на рассвете он не успел втянуться в лес. «Юнкерсы» обрушили на дорогу свой бомбовый груз. В предсмертных судорогах забились раненые лошади, задымились разбитые повозки. Осатанело хлопали зенитки, видимо установленные заранее для прикрытия нашей дивизии. Один из самолетов, оставляя длинный черный хвост, рухнул невдалеке от нас. В воздухе болтался выпрыгнувший с парашютом летчик.
Я приказал первому эскадрону в пешем строю прочесать лес и взять летчика живым. Вскоре его доставили ко мне. Это был высокий белокурый детина. На короткой тужурке несколько орденов. На допросе вел себя вызывающе, на все вопросы отвечал с наглой усмешкой: «Руссиш капут, капут!»
Ночью конники поймали вражеских лазутчиков, которые сигналили ракетами, пытаясь навести немецкие  самолеты на нашу дивизию.
Дивизия уже больше недели на фронте, но в бою еще не была, хотя и имеет потери.
17 августа мы сосредоточились в лесах в районе КАНЮТИНО. На   следующий день предстояло идти в бой.
Враг рвался к Москве. На витебско-московском направлении наступали его 9-я армия и 3-я танковая группа.  Войска Западного фронта получили задачу преградить путь врагу.
По приказу Ставки 30-я армия, в которую вошла и наша 45-я кавдивизия, должна была нанести  удар на  ДУХОВЩИНУ. Мы, кавалеристы, вместе со 107-й танковой дивизией получили задачу обойти город с запада и действовать по тылам группировки  противника.
Но 18 августа у нас ничего не получилось. Авиация и артиллерия гитлеровцев нанесли нам  большие потери еще на подступах к линии фронта.
Мы только вызвали раздражение пехоты, через боевые порядки которой проходили в конном строю: завидя нас, враг открывал бешеный огонь, от которого доставалось и пехотинцам.
На рассвете следующего дня  [19 августа] дивизия вновь двинулась к линии фронта.
— Ваш полк головной. Надо уничтожить с ходу прикрытие немцев в роще и овладеть ею как исходным рубежом  для атаки дивизии. — Генерал  Дрейер ткнул пальцем в карту.
— Задача  ясна, — отвечаю, — сейчас  выброшу разъезды.
— Никаких разъездов: потеряем внезапность.
Я пытался возразить, но, видя, что это не поможет, скомандовал:
— Полк, рысью за мной, марш!
На всякий случай все же приказал головному взводу первого эскадрона опередить полк и первым ворваться в рощу.
Вскоре эскадроны в конном строю приблизились к опушке. И тут началось...
Бешеный пулеметный и автоматный огонь стегал из-за деревьев, с деревьев, с земли. Сзади рвались мины, отрезая нас от остальных полков дивизии и выводя из строя лошадей, тащивших пушки и пулеметные  тачанки.
«Кукушки», замаскированные в листве, били  на выбор. Так мы были наказаны за пренебрежение к разведке.
По сигналу эскадроны спешились и повели наступление в пешем строю. Артиллерия их поддержать не могла: лошади были перебиты в упряжках. Пушки попытались тащить их на руках, но «кукушки» перестреляли орудийную прислугу. Положение создалось отчаянное.
Управляя боем, я не заметил, что стал объектом для одной из «кукушек». Почувствовал это только тогда, когда мой  адъютант лейтенант Сакович заметив прицелившегося гитлеровца, оттолкнул меня, и пули пролетели мимо, пробив только околыш фуражки. В тот же миг стрелявший по мне фашист свалился с дерева, снятый меткой очередью автомата Саковича. Этот случай навел на мысль «прочесать»  верхушки   деревьев.
В каждом эскадроне выделили взвод, который вел стрельбу по кронам. Результаты оказались превосходными: свалилось сразу несколько «кукушек», огонь стих. Удалось подтянуть пушки. Только мы прошли рощу и оказались на противоположной опушке, как напоролись на такой плотный огонь, что вынуждены были залечь, а потом и отползти назад, под укрытие деревьев.
Жара невыносимая, в горле пересохло, а фляги пусты —  всю воду отдали раненым. Ползу мимо глубокой воронки, наполовину заполненной водой. Свесив в нее голову и руки, лежит мертвый, вспухший от жары фашист. Стараясь не смотреть на него, пью теплую вонючую воду.
Ползу дальше. Навстречу офицер связи. Доставил приказ: выйти из боя и вернуться в исходное положение.  Даю эскадронам команду на отход. Поочередно прикрывая друг друга,  они начинают выходить из боя. Следуя с последним эскадроном, задерживаю его на опушке. На дороге стоят пушки, вокруг убитые лошади.
— Вывезти пушки вручную! — приказываю командиру прикрывающего эскадрона.
Люди бросились к орудиям. Но они не успели впрячься в лямки: на нас обрушился очередной минометный налет. Падают люди. Уцелевшие все же вытягивают пушки. Как потом выяснилось, две сорокапятимиллиметровые пушки, мы все-таки оставили, не заметив их между деревьями.
Подобрав раненых, эскадроны стали отходить к своим коноводам и разбирать лошадей. Вижу бьющуюся в предсмертных судорогах мою красавицу Зою, рядом с нею лежит убитый коновод. Ищу заводного, запасного, коня. Иду, шатаясь, как пьяный. Слишком много потрясений в один день — первый день боя.
Ушедший вперед адъютант подводит запасных лошадей. Даю команду: «По коням, садись!» Рядом со мной комиссар. Не успели мы сдвинуться с места, как его конь  прыгает в сторону и грохается на бок. Раненое, с вывалившимися внутренностями животное катается по земле, а под ним запутавшийся в стременах Шаповалов. Выбрав момент, сую в ухо коню пистолет и стреляю.
Комиссара мы подняли полумертвым. Срочно отправляем его в тыл. Бедняге не пришлось больше воевать: из госпиталя вышел инвалидом.
Так в первый же день боя расстался я с замечательным человеком, с которым успел  крепко подружиться.
К вечеру [19 августа], отойдя на несколько километров в тыл, стали приводить себя в порядок.
Командиры докладывали о потерях. Многих мы недосчитались. Убиты и самые юные наши бойцы — братья Павел и Николай, которых привела ко мне их мать перед выездом на фронт. Это известие потрясло меня. Что скажет теперь эта женщина? Не сберегли мы ее сыновей!
Да, страшный выдался день...
Мы снова в резерве фронта. Приводим дивизию в порядок. Командиры и политработники неотлучно с бойцами: надо помочь людям оправиться от первого потрясения, вернуть им бодрость, веру в свои силы.
По приказу командующего Западным фронтом [21 августа] наша 45-я кавдивизия была передана 19-й армии и сосредоточена в новом районе.  Командующий армией генерал-лейтенант Иван Степанович Конев принял кавалеристов с охотой и подтвердил прежнюю нашу задачу: прорваться во вражеский тыл и выйти в район Духовщины.
В ночь на 24 августа командиров ознакомили с приказом Конева. Командарм отмечал недостаточно  решительные действия некоторых дивизий и требовал, с рассветом принять самые энергичные меры для разгрома врага.
Благодаря исключительной настойчивости и твердости И.С. Конева армия делала героические усилия, чтобы выполнить поставленную фронтом задачу, и предпринимала энергичные попытки к наступлению.
Мы пытались прорваться в тыл врага в полосе то одной, то другой стрелковой дивизии. Но сделать это никак не удавалось: напарывались на плотный огонь противника  и, неся  потери, вынуждены   были  отходить.
В ночь на 26 августа утомленная боями дивизия сосредоточилась в лесах в районе КАСТАЛИНОВО. Командование было  недовольно  нашими действиями  и  грозило Дрейеру снятием с должности, хотя в неудачах и не было вины конников. Дивизия не располагала достаточным количеством артиллерии,  не  имела ни   одного   танка. А без них прорваться с боем, конечно, немыслимо. Оставалось надеяться только на внезапность нападения: ночью ударить где-нибудь на лесисто-болотистом участке, где противник не ждет нас и не имеет подготовленных позиций. Я говорю   о   позициях   противника  потому, что активные  действия 19, 30 и 16-й армий Западного фронта заставили фашистов  временно приостановить наступление  на  Москву  и  местами  даже  перейти к обороне.
Наконец мы получили задачу, о которой мечтали. Нам разрешили самим избрать участок для внезапного  прорыва. Стали искать слабые места у противника. Интенсивно заработала разведка.
В шалаше из ветвей, расстелив бурку, лежим с начальником штаба над картой. Уточняем порядок действий во вражеском тылу. Думаем над тем, как быть с ранеными, как перевозить их. Чтобы облегчить себе  движение, повозок решили не брать. Соорудим носилки и прикрепим их концами к седлам верховых лошадей.
— Товарищ командир, почта прибыла. Вам письмо! - спешит порадовать меня адъютант Сакович.
Удивленно смотрю на незнакомый почерк на конверте. Вскрываю. И в глазах потемнело, тяжелый ком подступил к горлу.
«Ваш брат пал в бою смертью героя...»
Выйдя из шалаша, падаю лицом на траву. Пролежал  долго. Все вспомнилось: наша дружба, жизнь со всеми невзгодами. У него остались жена и сын... А что будет с матерью, когда узнает? Укоряю себя: почему не настоял, чтобы он приехал ко мне, — воевали бы вместе. Попытку такую я сделал еще в июле, послал письмо воронежскому военкому. Но, когда военком вызвал брата и сказал о моей просьбе, он ответил: «Нет, назначайте в другую часть. Родину везде можно защищать. Брат будет меня оберегать, а я хочу воевать, как все». Он и не подозревал, что мы — конница — воюем в таких условиях, когда особой заботы о близком  человеке не проявишь, комфорт у нас для всех одинаков: одну полу бурки под себя, другую на себя, а под голову седло...
Безмерна моя ненависть к врагу. Он должен заплатить за все горе, которое причинил семье нашей, всему народу нашему. Ради этого можно не пожалеть жизни.
С тяжелым сердцем я поднялся с земли и снова склонился над картой.
— Товарищ командир! — снова отрывает меня от карты адъютант.
— Ну, что еще?
— К вам какой-то полковник. Хочет повидаться. Знакомый, видимо.
— Приглашай, раз хочет повидаться, — безразлично отвечаю ему. И тут же слышу знакомый голос Льва Доватора.
Обнялись, расцеловались, пошли взаимные расспросы.
— Куда  же   ты   направляешься?— спрашиваю.
— Да вот, послал   меня   маршал  Тимошенко  разобраться с обстановкой у командующего кавалерийской казачьей группой Селиванова. Топчется на месте, а прорваться в тыл противника не может.
— Селиванов, говоришь. Старый знакомый... Он и не прорвется! Прорыв организовать надо. Сделать это Селиванов не способен, да и штабу своему только мешать будет.
Расстался я со своим другом. Это была наша последняя встреча. Выполнив свою миссию, Доватор был  назначен вместо Селиванова, и совершил знаменитый августовский рейд по тылам  врага, который вошел славной страницей в историю Великой Отечественной войны...
Ночь тихая и темная. Небо закрыто тучами. Дышится тяжело: воздух перенасыщен влагой. Вот-вот брызнет дождь. Да он уже идет — мелкий, почти незаметный, но въедливый, проникающий во все поры.
В полночь втянулись в болотистый лес. Бесшумно перешли линию фронта. Рассвет застал нас в густом лесу уже в тылу противника. Остановились. Выставили охранение, организовали засады. Через час появились первые пленные. Они с ужасом смотрели на нас:
— Казакен... Казакен... Майн гот!
Полученные разведывательные данные доложены генералу Дрейеру. Он приказывает 58-му и 52-му кавалерийским полкам выйти на опушку и атаковать с тыла расположенный в обороне 35-й немецкий пехотный полк, чтобы облегчить нашей пехоте прорыв фронта.
Часам к восьми утра мы изготовились к атаке, развернувшись в две шеренги вдоль опушки леса. Дождь перестал. Выглянуло солнце. На листьях деревьев бриллиантами сверкают светлые капли.
