IV-Судьбы солдатские > Успешный побег из плена, фамилии на букву "Е"
Николай Еременко (старший)
Лана:
Фамилия Еременко
Имя Николай
Отчество Николаевич
Дата рождения/Возраст 20.06.1923
Место рождения Новосибирская обл., г. Новосибирск
Дата и место призыва __.__.1941 Новосибирский ОВК, Новосибирская обл.
Последнее место службы резерв штаб 11 кк
Воинское звание мл. лейтенант
Причина выбытия попал в плен (освобожден)
Дата выбытия 28.07.1942
Название источника информации ЦАМО
Номер ящика Картотека ФЗСП и АЗСП
http://www.obd-memorial.ru/html/info.htm?id=85482104
Фамилия Ероменко
Имя Николай
Отчество Николаевич
Дата рождения/Возраст 20.07.1923
Место рождения Новосибирская обл., г. Новосибирск
Лагерный номер 50640
Дата пленения 14.07.1942
Место пленения Белое
Лагерь шталаг V A
Судьба попал в плен
Последнее место службы 11 кав. корп.
Воинское звание мл. лейтенант
Название источника информации ЦАМО
Номер фонда источника информации Картотека военнопленных офицеров
http://www.obd-memorial.ru/html/info.htm?id=272107201&page=1
Блондин - ?
Ольга Ивановна Афанасьева - ?
Из воспоминаний жены Орловой Г.А. -
"— А помнишь, Коля, вашу встречу в Москве в день 20–летия Победы? — обращается Галина Александровна к мужу. — Вы договорились собраться на квартире журналиста Эдуарда Вартаняна, тоже бывшего военнопленного. Когда мы с тобой вошли, за столом уже сидело несколько человек. Высокий худощавый мужчина медленно приподнимается из–за стола, смотрит, смотрит на тебя и, будто не веря своим глазам, еле слышно спрашивает: «Ты живой, Колька?» «Сашка!» — восклицаешь ты чужим от волнения голосом и бросаешься обнимать своего друга Александра Хальзова. В концлагере Дахау он чудом остался жив. Та сцена стоит перед глазами, как будто вчера все было. А прошло 30 лет. Слава богу! Вы оба празднуете Победу в пятидесятый раз...
— Как такое, Галя, забудешь... А ведь та встреча не первая. После проверки я оказался в Венгрии. В городе Цельдемельк назначили меня начальником участка по репатриации советских граждан из Германии. Вот здесь я и встретил своих друзей из Аугсбурга. Сидят у костра, греются. Надя, девушка Дмитрия Вивтюка (с ним мы совершили неудачный побег из лагеря для пленных советских офицеров в Штутгарте), взглянув на меня, побледнела и едва не лишилась сознания: «Тебя же расстреляли, Коля... Мы приказ читали...» — «Ну, значит, долго буду жить. А что с Димой?» — «Его расстреляли гестаповцы. И дядю Сашу. И еще двоих. Из пятерки остался в живых один Ваня. Фашисты недобили его. Вот он и выполз из могилы...»
Фамилия Хальзов
Имя Александр
Отчество Иванович
Дата рождения/Возраст 25.12.1920
Место рождения г. Куйбышев (Самара)
Лагерный номер 50820
Дата пленения 24.07.1942
Место пленения Оленино
Лагерь шталаг V A
Судьба попал в плен
Последнее место службы 930 СП
Воинское звание ст. лейтенант
Название источника информации ЦАМО
Номер фонда источника информации Картотека военнопленных офицеров
http://www.obd-memorial.ru/html/info.htm?id=272219351
Римма Петухова:
Черноглазова, Р.А., Военнопленные, 1941-1956 Документы и материалы
Из воспоминаний бывшего военнопленного Н.Н. Еременко
На самом две «мешка»
События разворачивались так, что Калининский фронт превратился в «мешок», на самом дне которого находился наш 11-Й отдельный кавалерийский корпус. 3 июля 1942 го-да началось окружение. Около месяца мы пытались из него вырваться. Шли только ночью Днем отсиживались в лесах. Я был легко ранен, но рана воспалилась так, что я терял сознание. Несли меня на руках.
Однажды подошел к нам мужичок. Босой. Штаны закатаны, весь в болотной тине. Корова, говорит, от стада отбилась. Ищу проклятую.
Расспросили мы, что да как. «Немцев в деревне нет. А вы, сынки, наверное, голодные? Я вам хлеба принесу».
И принес... К вечеру нас сонных окружили автоматчики. Оказывается, немцы уговаривали местных: если наткнетесь на окруженцев — немедленно сообщать, получите награду.
Когда вели нас через деревню, мы видели, что тот самый мужичок вертелся среди немцев. Видно, ждал иуда своих сребренников...
Под Владимировкой попали мы в сборный временный лагерь. Затем—в лагерь под Сычевкой. Через колючую проволоку бросали нам сырую конину. Больных и недобитых немцы тут же приканчивали. Косились и на меня: шею разнесло так, что смотреть страшно К счастью, был среди нас врач, Миша. Накалил он на огне нож и вскрыл рану. Зажило как на собаке.
Потом был Смоленск, откуда дорога неволи лежала в Белоруссию. В концлагере под Барановичами (станция Лесная) я прошел карантинный блок и был отправлен на работу в Германию.