С дерева в бинокль слежу за немцами. Они ничего не подозревают, ходят во весь рост по траншеям. Хотел уже подать сигнал ракетой, как вдруг наблюдатели заметили оживление у противника. Гитлеровцы стали выходить из траншей и стекаться в лощину к приближавшимся кухням. «Надо подождать: ударим, когда начнут завтрак»,— решил я и сигнала к атаке не подал. Через несколько минут начальник штаба Шубин доложил:
—    Товарищ командир! Радиограмма генерала Дрейера: требует немедленно атаковать.
— Хорошо, - буркнул я и продолжал наблюдать за противником.
— Товарищ командир!  Опять радиограмма.  Дрейер передает требование фронта — атаковать немедленно.
— Товарищ  командир! — Слышу взволнованный  голос  Саковича.— Смотрите влево.
Взглянул и вздрогнул. Из-за выступа леса появилась колонна мотоциклистов. Пойди мы в атаку — как раз попали бы под ее фланговый удар...
— Товарищ  командир! Опять  радиограмма. Грозят отдать под суд за промедление.
— Да пошли вы все!. — не выдержал я — Молчать и наблюдать.
Выжидаю еще двадцать-тридцать минут. И только когда  мотоциклисты втянулись в лощину, поставили мотоциклы и тоже принялись за завтрак, я выпустил сигнальную ракету.
Эскадроны с мощным «ура» вылетели из лесу. Грозно сверкнули клинки. Прыгнув с дерева прямо в седло и выхватив из ножен свою «кубанку», вырываюсь вперед, занимаю свое место в строю и веду полк в атаку. Немцы, попав под шквал огня с тыла, на секунду онемели, а потом заметались в панике — кто бросился в траншеи, кто побежал к лесу, навстречу нам, кто к позициям нашей пехоты. Всюду их поджидала смерть. Рубили беспощадно. Но многие гитлеровцы уже опомнились и начали отстреливаться.
Приближаясь к траншее, отчетливо вижу немца, поворачивающего пулемет в нашу сторону. Скачу на него. Сверлит мысль: успеть бы до того, как он даст очередь... Безжалостно шпорю коня, замахиваюсь шашкой... но пулеметная очередь упредила мой удар на доли секунды. Конь по инерции прыгает через траншею. Успеваю нанести сильный удар гитлеровцу и вместе со смертельно раненным конем падаю на землю.
— Товарищ командир! — Слышу почти плачущий голос Саковича. — Вы ранены?
— Коня  давай!..  Коня! — выдавливаю  с  хрипом.
Я опять на коне, на запасном, и мчусь к группе немцев возле куста. Туда же скачут еще несколько всадников.
— Заходи  слева! — кричу им,  а  сам  решаю обойти куст с другой стороны. Рядом  мой помощник по тылу Зенцов. Он яростно машет шашкой.
— Зенцов! Ты что же бросил тыл? — сердито кричу ему. Он хотел что-то ответить, но не успел: из-за   куста  вынырнул огромного роста рыжий фельдфебель, двумя выстрелами в упор снял Зенцова  с  коня, а сам — в сторону.
Безумная ярость охватила меня. Ах ты гад! Поворачиваю на него коня. Фашист на миг останавливается, стреляет, снова бежит, снова стреляет. Но вот слышится только сухой щелчок: патронов у врага больше нет. Он бросает револьвер, становится на колени и с поднятыми руками кричит:
— Рус! Их бин арбайтер!
— Ах ты гад, сразу в рабочие записался!
Конь мой встает на дыбы и валится на бок. Едва успеваю освободить ногу из стремени, чтобы не придавило. Конь бьется в предсмертных судорогах. Видимо, последние пули фельдфебеля все-таки достались ему. Итак, за четверть часа — два убитых коня. Невеселый итог. Заводного коня больше не оказалось, пришлось спешить Саковича и сесть на его лошадь.
Группы пленных, подгоняемые всадниками, направляются к лесу. На поле много убитых и раненых вражеских солдат. Потери есть и у нас, но совсем незначительные. Специально выделенные команды подбирают раненых и убитых. Вижу, пора кончать. Даю сигнал отхода. Все бросаются в лес. Жадно всматриваюсь в позиции своей пехоты, но никакого движения ее в нашу сторону не замечаю. Очень досадно, что пехота не использовала нашу атаку с тыла, хотя бы в целях улучшения своих позиций. Почти у самого леса конь, на которого я только что сел, прошитый не то автоматной, не то пулеметной очередью, рухнул на землю, увлекая меня за собой. Пришлось добывать четвертого коня. Да, не везет мне что-то на лошадей, хотя самому повезло – живым остался.
С помощью офицеров штаба быстро собрали людей в заранее намеченном районе леса. Подсчитали потери. Десять-двенадцать убитых, человек сорок раненых. Противнику же досталось изрядно. Вырубили мы почти целиком 4-ю и 7-ю роты 14-го немецкого пехотного полка 35-й пехотной дивизии. Взяли в плен около тридцати  солдат и унтер-офицеров. Захватили 3намя полка и другие трофеи.
Наш успешный набег был подробно описан в «Правде» 14  сентября 1941 года в корреспонденции Л. Перевозкина. Писал о наших делах и Вадим Кожевников. В статье Перевозкина рассказывалось об отваге  бойцов эскадрона лейтенанта Гавриила Андреевича Демидова, о том, как ночью конники Комиссаров, Баканин, Каинов, Гусев, Дулепов и Шульпин разыскали секретаря партбюро полка политрука Захарова и заявили, что хотят идти в бой коммунистами. Газета с уважением назвала имя Михаила Богушевского, в прошлом инженера из Минска, а ныне отважного кавалериста.
Успешные действия нашего полка подняли боевой дух не только у нас, но и во всей дивизии. Однако на войне редко бывает все гладко. Не обошлось без неудач и жертв. Когда полки дивизии собрались в назначенный район, чтобы ночью перейти линию фронта, гитлеровцы подняли разведывательную авиацию. Нас обнаружили. Район сбора несколько часов подвергался минометному обстрелу. От огня минометов мы потеряли гораздо больше людей и лошадей, чем во время самого набега.
К ночи вновь пошел мелкий дождь. Нам давно уже пора было прорываться к своим, но мы не трогались и все ждали возвращения двух эскадронов 52-го кавалерийского полка. Этот полк постигла неудача. Атака была подготовлена плохо и начата преждевременно (атаковал он не вместе с нами, а в другом направлении, самостоятельно). В результате не вернулись два эскадрона, вырвавшиеся вперед. Напрасно мы их ждали в районе сбора. Судьба пропавших конников неизвестна по сей день.
29 августа перед рассветом мы с пленными и трофеями перешли линию фронта. Командование встретило нас тепло и очень высоко  оценило действия в тылу врага.
В 1966 году на XXIII съезде КПСС я неожиданно встретил  писателя В. Кожевникова. Разговорились и, конечно, вспомнили события памятных дней 1941 года.
— Как же вы, Вадим Михайлович, не поговорив со мной, написали тогда статью в «Правду»? — спросил я и вот что услышал в ответ:
— Время  было  тяжелое. Красная  Армия отходила. Кто оставался в тылу врага, стремился немедленно вырваться. А вы сами пошли в тыл немцам и доставили им немало хлопот. Действия ваших конников были оценены очень высоко. О них нужно было рассказать  войскам. Вот  мне и поручили  срочно  дать корреспонденцию  по материалам боевых сводок и политдонесений.
Вскоре после этого разговора, просматривая «Красную звезду», я с удовольствием прочитал очерк В. Кожевникова «Слово о газетчике». И был сердечно тронут, найдя в нем строки о нашей встрече на съезде, о незабываемых для меня военных эпизодах, которые мы оба вспомнили спустя двадцать пять лет.
К 3 сентября наша 19-я армия вынуждена была правым флангом перейти к обороне. Левым флангом она во взаимодействии с левым соседом, 16-й армией, продолжала  наступать  в  общем  направлении  на  Духовщину.
45-я кавалерийская  дивизия получила задачу быть готовой войти в прорыв на участке одной из стрелковых  дивизий. Ранним утром 3 сентября мы начали выдвижение к линии фронта.
— Ну, Андрей Трофимович, — сказал мне Дрейер,— тебе опять быть в голове. Прорывайся с ходу. Пятьдесят пятый кавполк  развернется вслед за тобой. Пехота должна сделать для нас дырку, а расширять ее придется нам самим.
Я ввел полк в лощину. До переднего края противника оставалось километра полтора. Слева от нас на большом бугре стояли несколько командиров и в бинокль наблюдали за боем.
— Кто   ведет  конницу? — послышался   голос  с  бугра. — Быстро к командарму!
Передаю командование начальнику штаба и, пришпорив коня, галопом взлетаю по склону холма. Ищу глазами командарма.
—Я Конев, — сказал один из командиров.
Представляюсь, докладываю  полученную задачу.
—Правильно, — подтвердил он,— коридор вам пехота сделала, овладев вон тем хутором и рощей левее,— показал рукой командарм. — Дело теперь за вами. Прорывайтесь.
А я, слыша оживленную автоматную и пулеметную стрельбу в том направлении, замечаю:
— Но там все еще идет бой. Значит, проход не сделан...
— Повторяю: дырку вам пробили. Можете встретить только разрозненные группы противника. Вот командир стрелковой дивизии подтвердит.
— Так точно! Пехота прорвала передний край немцев и вышла на указанный вами рубеж, товарищ командарм,— отчеканил  стоявший   рядом   с   И.С. Коневым командир дивизии.
— Вот видите,— сказал командарм.— Не теряйте времени, смелее прорывайтесь. — И неожиданно отрывисто, резко, со свойственной ему решительностью, добавил: — Назад пути нет, только вперед!
Отдав честь, я галопом догнал свой полк. До переднего края оставалось метров пятьсот, когда на нас обрушились  мины.  Послышались стоны   раненых.
Надо развертываться для атаки. Но как? Лощина узкая, с крутыми, почти отвесными берегами. Здесь не развернуться даже и одному эскадрону. Что ж, будем атаковать поэскадронно. Командую построиться в четыре эшелона.
— Шашки  к бою!  За мной  в  атаку...  За  Родину... марш, ма-аррш!
Эскадроны уже шли галопом, когда с «прорванного» переднего края обороны противника застрочили пулеметы. Все смешалось. Передние лошади падали, переворачиваясь через голову. На них налетали те, кто скакал сзади, и тоже падали. Уцелевших всадников вражеский огонь   прижал   к  обрывистым   берегам   лощины.   
Такая картина представилась моим глазам, когда я оглянулся. Видя, что за мной уже никого нет,  перевожу коня на рысь, на шаг и поворачиваю назад. Пытаюсь восстановить строй.
Вдали показался головной эскадрон следовавшего за нами 55-го кавалерийского полка. 
Он тоже уже начал нести потери. Хочу предупредить командира 55-го кавполка подполковника Токаева, который должен быть впереди и вести полк в атаку, чтобы остановил своих конников. Но Токаева нет.
В  1961  году я получил письмо от бывшего комсорга 58-го кавполка Фабрикантова. В письме рассказывалось, что произошло с ним самим и с  командиром 55-го кавполка.
Привожу выдержки из этого письма.
«Это было под ДУХОВЩИНОЙ. Мы атаковали противника, находившегося на высотке и занимавшего выгодные  позиции, при этом противник там давно укрепился и пристрелялся.
Эта наша атака была отбита, и у нас были потери. Моего коня подбили, и я оказался в лощине на берегу речушки под обстрелом противника (в этой атаке у вас тоже подбили коня).
В это время ползком к речке двигался раненый командир 55-го полка. Я взвалил его на спину и по речке по пояс в воде понес в безопасное место и передал  его бойцам,  а сам пошел на поиски полка.
Отойдя  буквально  на  40—50  метров,  не  успев опомниться от всего происшедшего, я оказался на поляне  возле вас. Вы сидите на коне, за вами стоит в боевом порядке полк, готовый ко второй атаке. Я подошел к вам вплотную, но сказать ничего не смог, да и не успел. Вы на меня посмотрели с высоты коня как-то сочувствующе и сказали: «Приведи себя в порядок и пристраивайся».
Я взял коня и каску у моего коновода (Бесчастный Кузьма) и пристроился сзади вас...»
Но возвращаю читателя к рассказу о той злополучной  атаке. Мои команды никто не выполняет. Видимо, люди просто не слышат их в грохоте стрельбы. Слева от меня сгрудилось сорок — пятьдесят всадников. Спешившись, они пытаются укрыться от пуль. Подскакиваю к ним:
- Садись!
- Возле меня весь в глине пеший стоит комсорг полка Фабрикантов. Под ним убило коня. Приказываю комсоргу садиться  на свободного. Под огнем кое-как собираем людей. Их уже больше сотни. Нельзя терять ни секунды — пули градом продолжают осыпать нас.
Подняв над головой шашки, скачем в НОВУЮ атаку. Вот и вражеская траншея, но не пустая. В лицо снова полыхнуло жаром от автоматных и пулеметных очередей. Несколько взмахов шашками — и мы по ту сторону траншеи. Топот сзади ослабевает, чувствую, что за мной следует совсем мало всадников. Дрожь охватила меня. С кем атаковать дальше?
Оглядываться не хочу — боюсь. Боюсь увидеть то, о чем уже догадался по слабому топоту сзади. Скачу, помня слова командарма: «Только вперед!» Метрах в трехстах от траншеи все же оглядываюсь. За мной скачут лишь несколько всадников, видимо, остальные вышли из строя уже за передним краем противника. Все... Конец...
Перевожу коня в рысь, а затем, повернув кругом, возвращаюсь в лощину. Мимо, поддерживая друг друга, идут раненые. Кругом видны трупы людей и лошадей.
«Кто же виноват? — жжет мысль. — Я, как командир, или кто другой? Зачем мы пошли в атаку в конном строю на не прорванную  оборону противника?»
Глухой шлепок прерывает раздумья. Конь мой падает на колени, а потом валится на бок.
— Товарищ  командир! — Слышу  взволнованный  голос  Саковича. — У меня коня убили, я, пока другого достал, вас из виду потерял... Товарищ командир...
— Дай коня! — обрываю его.
Приказываю отводить остатки эскадронов за бугор, на котором стоит командарм. Вложив шашку в ножны, поднимаюсь на холм. Конева  окружают те же командиры. Здесь же теперь и генерал Дрейер.
Слова официального доклада не идут на ум. Показываю рукой на лощину, на проклятую траншею:
— Видели?..
Командарм посмотрел на меня и ничего не ответил.
Устало вздохнув, я повернул коня. Уже спускаясь с бугра, услышал, как Иван Степанович обрушился на командира стрелковой дивизии:
— За это расстреливать надо!
Прошло несколько дней, после нашей неудачной попытки прорваться в район ДУХОВЩИНЫ.
Пополнения мы не получили, если не считать тех, кто возвратился после излечения во фронтовых госпиталях. Пришлось переформировать эскадроны и они теперь насчитывали по пятьдесят—шестьдесят сабель.
Неудача не сломила боевого духа кавалеристов. Командиры и политработники вели большую работу среди бойцов. Прошли партийные собрания, на которых обсуждался вопрос о передовой роли коммунистов в бою. Энергичный, непримиримый к недостаткам секретарь партбюро полка Захаров настоял, чтобы собрания были открытыми, с участием беспартийных. Это еще больше поднимало у коммунистов чувство ответственности за свое поведение и способствовало росту авторитета партийной организации. Десятки беспартийных бойцов выразили желание вступить в партию. Большую роль в воспитании бойцов играли письма родных и знакомых. В них было главное — призыв беспощадно бить фашистов, остановить врага во что бы то ни стало. Такие простые и до боли трогательные слова, как: «Папочка, бей лучше фашистов да поскорей приезжай домой, мы с мамой очень скучаем без тебя» — вызывали бурю в душе каждого, смертельную ненависть к тем, кто оторвал нас от семей, от счастливой жизни...
Враг сосредоточивает силы для решительного наступления на Москву через Вязьму. Наш Западный фронт вынужден перейти к обороне. Правый его фланг, где сражается 22-я армия генерала Юшкевича, только что вырвавшаяся из окружения, подвергается особенно сильным атакам — здесь наступает до девяти немецких дивизий группы армий «Север». Ставка и командование фронта принимают меры для усиления этого фланга. Сюда перебрасывается и наша 45-я кавалерийская дивизия.
В ночь на 11 сентября мы трогаемся на север. Утром 12 сентября подходим к  городу БЕЛОМУ. Уже издали видим густые тучи дыма. А  подошли поближе, перед нами открылась леденящая  кровь картина.  Вот что я  записал  тогда в своем дневнике:
«Город лежит в развалинах и догорает. Ни одного целого дома. Удушливый дым, запах горелого мяса. Из-под груд щебня торчат руки, ноги, полуобгоревшие тела женщин и детей.
Видя такое, можно потерять рассудок. Находим двух полуживых от страха и горя стариков. С трудом выясняем у них, что произошло. На город налетела фашистская авиация. Бомбила его не один день, пока не осталось ни одного целого дома. Я смотрю на бойцов. На их лицах — гнев и решимость».
И когда нам под Андреаполем нужно было идти в атаку, я обратился к бойцам и напомнил им город Белый. Конники рубили врага беспощадно.
Неделю наша кавалерийская дивизия металась с одного участка фронта 22-й армии на другой, помогая пехоте, которая вела изнурительные и кровопролитные бои. В серьезных схватках нам побывать не привелось, но от постоянных  переходов люди  и  кони очень устали.
А на вяземско-московском направлении положение становилось угрожающим. Немцы готовили операцию «Тайфун». В районе севернее Духовщины они сосредоточили основные силы своей 9-й армии и 3-й танковой группы, а в ста километрах южнее, неподалеку, от Рославля, готовились к броску 4-я армия и 4-я танковая группа. Обе группировки должны были нанести удар на Вязьму, окружить основные силы Западного фронта и тем создать условия для беспрепятственного наступления на Москву.
Это направление защищали 19-я армия генерал-лейтенанта М.Ф. Лукина, 16-я армия генерал-майора К. К. Рокоссовского и 20-я армия генерал-лейтенанта Ф.А. Ершакова.
Сюда в последних  числах  сентября была переброшена наша 45-я кавдивизия, составляющая резерв фронта.
Переброска осуществлялась по железной дороге. Во время погрузки на станциях СЕЛИЖАРОВО и КУВШИНОВО пришлось отбивать воздушные налеты врага. Путь же был относительно спокойным, выгрузка тоже.
На станции Новодугинская, не успев еще сосредоточиться после выгрузки, мы получили приказание командующего фронтом немедленно выйти к СОЛОВЬЕВСКОЙ ПЕРЕПРАВЕ через ДНЕПР и прикрыть ее, остановив немцев, которые сбили пехотные части и теперь двигались вдоль берега реки с севера. Если гитлеровцы захватят переправу, будет сорван план отхода наших войск за  Днепр, в руки противника попадет вся техника.
Дивизия сходу ввязалась в бой. Начался он не очень организованно. У нас не было достаточно разведывательных данных — не имели времени их добыть. Не успели мы и подтянуть свою хоть и слабую артиллерию. А самое главное — кавалерийские полки вошли в столкновение с противником, пройдя боевые порядки отходивших частей пехоты. Это не способствовало укреплению боевого духа конников.
И случилось то, чего мы больше всего опасались. Масса отступающих захлестнула кавалерийские полки и увлекла их за собой. Исключение составил лишь наш 58-й полк, но и то, пожалуй, лишь потому, что находился в резерве комдива.
Мы — генерал Дрейер, начальник штаба и я — стояли на песчаном холме, поросшем лесом, и в бинокль наблюдали безотрадную картину отхода пехоты вперемежку с кавалерийскими полками. Генерал Дрейер, сгорбившись на своем огромном коне, в отчаянии схватился за голову.
В это время ему подали радиограмму. Дрейер прочитал  ее и с повеселевшим лицом протянул  мне. Читаю:
«По распоряжению командующего фронтом дивизию передать тов. Стученко. Вам явиться в штаб фронта. Лукин».
— Сдавать нечего, дивизия-то вот она... ты все знаешь, — сказал Дрейер. — Желаю успеха.
Генерал пожал нам руки, повернул коня и галопом ускакал.
Итак, на меня вдруг неожиданно свалилась вся ответственность за дела на этом участке. А обстановка такая, что действительно остается только за голову схватиться. Принимаю решение 58-му кавполку занять опушку леса и пропустив через свои боевые порядки отходящие части, остановить наступление фашистов.
Дополнительно приказываю вновь назначенному командиру полка Шубину организовать службу завесы для сбора полков своей дивизии и отступающей пехоты. К вечеру порядок был наведен. Оправившиеся пехотные части сменил 58-й кавполк. Вся наша дивизия, собравшись и приведя себя в порядок, тоже была готова к бою. Много поработали офицеры штаба и политотдела дивизии. Они действовали весьма решительно, смело, проявляя разумную инициативу.
Останавливали, собирали, ободряли людей, на ходу разъясняли им задачу. Особенно хорошо справлялись с этим начальник разведки дивизии  майор Гавронский и инструктор политотдела Бутко, назначенный комиссаром 58-го кавполка вместо выбывшего из строя Шаповалова. Напоровшись на организованный огонь с опушки леса, гитлеровцы остановились, а потом, оставив здесь небольшие силы, повернули влево, видимо пытаясь нас обойти. Данные разведки, проведенной штабом, подтвердили эту догадку. Надо было помешать противнику обойти наш фланг.
В этих целях буквально на ходу был разработан план действий, который позволял нам внезапно с тыла атаковать гитлеровцев, совершавших обход. Полки, получив задачу, на рысях стали выходить на исходное положение для атаки. Вышли в самый нужный момент, когда под давлением превосходящих сил противника начался отход наших разрозненных подразделений.
Следом за ними, беспорядочно стреляя из автоматов и оглашая окрестность пьяными криками, густо валили немцы. Они настолько были уверены в победе, что двигались без всякой разведки и охранения, не придерживаясь никакого боевого порядка. Этой беспечностью мы и воспользовались.
Почти на глазах у гитлеровцев, в полукилометре от них за небольшой высоткой, развернулись для атаки в конном строю два наших кавалерийских полка. Заняли огневые позиции артиллерийские батареи.
Ко мне подошел  незнакомый командир   с   артиллерийскими   петлицами   и   предложил дать по немцам залп из «катюш». До этого я только слышал, что есть какие-то «катюши», но ни разу их не видел. Я спросил, когда смогут дать залп. Командир — это был капитан И. А. Флеров — сказал: через пять—шесть минут. И ответил согласием, а сам не поверил, что так быстро подготовят установки, да и сильно сомневался в действенности их стрельбы. Поэтому, не дожидаясь «катюш», приказал своим батареям открыть беглый огонь по немцам и, выхватив шашку, подал команду для атаки.
Проскакав метров двести, мы очутились на открытом месте, откуда было видно, как немцы, попав под огонь наших орудий, пытаются восстановить цепи, принять боевой порядок. И тут послышался непривычный для слуха шелестяще-свистящий звук. Над толпой гитлеровцев выросли столбы огня, дыма и взметенной взрывами земли. Заговорили наши «катюши». Фашисты попадали в ужасе и лежали, пока над их головами не перестала бушевать огненная буря. Потом вскочили и заметались по полю, как безумные. А многие так и остались лежать. Видя все это, наши бойцы грянули такое «ура», что у немцев и вовсе кровь застыла в жилах. А всадники уже налетели на них. Через несколько минут пьяная толпа гитлеровцев почти полностью была уничтожена. В живых остались только пленные и те, кто успел убежать в ближайший лес.

(продолжение следует)
« Последнее редактирование: 09 Июня 2010, 15:58:00 от Виктор Юрьевич »
Записан

Виктор Юрьевич

  • Гость
Продолжение мемуаров А.Т. Стученко.

С УТРА 2 ОКТЯБРЯ немецко-фашистские войска возобновили общее наступление, нанося главный удар севернее магистрали Ярцево — Москва в общем направлении на город Холм-Жирковский. Они раскололи фронт нашей обороны и вклинились в стык между 30-й и 19-й армиями. Управление войсками начало нарушаться. Вражеские  разведывательные и диверсионные группы обнаглели настолько,  что  стали  появляться  в  расположении  наших частей днем.
Вскоре меня вызвал по радио командующий армией генерал-лейтенант Лукин.  Захватив автомат, я сел в легковую машину.
Через полчаса командарм очень взволнованно встретил меня и объяснил цель вызова: пропал член Военного совета Шекланов. Вчера он поехал в какую-то часть и  не вернулся. Розыски пока ни к чему не привели. Все на КП были этим обеспокоены. Для розыска Шекланова Лукин  приказал  мне выслать несколько разъездов.
С командного пункта командарма связываюсь со штабом дивизии и приказываю готовить четыре разъезда силой по пятнадцать — двадцать сабель, каждый с пулеметом. Спешу к машине: задачи разъездам хочу поставить сам.
На всякий случай приподнял ветровое стекло и выставил вперед ствол автомата. Предосторожность оказалась не лишней.
В деревне МИТИНО из-за домов выскочили на дорогу немцы и, направив автоматы на машину, закричали:
— Хальт! Хальт!
Крикнув шоферу: «Гони!», ударил длинной очередью. Несколько гитлеровцев упало, другие бросились в стороны, беспорядочно стреляя.
Мы выскочили из деревни. Я облегченно вздохнул и оглянулся. Но успокаиваться было рано. На окраине деревни немцы устанавливали пулемет. Мелькнула мысль: скорее бы поворот! До него метров четыреста. Не успели. Пули прошили кузов машины, одна из них впилась шоферу в левую лопатку. Стиснув зубы, солдат не бросил баранку, хотя у него уже не хватало сил поворачивать ее. Кое-как вдвоем довели машину. Разъезды уже были готовы. Получив задачу, они отправились ее выполнять. Возвратились к вечеру ни с чем: следов Шекланова не нашли. Вероятно, он погиб, попав в такую же засаду, из какой чудом удалось вырваться мне самому.
[Примеч. В.Ю. - Член Военного совета 19-й армии дивизионный комиссар Шекланов И.П. был убит 9-10 октября 1941 г. в районе деревни ЛОМЫ, о чем сообщил в докладной записке военный комиссар 134-й сд Кузнецов]
http://www.obd-memorial.ru/221/Memorial/Z/001/058-0818883-0654/00000062.jpg
http://www.obd-memorial.ru/221/Memorial/Z/001/058-0818883-0654/00000063.jpg
В течение первой недели октября двумя группировками севернее и южнее Ярцево продолжал наступать на Вязьму, охватывая 19, 20, 24, 32-ю армии и группу генерала Болдина, в состав которой были включены резервные соединения Западного фронта.
Попытки группы Болдина контрударом задержать продвижение северной группировки противника успеха не дали, и к утру 7 октября кольцо окружения замкнулось восточнее Вязьмы. С запада, форсировав Днепр, наступали 5, 8 и 20-й армейские корпуса немцев, сжимая кольцо вокруг наших войск.
8 октября мы  получили приказ командующего фронтом пробиваться из окружения. Войска сделали несколько попыток — ничего не получилось. 45-й  кавалерийской дивизии приказано находиться в резерве командующего армией. Разместили нас в кустарнике к северу от Шутово. Расположив там дивизию, я прибыл утром 9 октября на хутор у Шутово.
В крайней просторной избе за столом сидели генералы Лукин, Вишневский, Болдин и группа штабных командиров.
Выслушав мой доклад, генерал Лукин приказал  быть при нем. Сев на скамью и вслушавшись в  разговор, я понял, что идет выработка решения на  выход из окружения. Командармы решили в 18.00 после артиллерийской подготовки поднять дивизии в атаку. Прорываться будем на северо-запад на участке 56-го моторизованного корпуса. Наша 45-я кавалерийская дивизия будет замыкать и прикрывать войска с тыла.
Вечером после  короткой артиллерийской подготовки над перелесками прозвучало мощное «ура», но продвинуться  наши  части  не  смогли. Повторили  попытку  на следующий день — результат тот же. Люди были измотаны, боеприпасы подходили к концу.
Автомашины, тягачи и танки остались без горючего. Чтобы боевая техника не досталась врагу, много машин и орудий пришлось уничтожить. Подрывая их, бойцы не могли удержать слез.
В те тяжелые дни нам самим пришлось уничтожить и батарею «катюш», при этом погиб ее командир И. А. Флеров. Люди должны знать, как это произошло.
Появление «катюш» сначала под Оршей в июле 1941 года, потом на других участках Западного фронта ошеломило врага. Немецко-фашистское командование приняло все меры, чтобы уничтожить таинственную батарею и захватить хотя бы одну установку. Но капитан Флеров искусно маневрировал, и многочисленные удары вражеской авиации, охотившейся за его «катюшами», приходились по пустому месту.
В дни, когда 19-я армия пыталась прорваться из окружения, батарея Флерова расстреляла последние снаряды. А противник все наседал, сжимая кольцо окружения.
По приказу командарма М. Ф. Лукина капитан Флеров подготовил установки к подрыву. Но случилось так, что на батарею неожиданно напали немцы. Несмотря на  губительный пулеметный и автоматный огонь, капитан Флеров с группой артиллеристов успел выполнить приказ. Так закончилось существование легендарной батареи. Жизнь ее героя-командира оборвалась в момент подрыва последней установки...
В 19-й армии полностью сохранила высокую боеспособность, пожалуй, только 45-я кавалерийская дивизия. Я убедительно просил командарма Лукина разрешить атаковать противника, чтобы пробить путь для всей армии. Но он не согласился:
 — Твоя дивизия — последняя наша надежда. Без нее мы погибли. Верю, ты прорвешься, но мы не успеем пройти за тобой — немцы снова замкнут кольцо.
Этот довод, возможно, был справедлив, но нам, кавалеристам, трудно было с ним согласиться. Мы считали, что можно было организовать движение оставшихся боеспособными частей армии за конницей. А в крайнем случае даже если бы это не удалось, то хотя бы сохранилась боеспособная дивизия для защиты Москвы.
Мысль о спасении дивизии не давала мне покоя. На свой страх и риск решил действовать самостоятельно. Так как северо-восточное направление уже было скомпрометировано неудачными атаками армии, мы наметили другое — на ЖЕБРИКИ, почти на запад. К рассвету, расположившись вдоль опушки леса возле ГОРНОВА дивизия была готова к атаке. Впереди конных полков стояли артиллерия и пулеметные тачанки.
План был прост и рассчитан на внезапность: по сигналу трубы «В карьер» пушки и пулеметные тачанки должны были галопом выйти на гребень высоты, скрывавшей нас от противника, и открыть огонь прямой наводкой. Под прикрытием этого огня сабельные эскадроны налетят на врага и пробьют дорогу.
Штаб дивизии, командиры, политработники разъезжали по полкам, проверяли их готовность, беседовали с бойцами, поднимая их боевой дух. Нужно было в каждого вселить твердую решимость прорваться или умереть — только в этом случае можно было надеяться на успех. Объехав строй дивизии, я обратился к конникам:
- Товарищи! Через несколько минут мы ринемся на врага. Нет смысла  скрывать от вас, что не все мы пробьемся. Кое-кто погибнет в этом бою. Но остальные вырвутся из кольца и смогут сражаться за нашу родную Москву. Это лучше, чем погибнуть здесь всем, не принеся пользы  Родине. Вперед, и только вперед!  Вихрем ударим по врагу!
По лицам всадников было видно, что они понимают меня и пойдут на все. Подан сигнал «Пушкам и пулеметам к бою». Они взяли с места галопом и помчались вперед, на огневую позицию. После первых наших залпов у врага началось смятение. В бинокль можно было наблюдать, как отдельные небольшие группы немцев побежали назад к лесу.
По команде, сверкая клинками, дивизия перешла в атаку. До наших пушек оставалось всего метров двести, когда мы увидели, что наперерез скачут М.Ф. Лукин, его адъютант и почему-то командир танковой бригады Корчагин (тоже на коне). Командарм что-то кричал и грозил кулаком в мою сторону. Я  придержал коня. Полки, начавшие переходить уже в галоп, тоже придержали  коней.  Ко  мне приближался  Лукин.
— Стой! Именем революции, именем Военного совета приказываю остановить дивизию! — закричал он.
Много мыслей с молниеносной быстротой пронеслось в голове.
Остановить дивизию, когда она начала уже успешную атаку,— безумие: понесем потери и не пробьемся к Москве. Не остановить,  продолжать атаку — значит прорваться через кольцо окружения с небольшими потерями и через несколько дней лесами выйти на подступы к столице. Но ведь мне отдает приказ командарм!
Чувство дисциплины побороло. Я не мог ослушаться командарма. А он боялся лишиться последней своей надежды и данной ему властью хотел удержать дивизию, которая армии уже не поможет, ибо армии уже нет...
С тяжелым сердцем приказываю трубачу играть сигнал «Кругом». А немцы оправились от первого испуга и начали бить по нашим батареям и пулеметам, которые все еще стояли на открытой позиции и стреляли по врагу.
От первых же снарядов и мин врага мы потеряли несколько орудий и тачанок. Снаряды и мины обрушились и на полки, выполнявшие команду «Кругом». Много всадников было убито и искалечено, так как, выполняя команды и сигналы, они невольно сбились в плотные группы.
Я с раздражением посмотрел на командарма и стал себя клясть, что выполнил его приказ. Не останови он дивизию, мы не понесли бы таких страшных потерь и, безусловно, прорвали бы вражеское кольцо.
Полки на рысях уходили в лес, за ними тронулись и мы с командармом. М.Ф. Лукин продолжал доказывать, что так было надо, что он не мог лишиться нашей дивизии.
Подбираем раненых, хороним убитых. Надо скорее покидать этот лес, по которому уже пристрелялся противник. Дивизия «под конвоем» командарма Лукина и его группы перешла на старое место — к хутору ШУТОВО.
Вечером на командном пункте Лукина собрались работники штаба, политотдела, трибунала, прокуратуры, тыла 19-й армии и штабов других армий. Здесь же были командарм Вишневский и Болдин.
Командный пункт, по существу, уже ничем не управлял. Связи с частями не было, хотя кое-где действовали переносные радиостанции (мощные радиостанции пришлось уничтожить).
Лукин не отпускал меня ни на шаг. Собрали скудные запасы, принялись за ужин. В это время в хату с шумом ворвался какой-то подполковник и доложил, что стрелковый полк атакован противником. Полк отходит. А следом идут немцы. Сюда, в направлении хутора. Все вскочили. Лукин приказал мне остановить гитлеровцев, не допустить их продвижения к командному пункту.
Вскочив на коня, я помчался к дивизии. Полки сели на коней и на ходу стали развертываться для атаки.
Став перед 58-м кавалерийским полком (он был в центре), я подал команду «Шашки к бою!» и, не видя еще противника, повел дивизию рысью, выбросив вперед разъезды. Километра через два мы встретились с нашими отходящими стрелковыми подразделениями. Приказываю командиру резервного 52-го полка разомкнуть один эскадрон в одну шеренгу, остановить и собрать пехотинцев.
В полукилометре от нас горел хутор. Особенно ярко пылал сарай, по-видимому, с сеном. Высокий столб пламени зловеще озарял окрестность. И тут мы увидели гитлеровцев. Шли они беспорядочной толпой, горланили что-то и не целясь палили из автоматов.
При виде наглого, самоуверенного врага, поганящего нашу землю, убивающего наших людей, нас охватило законное чувство лютой ненависти. Командую полкам: «В атаку!» Конники ринулись навстречу фашистам.  Те заметили нас, но было уже поздно. Мы врезались в их толпу: удар был настолько неожиданный, что гитлеровцы, не отстреливаясь, кинулись к лесу. Спастись посчастЛИВИЛОСЬ немногим.
В лес мы углубляться не стали: темно, да и конница  в лесу не атакует в конном строю.
Надо было как можно скорее организовать оборону. Сигналами «Стой» и «Сбор» приостанавливаю атаку. 
Командир резервного полка доложил, что собралось около двухсот пехотинцев. Пехотинцев накормили из запасов пулеметчиков (в тачанках у пулеметчиков всегда кое-что припрятано на черный день) и помогли им закрепиться, организовав оборону.
В 23.00 дивизия получила приказ командующего армией: держать фронт до четырех часов утра, после чего отходить на юг, прикрывая группу командармов со штабами и остатками войск, которые будут с рассветом пробиваться в район Стогово (южнее Вязьмы) на соединение с 20-й армией генерал-лейтенанта Ершакова.

САМЫЕ  ТРУДНЫЕ  ДНИ

Штабом посланы разъезды, чтобы связаться с соседями на флангах. Они вернулись с тревожной вестью: ни справа, ни слева наших частей нет, противник обходит нас на обоих флангах. В ночной темноте не стихает треск немецких автоматов; спереди, справа, слева, сзади взвиваются осветительные ракеты. Пытаюсь связаться со штабом армии, но разъезды теряют людей, а пробиться не могут.
Относясь к делу формально, мы могли спокойно просидеть на месте до четырех часов утра. Но нас мучила мысль: что с командным пунктом армии? Может, командарму и штабу нужна наша помощь?
А разъезды все возвращаются ни с чем.
— Дай я попробую, — сказал     комиссар    дивизии А. Г. Полегин.
В эти тяжелые дни в полной мере раскрылись замечательные качества нашего комиссара. Александр Гаврилович был хорош в бою. Он умел зажечь людей пламенным словом большевика, которое проникало в сердца, делало бойцов отважными и решительными, вселяло веру в светлое будущее, вело на подвиг во имя  этого будущего.
Комиссар Полегин разделял мои волнения и так же, как я, считал, что надо во что бы то ни стало связаться со штабом армии и узнать, что там произошло.
Тихо и просто он сказал:
— Дай мне двух разведчиков и  двух коноводов. Подъеду ближе к хутору, спешусь и незаметно проберусь на командный пункт.
Я сделал попытку отговорить его: незачем комиссару брать на себя эту миссию.
Полегин ответил:
—  Время дорого, а мы его теряем на споры. Не сомневайся, со мной ничего не случится.   Очень не хотелось отпускать комиссара: с ним было легче. И все же я дал согласие. Быстро отобрали нужных людей. Чуть ли не со слезами я обнял его. Поцеловались.
— Адрес не потерял?— спросил он.
— Нет, — ответил я (мы давно обменялись домашними адресами и дали друг другу слово, что в случае гибели одного другой найдет его семью и будет о ней заботиться). — Береги себя.
Обмотав копыта лошадей тряпками, Полегин и его товарищи скрылись в темноте. Я провел немало тревожных минут. Наконец послышался приглушенный топот, показались силуэты всадников. Комиссар все-таки пробился на хутор, где размещался   штаб  армии. Там уже никого не было.
Удалось выяснить, что еще в полночь оба командарма и Болдин, собрав своих штабных работников и сколотив отряд человек в шестьсот, взяли радиостанцию и ушли в неизвестном направлении. Итак, мы уже около четырех часов сидим здесь неизвестно для чего, неизвестно кого прикрывая.
В пятом часу утра полки по моему приказу бесшумно снялись с места. Держа коней в поводу, конники двинулись на юг, как приказал нам еще вечером командарм дивизия подошла к деревне ЖИПИНО. Разъезды, высланные нам, были встречены огнем: в деревне враг.
Чтобы избежать ненужных потерь, я решил обойти ее с северо-запада и на рысях повел дивизию через лес на БУХАНОВО. Но до деревни мы не дошли. У узкого ручья головной эскадрон попал под ураганный автоматно-пулеметный огонь. Стало ясно, что пробиться здесь будет еще тяжелее. Решил вернуться к деревне Жипино.
Там видели только наши разъезды и ничего не подозревают о наших намерениях. Мы внезапно навалимся всей дивизией и сомнем местный гарнизон.
Я крикнул Саковичу, чтобы он вызвал командиров полков. Но Сакович не успел отъехать от меня — с окружавших нас деревьев посыпались автоматные очереди. Немецкие «кукушки» в упор расстреливали всадников и лошадей.
Ранило коновода. Пулей оторвало кончик уха у моего коня. Мотнув головой, конь забрызгал меня кровью.
— Товарищ командир, вы ранены? — Сакович бросился ко мне, стараясь заслонить своим телом. Следующая очередь, предназначавшаяся мне, сразила его, и он замертво упал с коня.
Гибель И. Л. Саковича меня потрясла. Он был мне не только адъютантом, но и другом, отцом. Он постоянно следил за мной как за сыном и старался, чтобы я меньше терпел лишений. Всегда находил время чуть ли не в седле приготовить пищу, найти охапку сена и подложить под бурку, когда я ложился отдохнуть. А в случае опасности старался прикрыть, уберечь меня. И вот нет больше этого чудесного, скромного и самоотверженного человека...
В треск автоматов вплелись разрывы мин. Шарахались в разные стороны, падали кони. Падали люди. Командую своему комендантскому взводу спешиться и открыть огонь по деревьям. Это сразу дало результаты.
«Кукушки» на ближайших деревьях смолкли. Примеру комендантского взвода последовали и другие всадники. Удалось навести относительный порядок. Подобрали раненых, уложили их на пулеметные тачанки, на хозяйственные  и  санитарные   повозки.  Полки организованно оставили лес и к девяти часам утра вновь вышли к ЖИПИНО.
Отдаю приказ: 55-му и 58-му кавполкам атаковать в пешем строю в одной цепи, имея штаб дивизии в центре боевого порядка; 52-й кавполк по сигналу красной ракеты должен атаковать в конном строю.
Я уже было подал знак полкам, как вдруг увидел перед собой командира 127-й танковой бригады генерал-майора танковых войск Федора Тимофеевича Ремизова.
— Здорово, кавалерия! — приветствовал  он  меня.
— Здорово, танкисты! — отвечаю ему в тон. — Много вас?
— Танков всего у меня три, все КВ. Вот они в кустах, на ходу, и боеприпасы есть. Остальные вчера потерял, пытаясь пробиться через Вязьму.
— Да, танков немного, но и это хорошо. Будем пробиваться вместе.
— Не возражаю.
— Отлично! — обрадовался я и изложил план атаки, предложив  поставить  танки   в   наш  боевой   порядок в центре. Ремизов согласился.  Возле танков  познакомил меня с комиссаром бригады и начальником штаба.
В десять часов после короткого огневого налета мы пошли в атаку. За цепью спешенных кавалеристов шли пулеметные тачанки, с которых время от времени открывался огонь, помогавший нам продвигаться. В ста — ста пятидесяти метрах от деревни в наших боевых порядках стали рваться мины. Цепь редела и вскоре залегла. Назрел кризис боя. Еще бы рывок, и мы были в деревне, а тогда уже, считай, прорвались. И вот на этот рывок сил не хватило.
Особенно много потерь приносили центру нашей цепи пулеметы, установленные на крыше дома, стоявшего в глубине деревни. Но вот одна  из наших тачанок на галопе вырвалась вперед, развернулась, и в тот же миг ее пулемет открыл огонь по крыше дома. Через минуту смертельно раненный наводчик свалился. Его заменил помощник, но вот и он упал, схватившись руками за грудь. Тогда ездовой, привязав вожжи за передок тачанки, быстро перелез через спинку своего сиденья и, присев за пулемет, возобновил огонь. Мы с волнением наблюдали за ним. Пулеметы врага на крыше смолкли. Но наша радость сменилась болью: прямым попаданием мины тачанку разнесло на куски. К великому сожалению, мне так и не удалось узнать фамилии пулеметчиков-героев.
Обстановку еще более осложнил сильный автоматный огонь противника с окраины деревни. И вот тут-то на наш правый фланг вырвалась на полном карьере вторая пулеметная тачанка. Я сразу узнал ее по правой пристяжной.
Незадолго до того, осматривая пулеметные эскадроны, я сделал замечание командиру пулеметного расчета Сундукяну за то, что к тройке рыжих лошадей припрягли темно-серую. Упряжка лошадей разной масти имела непривычный и неприятный вид.
И вот теперь наш Сундукян геройски повел свою тачанку под огонь врага. 
Развернувшись, он стал поливать длинными очередями немецких автоматчиков. Их огонь сразу резко ослабел.
Решив, что настало время, выпускаю красную ракету. Сверкая шашками, с криком «ура» 52-й полк во главе с подполковником Герасимом Ефимовичем Фондеранцевым с остатками нашей пешей цепи почти без потерь ворвался в деревню. Но где же танки генерала Ремизова? Во время атаки их не было с нами, а как бы они нам помогли, сколько людей сохранили! И только когда мы миновали деревню и дошли до шоссе, три знакомых танка выползли на дорогу. Расспрашивать танкистов, что у них произошло, было некогда: со стороны Вязьмы показались вражеские танки и начали нас обстреливать.
Под их огнем эскадроны пересекли шоссе и накапливались в кустарнике по другую его сторону. Шоссе перескочили с небольшими потерями, но в кустарникё подверглись сосредоточенному обстрелу минометов и артиллерии. Конники укрывались в щелях и землянках — их здесь оказалось много. А лошадей укрыть было невозможно, и они гибли десятками.
В кустарнике, который занимал площадь около двух квадратных километров, мы увидели много людей из других частей. Они вынуждены были скрываться тут, потому что дальнейший путь на юг преграждала река Вязьма, через которую не было переправ. К тому же на противоположном берегу находились немцы.
Первые же наши разъезды, подошедшие к реке, были обстреляны с противоположного берега и с шоссейного моста, что виднелся в полутора километрах правее нас.
Пришлось ждать темноты. К ночи пошел первый мокрый снег. Он падал большими хлопьями и тут же таял. Холод и слякоть ухудшали и без того подавленное настроение. Враг продолжал обстреливать кустарник. Организовав разведку и охранение, штаб начал под огнем приводить в порядок остатки дивизии. Собралось около четырехсот всадников, шесть пулеметов на тачанках, около десятка двухпарных повозок.
Возле меня генерал Ремизов, комиссар, начальник штаба танковой бригады и несколько танкистов. Танков у них больше нет — все три подбиты при попытке преодолеть шоссе. Я предложил Ф. Т. Ремизову, как старшему по званию, принять командование всей группой, поскольку кроме остатков дивизии в кустарнике набралось еще около трехсот человек из других частей. Среди них, между прочим, оказались работники прокуратуры фронта Иван Прокофьевич Пастревич и Василий Филиппович Блинков> замечательные товарищи, которые в любой обстановке сохраняли выдержку и спокойствие. Они оказали большую помощь в работе с людьми.
Федор Тимофеевич резонно отверг мое предложение, заявив, что  у меня хоть и неполная, но дивизия, а у него нет и десятка бойцов. Так что старшим командиром остался я.
В сумерках огонь противника стал слабее. Это облегчило организацию переправы. Посланные мной разъезды возвратились с весьма неутешительными донесениями: берега топкие, болотистые, река широкая — не менее четверти километра, противоположный берег занят небольшими гарнизонами немцев, расположенными друг от друга на расстоянии восьмисот - тысячи метров. Наиболее подходящим местом признан лес в трех километрах восточнее шоссейного моста. Ближайший немецкий гарнизон на том берегу — в деревне СТЕПАНЬКОВО, в шестистах метрах западнее намеченного места. Ночь была темной, словно сама природа хотела выручить нас.
Ощупью вышли к реке, держа лошадей в поводу. Посылаем несколько всадников проверить глубину реки и характер противоположного берега. Но, как ни бились конники, ни одна лошадь в воду не пошла. Лошади пугались топкого дна и холодной воды. Тогда вызвались три смельчака. Оставшись в одном белье, они вошли в ледяную воду, таща за собой длинную веревку, связанную из арканов для сена.
Вслушиваемся в удаляющиеся всплески. Люди плывут в ледяной воде. Только подумаешь об этом и невольно сам ежишься. С замиранием сердца следим за веревкой. Вот она натянулась. Значит, немцев нет. Радостный вздох вырывается у всех. Теперь мы тревожимся за пловцов.  Один остается там, а двое должны вернуться. Снова томительное ожидание. Но вот они на нашем берегу. Собираем сухие попоны, укутываем смельчаков, даем хлебнуть водки.
Но все же, как переправляться? Как быть с ранеными? Кони не идут в воду. А что, если использовать кузова повозок-тачанок? Они без щелей, значит, тонуть не будут. Приказываю снять один кузов и испытать на воде.
Результат превзошел все ожидания. Кузов свободно держит трех человек. Теперь надо загнать в воду лошадей. Пробуем нескольких связать цепочкой — каждую поводом за хвост впереди идущей. В голову ставим самую послушную. Ее тянут за повод с импровизированного парома. Неохотно, но все-таки лошади вошли в воду. Снимаем с ходов еще шесть кузовов и пускаем их вместо лодок.
Переправа началась. Кто — в кузовах повозок, кто, сидя на лошадях. Лошадям, имевшим дурную привычку ржать, обвязали морды. Ракеты взвивались довольно часто, но туман и падающий крупными мокрыми хлопьями снег надежно укрывали нас. Главное — соблюдать полнейшую тишину и спешить, чтобы переправиться до рассвета.
Первыми высадились на том берегу разведчики и пулеметчики, которые заняли оборону. Затем начали переправлять раненых. Посылаю туда и нескольких командиров, чтобы сразу организовать управление переправившимися подразделениями. Но вот к кузову-лодке подбегает какой-то боец в короткой шинели с винтовкой в руке (значит, не кавалерист) и истерично кричит:
— Сейчас же посадите меня, а то открою огонь — пусть немцы услышат и перестреляют вас всех.
Еле сдержав себя, подхожу к нему, объясняю, что в первую очередь переправляем раненых. Ничего не слушает, орет, ломится в кузов. Немцы услышали—над рекой взвилось несколько ракет, ударили автоматные очереди. К паникеру потянулись сразу десятки рук. Схватили, зажали рот. Покончили с ним мгновенно и без единого выстрела: суровы были неписаные законы войны.
Часам к пяти утра все люди были уже на правом берегу. Сыплет мокрый снег, временами переходящий в холодный дождь. Все вымокли до нитки. Бойцы забиваются в пещеры и какие-то землянки, вырытые в склоне берега.
Ждем возвращения разведчиков. Перед ними поставлены две задачи: найти свободные участки для прохода на юг и связаться с группой Лукина, которая, выполняя приказ командующего фронтом, должна, тоже, продвигаться на юг, в район СТОГОВО для встречи с 20-й армией Ершакова.
Мы так и не встретились с ней. Михаила Федоровича Лукина мне довелось снова увидеть только в 1954 году. Во время одной из встреч, в ноябре 1962 года, он подробно рассказал, что случилось с ним и его товарищами.   
Покинув район командного пункта, группа командиров во главе с Лукиным и Болдиным двигалась на юго-запад. На второй день во время перестрелки с противником Лукин был ранен в ногу осколком мины. Идти он не мог, и его несли товарищи. Добрались до какого-то леса, нашли здесь покинутые землянки. Лукина поместили с тяжелораненым начальником особого отдела 24-й армии. Спустя несколько минут раздался крик:
— Немцы!
Затрещали выстрелы. Раненые с трудом выползли из землянки. Начальника особого отдела фашисты схватили и расстреляли сразу. Лукину в суматохе перестрелки удалось было скрыться в кустах, но он получил еще две раны — в уже поврежденную ногу и в руку (рука и сейчас мертва — перебиты нервы) — и потерял сознание. Очнулся уже в немецком госпитале. Ему ампутировали ногу. До конца войны пробыл он в фашистских застенках. В плену генерал вел себя с достоинством, как подобает настоящему советскому патриоту.
Сейчас М.Ф. Лукин в отставке, живет в Москве, работает в Комитете ветеранов войны.
Уже на противоположном берегу реки мы спохватились: нет комиссара дивизии А.Г. Полегина. Я был удручен и потрясен. Поиски ни к чему не привели. Только в 1942 году мне стало известно, что А.Г. Полегин воюет комиссаром кавалерийского корпуса. Мы списались. Оказалось, что во время боя на шоссе комиссар присоединился к группе бойцов, отрезанной от основной нашей колонны, и вместе с ней перешел линию фронта. В 1942 году Александр Гаврилович Полегин погиб в бою.
[Примеч. В.Ю. - полковник ПОЛЕГИН А.Г. занимал должности заместителя по политической части командиров 6-го и 7-го кавалерийских корпусов Воронежского фронта.  Погиб в бою 15 января 1943 года. Похоронен в братской могиле № 1 г. Валуйки Белгородской области. Семья проживала в  г. Ковров, Военгородок, дом 3, кв. 17].
В шестом часу утра, разделившись на два отряда, мы тронулись на юг. Шли параллельными колоннами в стороне от дорог. Лошадей, на которых сидели раненые, вели в поводу. Впереди пешая разведка. В темноте подошли к железной дороге. Переваливаем через насыпь.
Она высокая и крутая. Лошади скользят, падают. Да и не все люди могут удержаться на ногах. Враг, видимо, услышал шум. Едва мы отошли от насыпи, спереди и с флангов ударили  автоматы и  пулеметы.
— Товарищи, вперед! Ура!
Послышалось «ура» и слева — это пробивалась наша вторая колонна.
Через несколько минут вспышки впереди прекратились. Мы поняли, что прорвались через заслон, хотя так и не встретили ни одного гитлеровца: наверное, разбежались в стороны. А с флангов и тыла все еще трещат пулеметы и автоматы. Беспрерывно взвиваются ракеты. Связи с левой колонной нет. Посылаю связных. Вернувшись, они доложили, что левая колонна входит в лес в пяти километрах севернее Стогово и там будет ждать моих распоряжений. Мы тоже поворачиваем в этот лес. Вскоре обе колонны соединились. 
Наступал рассвет. День решили пробыть в лесу – привести себя в порядок, попытаться связаться с армией генерала Ершакова. Две пешие разведпартии уходят в поиски. Организовали охранение.
Люди дрожат от сырости и холода. Пришлось, когда рассвело, разрешить развести костры — по одному на пятнадцать — двадцать человек, но обязательно из сухих сучьев, чтобы не было дыма.
К полудню люди  обсушились и отдохнули. Выглянуло солнце. Настроение стало улучшаться. Появилась надежда на соединение со своими. Мы считали, что части 20-й армии ведут бои в окружении где-то южнее Стогово. Правда, шума боя не было слышно, но это нас не смущало.
Приказал начальнику штаба взять на учет и оформить всех примкнувших к нам товарищей. Их уже более шестисот, причем люди  продолжают прибывать и в одиночку и группами. Они из разных родов войск, с разных должностей, с разными званиями — от рядового до генерала. Конники нашей 45-й кавдивизии уже стали растворяться в этой разношерстной массе, но все-таки пока являются костяком, поэтому мы по-прежнему называем себя сорок пятой кавалерийской.
Осмотрели лошадей. Насчитали сто восемьдесят, а здоровых среди них только двадцать две. Остальные ранены, некоторые чудом держатся на ногах. У нас нет возможности возиться с ними. Оставлять их врагу тоже  не можем. Многих раненых животных пришлось пристрелить. После этого тяжелого акта у нас не осталось и полусотни лошадей.
Умер от раны в живот начальник разведки дивизии Гавронский. Его ранило ночью при переходе через железную дорогу. Он ужасно страдал, бредил, все звал детей и жену. Смерть Гавронского омрачила нас.
Настроение испортилось еще больше, когда возвратилась разведка и доложила о тяжкой судьбе армии генерала Ершакова. С разведчиками пришли несколько командиров и красноармейцев этой армии. Они рассказали о тяжелом бое, который разгорелся здесь недавно. Мы побывали на том страшном месте. Развороченная земля усеяна трупами наших и немцев. Здесь же исковерканные повозки, орудия, машины. Раненые лошади, с низко опущенными головами бродят по мертвому полю. А вокруг зловещая тишина. Уцелевшие группы бойцов и командиров уже ушли, чтобы пробиться  к своим.
Во второй половине дня наблюдатели донесли, что к лесу со всех сторон движутся гитлеровцы на мотоциклах, автомашинах и в пеших боевых порядках. Было также замечено, что минометные батареи  противника занимают огневые позиции. Таким образом, мы оказались еще раз окруженными.
Подав команду «К бою!», я начал организовывать прорыв. План был  прост: с наступлением темноты внезапно атаковать немцев на одном из наиболее выгодных направлений и бегом преодолеть занятую ими зону. Чтобы не растерять людей, решил пробиваться колонной, построенной по двадцать человек в ряд с интервалами в три — пять шагов между бойцами. По моему сигналу первые два ряда и все фланговые, подойдя к опушке леса, должны открыть огонь из автоматов и с криком «ура» броситься вперед. Для удобства управления расположился со своими заместителями и помощниками в центре первых трех рядов.
Уже стало смеркаться, когда мы были готовы к броску.
И вдруг через громкоговорители с немецкой стороны раздались слова: «Рус! Сдавайсь! Ви ест окружены крупными немецкими частями. Вам капут. Сдавайсь!»
В первую минуту многие растерялись. В такой ситуации могла возникнуть и паника. Понимая это, я громко скомандовал:  «Вперед, товарищи!  Огонь!  Ура!».
Вся масса людей, будто очнувшись,  с криком «ура»  бросилась вперед, открыв шквальный автоматный огонь. Через час мы уже приводили себя в порядок на лесной поляне. Потерь почти не было. Внезапность и быстрота сделали свое дело.
Собираю командиров и политработников. Советуемся, что делать дальше. Одни предлагают разбиться на группы по восемь человек и прорываться каждой самостоятельно.
— Хотите, чтобы нас, как цыплят, перехватали поодиночке? — возражают другие.
Кладу конец спорам. Мое решение: всем быть вместе и пробиваться организованно, силой.
Именем Родины обязываю всех безоговорочно выполнять мои приказы.
Тут же решили и организационный вопрос. Вместо полков и эскадронов были созданы отряды. Назначены командиры и комиссары.
 Несколько позже в более узком кругу определили конкретный план действий.
Опять было два мнения: одно — пробиваться к своим через линию фронта, другое — составить партизанский отряд и действовать во  вражеском тылу.
Второе было заманчиво. Но мы не имели опыта партизанской борьбы, да и помнили требование командования — двигаться к Москве, спасать ее. Решено — будем пробиваться к своим. Но на таком участке фронта, где противник менее активен, где у него нет ударных группировок. Намечаем маршрут. Вражескими тылами пройдем около трехсот километров, до самого Серпухова, а там пробьемся через фронт.
Случайно услышал, что некоторые товарищи все еще  ратуют за раздробление отряда на восьмерки. Одним из  «агитаторов» оказался мой ближайший помощник. Пришлось  ему  и  еще  кое-кому пригрозить  расстрелом  за такие разговоры.
С наступлением темноты трогаемся в путь.
Подошли к железнодорожной станции ПЯТНИЦА [правильно – ВОЛОСТА-ПЯТНИЦА]. Наша разведка  нарвалась на  пулеметы и с потерями отошла. Высылаю новую разведку с заданием подойти к станции с юга. Прождали ее часа два — как в воду канула. Посылаю еще разведывательную группу. Она также бесследно исчезла. Не выдержав, беру с собой человек двенадцать и отправляюсь с ними в разведку.
Нашли укрытый участок для перехода через линию железной дороги. Веду через него весь отряд. Преодолели насыпь. Двигаемся теперь параллельно железной дороге в полукилометре от нее. Я по-прежнему во главе разведки. Главные силы идут за нами в двухстах — трехстах метрах, на расстоянии зрительной связи. Помогает луна. Она освещает окрестность и от лунного света приятно блестит слегка запорошенная снегом земля.
Прошли, таким образом, около двух километров. Внезапно разведку обстреляли с полотна железной дороги.
— Ложись!
Разведчики  быстро  выполняют  команду.  Но  потери все-таки несем:  один  убит, один ранен.
Приподымаю голову. Как там наши главные силы? Но их уже нет — скрылись в ближайшем лесу.
С четверть часа  пролежали  мы,  прижатые к земле струями трассирующих пуль.
На миг стрельба утихла. Но только шевельнулись — снова ливень свинца.
— По одному ползти за мной к лесу! — подаю команду.
Ползли минут сорок — пятьдесят. На опушке поднялись и бегом бросились в лес. Долго искали главные силы отряда. И без результата. Видимо, товарищи, считая нас погибшими,  ушли,  хотя  это  ни  в  коей  степени  не оправдывало их.
Только теперь я осознал глубину своей ошибки. Разве имел право командир дивизии превращаться в командира разведывательной группы?  В  результате отряд остался без руководства.
Успокаивало одно, что отряд должен следовать по намеченному маршруту. И мы сможем его догнать.
Надеясь на это, группа, которая перестала быть разведывательной, энергично двинулась вперед по намеченному маршруту.
Уже рассветало. Идти дальше было опасно. Мы вошли в перелесок севернее станции Угра и расположились на отдых. Отдых был относительный, так как все промокли от ползания по влажному снегу, дрожали от холода, а костра нельзя было разжечь — не найти сухих  дров, да и боялись, как бы немцы не заметили дым.
Итак, итог малоутешительный. Пробиться мы пробились, но с потерями. А самым неприятным было то, что мы оторвались от главных сил отряда и с каждым часом гасла надежда на соединение с ним. Настроение у всех препаршивое, а у меня просто ужасное. К счастью, я не знал тогда, что отряд все-таки распался на мелкие группы — сказались   вредные   разговоры,    которые    мы   так, видимо, и не смогли пресечь. В этом я  тоже виню себя: не применил решительных мер к тем, кто агитировал за распад отряда на мелкие группы.
И не знали мы тогда, что эти группы стихийно двинулись по  кратчайшим направлениям к линии фронта. Некоторые из них прорвались в районе Наро-Фоминска, а некоторые совсем не вышли к своим. Кое-кто влился в партизанские отряды, кое-кто осел в деревнях, дожидаясь прихода советских войск, а некоторые просто оказались  в плену.
На каждом шагу попадались немецкие листовки. В них писалось, что немецкие войска захватили Москву, что японцы выходят к Уралу. Всем солдатам, офицерам и генералам Красной Армии, оказавшимся в окружении, предлагалось выходить из лесов, сдавать  оружие и идти в плен. Добровольно сдавшимся обещалась работа и хорошая жизнь до конца войны. Остальных ждал  расстрел на месте.
Мы не верили фашистским бредням. И все же не раз охватывало отчаяние. Больше всего пугала перспектива попасть в плен. Но мысль, что люди мне верят, идут за мной, удерживала от малодушного поступка, заставляла держать себя в руках, придавала новые силы для борьбы.
Ночью выбрались из леса и тронулись на юго-восток. Подошли к деревне. В некоторых домах горел свет. Осторожно подкрались к крайнему дому. Засели и стали ждать. Вот открылась дверь, и во двор вышла женщина.
— Ох! Кто это? — испуганно  вскрикнула она.
— Тихо! — строго предупредили мы.
Стали расспрашивать. Выяснилось, что в деревне размещены пленные — раненые советские бойцы и командиры. Их семьдесят человек. Ухаживают за ними их же врачи и медицинские сестры. Все раненые в тяжелом состоянии, самостоятельно двигаться никто не может. Их охраняют немецкие солдаты нестроевой команды — десять — двенадцать человек. Размещаются они в одном доме, и сейчас, наверное, все спят, кроме часового.
Поблагодарив женщину, мы сейчас же направились к тому дому, быстро обезоружили немцев. Пожилые солдаты тряслись от страха и лопотали: «Гитлер капут! Гитлер капут!»
К нам подошли советские врачи. Что делать с ранеными? Увезти их невозможно. Предлагаю оставить их на попечение колхозников, а врачам и медсестрам присоединиться к нам. Они отказались. Без них раненые погибнут. Их долг — до конца оставаться на посту. Крепко жму руку этим благородным людям. Обходим раненых. Они лежат в избах на полу, на соломе, покрытой солдатскими плащ-палатками. Окровавленные бинты, запах лекарств и гноящихся ран. Хриплое дыхание, стоны. При тусклом свете коптилок вглядываюсь в измученные лица. Несчастные понимают, что мы ничем не можем помочь. Просят только сообщить об их судьбе родным да крепче бить врага.
Велю привести обезоруженных немцев. Говорю им, что сейчас мы дарим им жизнь. Но если что случится с ранеными русскими — пусть пеняют на себя, всем будет капут. Немцы обрадовано улыбаются, кивают:
— Гут! Гут!
С болью в сердце уходили мы из деревни.
Шли не отдыхая. Падал мокрый снег. Одежда разбухла, стала невыносимо тяжелой. На сапоги налипали пудовые комья грязи. Мы устали. Хотелось упасть на раскисшую землю и лежать, лежать, лежать. Но мы шагали и шагали на юго-восток.
В полдень 17 октября подошли к деревне КОПТЕВО, Знаменского района, Смоленской области. Немцев здесь не было. Мокрых, еле живых от усталости, нас приютили колхозники. Хозяйка дома, в котором я остановился, Татьяна Никаноровна Авдеенко, приветливая, гостеприимная женщина, отнеслась к нам как к родным. Утолив голод, мы заснули мертвым сном.
А на рассвете нас разбудила встревоженная хозяйка и сказала, что деревню окружают фашисты. Поднимаю своих товарищей. Выскакиваем из хат, бежим к реке — хозяйка сказала, что там есть лодки.
Действительно,  лодки   оказались   на   месте.   Но  они были прикованы цепями к столбикам, врытым в Землю. Разомкнуть цепи было нечем. Пускаю в дело трофейный парабеллум. Его тонкий ствол вполне заменил нам ломик. Выдернули скобы из столбиков, оттолкнули лодки от берега. Через несколько минут мы уже были на другом берегу, в густом лесу.
Много дней мы скитались по земле, занятой врагом. Были стычки с гитлеровцами. Смерть подстерегала на каждом шагу. Мы выжили лишь потому, что нам помогали советские люди, помогали, хотя знали, что за это их ждет жестокая расправа.
Крестьяне с тревогой спрашивали нас:
— Правда, что немцы взяли Москву, а японцы подошли к Уралу?
— Не верьте этой чепухе, — отвечали мы. — Фашисты не гнушаются никакой ложью, чтобы обмануть наших людей, сломить их волю.
Спрашиваем крестьян:
— А что с вашим  колхозом? Разогнали его фашисты?
— Нет, сказали, что колхозы они не трогают.
— Это вражеская уловка, товарищи. Не верьте фашистам. Они хотят сыграть на вашей привычке к коллективному труду, на вашем доверии к колхозам. Для врага это удобный способ использовать созданное вами общественное богатство, запасы хлеба, поголовье скота.
— Что же нам делать?
— Немедленно разбирайте все по домам. Только учет ведите, кто что взял. А придут наши, вы опять сложите колхоз.
Такие разговоры я вел с крестьянами в каждом селе. Не раз я мысленно спрашивал себя: «А правильно ли ты, коммунист, ведешь себя? Ведь тебя на такие инструкции никто не уполномочивал. Вот ты пробьешься к своим, обязательно пробьешься, и должен будешь дать отчет партии о том, что сделал и как делал...»
Но эти сомнения быстро проходили. Я был уверен в своей правоте, ибо партию я чувствовал сердцем и носил ее в сердце, и, пожалуй, свою близость к ней чувствовал здесь, в тылу врага, еще сильнее, чем раньше, когда был в родной партийной среде.
В последующие восемь дней ничего существенного не произошло,  если не считать внезапных стычек с мелкими группами немцев, в основном на дорогах, когда нам приходилось их пересекать. Вдоль дороги мы двигаться избегали, чтобы не нарваться на засады.
26 октября еще засветло мы подошли к деревне КЛИПЫ (в пятидесяти километрах западнее Серпухова). Разведали, что в деревне немцев нет, но совсем близко стоят их части. Рискованно здесь располагаться, но иного выхода нет: людям надо обсушиться и отдохнуть.
Стояла по-прежнему сырая погода, беспрерывно шел снег, который долго на земле не залеживался и таял. Сырость пронизывала насквозь. Мы мечтали о тепле и сухой одежде, как о несбыточном счастье.
С мерами предосторожности вошли в деревню и, узнав, где живет председатель колхоза, двинулись к нему (в это время, как уже говорилось, гитлеровцы еще не ликвидировали колхозы, хотя начали понемногу забирать из них скот).
Во дворе нас встретили двое чернобородых мужчин, очень хорошо одетых; один даже, как мне сейчас помнится, был в черной куртке с каракулевым воротником и в такой же шапке. Он рубил  хворост на дворе.
На мой вопрос, кто председатель колхоза, мужчина грубо спросил:
— А в чем дело?
Думая, что это и есть председатель, и удивленный его тоном, я спокойно изложил свою просьбу: устроить нам ночлег и накормить пас из колхозной кладовой, если ее еще не разграбили немцы.
— Убирайтесь отсюда!..  Командиры!..  Конец вам  и всей вашей коммунии… Сбежали все от немцев. Дали они вам духу. Так вам  и  надо. Вон отсюда, вшивая команда!
Стоявший рядом второй бородач злорадно захохотал и тоже предложил нам убираться.
Закипев от ярости и ненависти, шагнул к ним, заложив руку за борт шинели, где лежал второй пистолет ТТ (трофейный парабеллум пришлось выбросить после его использования в качестве ломика), и  резко спросил:
— А вы что за сволочи? Фашистские лакеи, продавшие свою Родину?
Чернобородый замахнулся на меня топором:
— Убью!
Выхватываю из-за борта шинели пистолет и стреляю в него. Он бросает топор, прижимает к груди, видимо, простреленную руку и бросается со двора. Второй — за ним. Стрелять мне больше не дали товарищи: побоялись, что выстрелы привлекут внимание гитлеровцев. Мы покинули деревню. За околицей наткнулись на колхозные конюшни и сторожку. Недалеко от них начинался большой лес.
Решили заночевать здесь. Трое расположились в сторожке —  больше она не вмещала, остальные — в ближайшей конюшне. Уже совершенно стемнело, снег перестал идти, а на небе появилась луна, которую почти беспрерывно закрывали черные плывущие облака. В пустой сторожке оказались дрова.
Мы затопили очаг, разделись. Приятное тепло разлилось по всему телу. Положили на угли картошку, набранную по дороге. От аппетитного запаха кружилась голова. Безумно хотелось спать. Но голод был сильнее, и все терпеливо ждали, когда испечется картошка. В конюшне товарищи тоже развели костер и тоже пекли картошку. Для охраны выставили наблюдателя.
 В полночь мы ужинали, сидя прямо на полу, полуголые, —  одежда и сапоги сушились над очагом. Приятно похрустывала на зубах обгоревшая корочка печеной картошки. Вдруг вбежал бывший колхозный сторож и крикнул: «Немцы!». Все мигом вскочили. Открываем дверь. При свете луны отчетливо видно — на нас движется цепь солдат. Командую товарищам:
— К бою!
Схватив лежавшие рядом две гранаты и оставив все свои сушившиеся вещи — сапоги, гимнастерку, шинель, кубанку, — выскакиваю из сторожки. Из конюшни выбегают товарищи. Приказываю всем отходить к лесу. Бросаю в гитлеровцев гранату. Автоматные очереди все ближе. Кто-то из наших закричал от боли... Кто-то рядом упал... Бросаю вторую гранату и вслед за товарищами бегу в лес. Ложимся за  деревьями и встречаем немцев огнем. Они пятятся за конюшню и оттуда обстреливают лес. Подходить к нам не решаются: гитлеровцы боятся леса, а тем более ночью: за каждым деревом им чудится партизан.
 Мы двинулись в глубь леса. Я замерз. Легкие тапочки— надел  их, когда сушил сапоги, промокли, в них набился снег. Мерзнут спина и плечи под тонкой рубахой. Бьет лихорадка. Выручают товарищи. Один из вещевого мешка достал гимнастерку, другой — запасные сапоги, третий — телогрейку. Шапки не нашлось. Повязал голову каким-то шарфом. Поблагодарил товарищей за заботу. Тронулись дальше, ориентируясь по компасу.
Да, предатели из деревни Климы все-таки натравили на нас гитлеровцев. Кто они? Оба средних лет, очень похожи друг на друга — с черными короткими бородами лопатой и даже одеты в одинаковые короткие куртки-полупальто. Надеюсь, их не обошла справедливая народная кара. «В семье не без урода» — гласит старинная русская пословица. Нашлись мерзавцы, которые изменили народу, земле своей и пошли в услужение врагу. Они исключение, их единицы. Но вреда они принесли много, и им не может быть пощады.
Негостеприимно встретили нас и в деревне НИКОЛЬСКОЕ. Но там была не враждебность, а только   страх. Фашисты  запугали  крестьян,  и  те  не  решались  приютить нас,  чтобы не навлечь беду на свою голову.
Подход к линии фронта все более и более осложнялся. Стало труднее проникать между немецкими гарнизонами и частями, так как плотность вражеских войск все увеличивалась. Надо было разобраться поточнее в обстановке, чтобы определить окончательно район и способ перехода линии фронта.
В последних числах октября юго-западнее СЕРПУХОВА ночью удалось захватить языка. Он оказался ефрейтором 13-го армейского корпуса. Со страху сначала только бормотал: «Гитлер капут!» Но потом рассказал, что уже несколько дней их части не могут продвинуться ни на шаг.
Как мы потом узнали, действительно в эти дни враг был  окончательно остановлен. На защиту столицы партия подняла весь народ. Центральный Комитет Коммунистической партии обратился не только к жителям Москвы, но и ко всем советским людям, призывая их на защиту своей чести, свободы, на защиту родной Москвы от нашествия наглого врага.
Призыв партии нашел самый живой отклик. Советские патриоты были готовы, не жалея жизни, постоять за свою Родину, за свой народ, за партию, за правительство, за свою Москву, за себя.
Каждый коммунист считал своим долгом быть в первых рядах бойцов. Ученые, писатели, работники искусства, порой абсолютно непригодные к строю, шли на святой обман, скрывая недуги, лишь бы только быть в рядах защитников Родины, защитников Москвы.
Партия своей твердой волей сплачивала народ, вселяла в него веру в нашу победу и вела за собой. Воины сражались с оружием в руках. Остальные — стар и млад, женщины и старики — все, кто мог держать в руках лопату и кирку, строили оборонительные рубежи под Москвой. Ставка Верховного Главнокомандования подтягивала новые дивизии из глубины страны (главным образом с Дальнего Востока и из Средней Азии), с второстепенных участков всего советского фронта, укрепив этими войсками волоколамское, можайское, калужское и другие направления, выводящие к столице. Народ и армия встали насмерть. С каждым днем враг ослабевал, теряя способность к нанесению мощных ударов   прежним   составом   войск   группы   армий   «Центр».
Пленный ефрейтор рассказал все, что знал, о расположении своих войск. Его показания помогли нам выбрать участок для перехода линии фронта. Пойдем в направлении ТРОЯНОВО, БУРИНОВО, СТАЙКИ. Здесь леса и болота, здесь и вражеских войск меньше.
Утро застало нас в редком, частично вырубленном смешанном лесу. Выставив наблюдателей, мы отдыхали. Вдруг послышался нарастающий шум авиационных моторов.
— Наши! Ей-ей, братцы, наши! — воскликнул кто-то.
И действительно, мы увидели девятку истребителей с красными звездами на плоскостях.
Безумный восторг охватил нас. Это были первые советские самолеты, увиденные нами за все время скитаний во вражеском тылу.
Неподалеку захлопали немецкие зенитные автоматы. Белые облачка разрывов появились вблизи самолетов. Мы вскочили, замахали шапками, приветствуя летчиков. Но истребители вдруг развернулись и,  снижаясь, обстреляли  лес, сбросили несколько мелких бомб. Мы кинулись на землю. Мой сосед с веселым и довольным видом перевязывал себе бинтом из индивидуального пакета только что раненую руку и радостно твердил: «Ничего, ничего»... Мы лежали рядом и кричали, как будто летчики могли услышать нас:
— Крепче подсыпь, братцы! Подсыпь еще!
Мы окончательно воспрянули духом. Раз летают наши истребители, значит, фронт близко, значит, жива наша армия, значит, стоит Москва. Похоже, и природа радуется вместе с нами. Погода установилась чудесная. Светит солнце, стало сухо. Учитывая близость фронта, мы теперь движемся днем, чтобы лучше ориентироваться в обстановке и не нарваться на засаду.
 В деревне ТРОЯНОВО колхозники радушно приютили  нас. Устроили чудесный ночлег на душистом сене, а после отдыха посоветовали, как лучше пройти опасные места.
Самым опасным участком оказалась дорога между БУРИНОВО и ВОРОНИНО, которую нам предстояло пересечь. Здесь мы нарвались па вражеский конный разъезд, который, заметив нас, бросился врассыпную в лес. Воспользовавшись замешательством врага, мы благополучно проскочили через дорогу. Дальше пришлось продвигаться перебежками по одному, укрываясь за деревьями и кустами.
Собрались в кустах перед очередным броском. Неожиданно слышим громкий резкий возглас:
— Стой!  Дальше  не  двигаться!  Клади оружие  на землю!
Мы вздрогнули, переглянулись.
— Живей клади оружие и руки вверх! — Снова услышали тот же голос.
Мы в замешательстве поднимаем руки.
— Один — ко мне, остальные на месте!
Иду к человеку в новом полушубке. В руке у него советский  пистолет ТТ. На голове шапка-ушанка.
Напряженно всматриваюсь. Открытое, явно русское лицо. Но на шапке нет красной звездочки. Неужели полицаи?
- Кто вы? — спрашивает он. — Документы!
- А вы кто? Ваши документы!— откликаюсь в тон ему.
- Я  начальник  разведки  Красной  Армии.
Из-за деревьев стали выходить люди, все в новых полушубках, валенках, но без звездочек. Начали выходить из-за кустов и мои товарищи. Решаю открыться:
— Я командир сорок пятой кавалерийской дивизии, выхожу из окружения с группой товарищей. Вот мое удостоверение.
Когда окончательно рассеялись сомнения и мы убедились, что перед нами действительно советские разведчики, бросаемся обнимать их...
Вскоре я уже был в штабе 49-й армии и докладывал ее командующему генералу И. Г. Захаркину обо всем, что мы видели во вражеском тылу.
+++++++++++++++++

В Российской государственной библиотеке (бывшая библиотека им. В.И. Ленина) мне удалось найти статью  военного корреспондента Л. Перевозкина о рейде 45-й кавалерийской дивизии в тылу врага 26 - 29 августа 1941 года.

Газета «ПРАВДА»
№ 255 (8663), от 14 сентября 1941 г., воскресенье

КЛИНКОМ  И  ПУЛЕЙ

Долгожданный приказ, наконец, получен. Кавалерийское соединение должно прорвать передний край обороны, углубиться в тылы противника и там действовать сообразно обстановке.
Шли ночью. Была кромешная тьма, шел холодный крупный дождь. Впереди, в головной походной заставе – эскадрон Гавриила Андреевича Демидова.
Не сбиваясь с пути, не останавливаясь, Демидов привел отряд в густой болотистый лес.
В лесу простояли до рассвета. Ночью группа бойцов разыскала в одном из эскадронов секретаря партбюро полка политрука Захарова. Бойцы Комиссаров, Баканин, Кайнов, Гусев, Дулепов и Шульпин заявили:
- Товарищ политрук, мы хотим идти в бой кандидатами в члены большевистской партии. Если убьют, считайте, что сражались мы коммунистами.
- Хорошо, - ответил Захаров. – Смелее в бой!
На рассвете выступили. Вошли в следующий лес и углубились в него. До немецких окопов оставалось триста метров. Отряд остановился.
Полк, которым командует подполковник А. Стученко, без шума выдвинул вперед орудия и пулеметы и развернул свои эскадроны. Так простояли несколько часов.
Немцы приготовились обедать. Издали был слышен немецкий говор, смех…
Раздался сигнал и началась огневая подготовка атаки. Фашисты были ошеломлены. В этот момент на коне выскочил вперед подполковник А. Стученко. Он повернулся лицом к лесу и подал команду:
- В атаку!
Эскадрон Демидова развернутым строем с саблями наголо выскочил из леса и устремился вперед. Могучее «ура» неслось над поляной. Фашисты, словно крысы в мышеловке, завертелись на одном месте.
Под командиром Стученко убита лошадь. Ему подвели другого коня. Снова рубит врагов шашка Стученко. Убита вторая лошадь. Всадник невредим. На новом коне он снова впереди. Ранена третья лошадь и Стученко, получив свежего коня, продолжает рубку.
Михаил Богушевский точно не помнит, сколько немцев он зарубил. Он только знает, что их было много.
Богушевский – инженер из Минска, сын бедняка-крестьянина. Возвращаясь из Белостока, Богушевский видел, как немецкие летчики с бреющего полета расстреливали детей и женщин. Он никогда не забудет, как один воздушный разбойник гнался за семилетним мальчиком до тех пор, пока тот не был убит.
Удар клинка!
- За поруганные поля Белоруссии!
Еще удар.
- За расстрелянного семилетнего мальчика!
Атака продолжалась несколько минут. Отряд изрубил две роты отборных фашистских солдат. Было захвачено большое количество трофеев, документы, воинское знамя. Полк Стученко потерь почти не имел.
Так же молниеносно, как появились, конники скрылись в лесу.
Л. ПЕРЕВОЗКИН
Действующая армия.

Примеч. В.Ю. – через Объединенный банк данных «Мемориал» (ОБД Мемориал)  http://www.obd-memorial.ru/ удалось установить биографические данные на некоторых воинов, фамилии которых упоминаются в этой статье
Демидов Гавриил Андреевич, лейтенант, командир кавалерийского эскадрона 58 кавполка, 1908 г.р., русский, кандидат в члены ВКП(б), мобилизован из запаса горвоенкоматом г. Москвы, с партучета снят Ростокинским райкомом партии г. Москвы. Проживал г. Москва, Б.Дьяткинский (Дья…тонский) проулок, 4, кв. 22 (имеется ссылка и на другой адрес - г. Москва, ул. М. Дмитровка, дом 18. Военный отдел Свердловского РК ВКП (б).
Богушевский Михаил Трофимович, красноармеец 58 кавполка - впоследствии за личную отвагу и мужество, проявленные в боях, назначен командиром сабельного взвода, с присвоением ему воинского звания младший лейтенант. 1909 г.р., белорус, мобилизован из запаса, кандидат в члены ВКП(б), в РККА с 1939 г. и с 1941, женат, дети-1. Участник освободительного похода в 1939 г. Адрес – Белорусская ССР, Сел(м, ш)иский р-он, д. Серкуты.
Гусев Николай Герасимович, красноармеец 55 кавполка, 1915 г.р., уроженец село Славцево. Призван 15.07.1941 г. Ляховским РВК Владимирской области.
Дулепов Василий Васильевич, сержант, командир орудия артиллерийской батареи 52 кавполка. 1914 г.р., уроженец Горьковской области, Лысковского района, с. Летнево. Призван Лысковским РВК Горьковской области. Жена Зоя Матвеевна. Сержант Дулепов, по сообщению его товарища погиб 22 сентября 1941 года в боях в полосе 256-й стрелковой дивизии 22-й Армии Западного фронта.
Уточнить через ОБД Мемориал биографические данные на остальных красноармейцев -  Баканина, Комиссарова, Кайнова и Шульпина, - пока  не удалось.


Записан

Кирилл

  • Участник
  • **
  • Оффлайн Оффлайн
  • Сообщений: 22
Добрый день!
А удалось установить, когда Дрейер передал командование Стученко?
Мемуары Белявского Вы интерпретировали как указание на 7 октября. А по Стученко это ближе к 2 октября.
Записан

Виктор Юрьевич

  • Гость
Здравствуйте, Кирилл!
Генерал Лукин М.Ф. 3 октября в ходе переговоров по телеграфу с Маландиным доложил, что отстранил от должности генерал-майора Щербакова, командира 244-й СД, и генерал-майора Дрейера, командира 45-й КД.
4 октября (астрономическое время неизвестно) пришла телефонограмма штаба Западного фронта от 4.10.41 г.:
"Передаю приказ командующего: п. 4. Щербакова и Дрейера предать суду трибунала.
ПСУРЦЕВ".
4 октября весь день остатки 244-й СД [надо иметь в виду, что на утро 3 октября 244-я сд  имела 500 штыков] совместно с 45-й КД [около 1500 воинов] вели бой с противником
в районе лес севернее ГУТА (4 км сев. Б. БЕРДЯЕВО), КОБЕЛЕВО (3 км сев. Б. БЕРДЯЕВО), КРАМАРЕНКО, ДВОРЫ (1 км вост. БРЮХАЧИ). И их фамилии называются и в сводках, и в доесениях, и в телефоннограммах!
Вот и судите сами, когда ТОЧНО был освобожден генерал Дрейер!? Мое мнение - 5-6 октября и не позже, иначе бы Дрейер уже бы не успел "выскочить" через сомкнувшееся в районе Вязьмы 6 октября кольцо окружения!
А мемуары Стученко А.Т. надо читать с осторожностью, многое чего из написанного ни чем не подтверждается оперсводками, донесениями и т.д. Один лишь пример - Стученко описывает, как после разгрузки эшелонов после прибытия из-под Осташково, это - 30 сентября, он сразу  получил задачу разгромить немцев, прорвавшихся в районе Соловьевской переправы!!! Ну и дальше, естественно, у него - "Шашки, к бою!"... и вперед!
А чего делать в этом районе обескровленной в боях 45-й КД, если там прочно закопалась в обороне целая 16-я Армия К.К. Рокоссовского!? И в  ЦАМО не найдено ни одного подтверждающего документа!  И его НШ 45-й КД Белявский об этом не пишет, а как же  без разрешения командира дивизии, или началдьника штаба дивизии Белявского комполка Стученко решил идти в бой?
Записан

Кирилл

  • Участник
  • **
  • Оффлайн Оффлайн
  • Сообщений: 22
Здравствуйте!
Если Лукин 3.10 "доложил, что отстранил", то соотвествующую радиограмму в дивизию, он к этому моменту должен был отправить. 
А у Стученко спрессовались несколько дней - 30 сентября не было никакой необходимости "разгромить немцев...в р-не Соловьевской...". Они прорвались 2-3.10.
Так что если Дрейер "в сводках, и в донесениях, и в телефоннограммах" за 4.10 только называется, а не подписывается как командир кд, то он был снят с должности 3.10 (хотя радиограмма могла быть получена уже 4.10).
Так что Стученко выглядит все же более точным чем Белявский (и с учетом того, что Дрейер до 6.10 вышел из окружения).
Записан

Виктор Юрьевич

  • Гость
Здравствуйте!
Если Лукин 3.10 "доложил, что отстранил", то соотвествующую радиограмму в дивизию, он к этому моменту должен был отправить. 
А у Стученко спрессовались несколько дней - 30 сентября не было никакой необходимости "разгромить немцев...в р-не Соловьевской...". Они прорвались 2-3.10.
Так что если Дрейер "в сводках, и в донесениях, и в телефоннограммах" за 4.10 только называется, а не подписывается как командир кд, то он был снят с должности 3.10 (хотя радиограмма могла быть получена уже 4.10).
Так что Стученко выглядит все же более точным чем Белявский (и с учетом того, что Дрейер до 6.10 вышел из окружения).

Я не знаю, что у Стученко "спрессовалось", но Вы не очень внимательно прочитали даже мемуары, не говоря о том, что вы не читали естественно документы в ЦАМО.
В мемуарах написано - 2 октября 45 кд получила задачу в течение ночи выдвинуться в полосу обороны 30-й армии для участия в контрударе опергруппы Болдина, так как 45 кд входила в состав ОГ Болдина! А реально 45-я кд начала выдвижение в 15.30 2.10.41 г. и комадарму-30 была поставлена задача выслать к 20.00 делегатов связи для встречи дивизии и постановке ей задачи...
То  Стученко "громит врага в полосе 16-й армии", так как 16-я армия ну никак не может сама справиться с противником, то позже, проявляя открытое неповиновение командарму-19, без его ведома и разрешения, самостоятельно бросается с 500 воинами на прорыв "спасать родную Москву"...
Как его еще командарм Лукин под горячую руку, учитывая катострофическое положение 19-й армии, не расстрелял на месте за этакое преступление?
Вы еще что-то хотите конкретно узнать?
Все это мною будет подробно описано в "Боевом пути 45-й кавалерийской дивизии", работу над которым я думаю к концу года закончить.
Если же вам просто хочется бесцельно поговорить, то пишите мне на е-майл, не надо засорять эту ветку...
Если у вас есть ссылки на документы, о которых я не знаю, - сообщите!
« Последнее редактирование: 18 Сентября 2009, 01:26:07 от Виктор Юрьевич »
Записан
Страниц: [1]   Вверх
« предыдущая тема следующая тема »