Спустя годы, когда шел судебный процесс над группой военных преступников Яроша. я узнал, что в концлагере на станции Лесная было расстреляно 85 тысяч военнопленных.
Побег и... опять лагерь
А дальше — чужбина. Находился наш лагерь в городе Мюнсенгене, неподалеку от Штутгарта. Люди близкие по духу, те, кто не сломился, объединялись. Так легче выстоять, не превратиться в зверей. А такие звери были среди нас...
Однажды стоял в очереди за баландой. Котелок плоский. Плеснул повар из черпака —половина на столе. Я согнулся, смахиваю лужицу ладонью в котелок. Повар (из пленных, закормленный такой) рычит: «Чего встал? Не задерживай очередь!» и вдруг страшный удар по голове. Я чудом устоял на ногах. Поворачиваюсь, перекошенное от ярости лицо лагерного полицейского. В глазах у меня потемнело. Но не от боли—от ненависти и отвращения- Я узнал его: подполковник из штаба корпуса, который оформлял меня по прибытии в часть. Я хорошо запомнил его: у него был редкий по тем временам орден Боевого Красного Знамени. Узнал и он меня.
Я рассказал об этом своим. И когда тот зашел к нам в барак, видимо, пытаясь как-то оправдаться, наши стали стеной и встретили таким рыком, что его как ветром сдуло.
У меня было много опекунов. Особенно среди тех военнопленных, которые по возрасту годились мне в отцы. Я нравился людям своей открытостью и непримиримостью. И когда полковник предложил мне вместе бежать, я с радостью согласился. План был прост: перейти границу и попросить в Швейцарии, нейтральном государстве, политического убежища.
Границу мы перешли. На заставе нас задержали. Выяснив, кто мы такие и что нам надо, связались с лагерем. И опять мы оказались за колючей проволокой. На этот раз в штрафном в Ляуфене.
Каждое утро нас гнали на каторжные работы в каменоломню. На тележках таскали камень, щебень. Работали по 12 часов. Те, кто был на дне траншеи, — по пояс в воде. Деревянные колодки сбили ноги до крови. Раны не засыхали. За ночь покроются коростой, а потом опять кровоточат...
Так было восемь месяцев. Из дня в день, из часа в час. Когда силы наши были на пределе, привезли «свежую» смену. А нас перевели в Штутгарт. В штрафной лагерь для пленных советских офицеров.
Уроки на всю жизнь
Размещался лагерь на Мартин-Лютерштрассе в школе имени Шиллера. Колючая проволока разделила ее на две половины. В одной — учились дети, в другой — были мы. Мы вслушивались в детские голоса, наблюдали за школьниками, а те за нами, не проявив при этом особой вражды и ненависти.
Не было вражды и среди нас, четырехсот человек разных национальностей. Немцы явно рассчитывали на то, что многонациональный лагерь превратится в гигантскую банку с ядовитыми пауками. Что, отравленные национальной враждой, мы перегрызем друг друга. До конца своих дней буду помнить уроки высокой нравственности, человечности, которые преподали мне, мальчишке, военнопленные на чужбине. У этих людей было отобрано все. В считанные секунды у них можно было забрать последнее—их жизни. Но только не те качества, без которых человек превращается в зверя...
В лагере была создана группа Сопротивления, которая сплачивала людей, поддерживала дух офицерской чести, стойкости и веры в победу. Налаживались связи с советскими гражданами, вывезенными в Германию на принудительные работы, немецкими коммунистами. С их помощью готовились побеги из лагеря. Фронт за колючей проволокой—это не преувеличение.
Однорукий штабс-фельдфебель Франц Шульц был комендантом лагеря. Тупой, жестокий изувер все свое зло и ненависть выплескивал на нас. Но одних физических истязаний ему было мало. При всей своей тупости он понимал, что в людях есть нечто такое, что не вышибить никакими побоями. Их надо сломить морально.
Франц Шульц назначает комендантом из среды военнопленных (это как бы связующее звено между нами и фашистами) капитана Георгия Икаева. У него был огромный авторитет среди военнопленных. Держался Икаев гордо и независимо, и даже лагерные истязателя признавали это. Поэтому выбор Шульца и пал на него: всеобщее презрение военнопленных сломило бы эту независимость. Излишне говорить, как отреагировал на это предложение гордый, самолюбивый кавказец.
Подпольной группе стоило больших усилий уговорить Икаева не отказываться от предложения — очень важно было иметь на этой должности своего человека.
На работу нас гоняли на Северный вокзал. Американцы часто бомбили город, железную дорогу. Нас заставляли таскать тяжеленные шпалы, рельсы. Это была сверхкаторжная работа.
...Семеро из нас должны были бежать из лагеря 14 апреля 1944 года. С утра под лагерную одежду надели штатскую со знаком «остарбайт». Советским людям, вывезенным в Германию на принудительные работы, было запрещено ходить днем по городу без конвоя.
Бежали мы из разных бригад.
Римма Петухова:
...В городской сад, где мы договорились встретиться, пришли четверо: Саша Дончак, Толя Токарев, Дмитрий Вивтюк и я. Ждать друг друга условились час. Проходит полтора Значит, остальным не удалось вырваться. Надо уходить их города. Вот-вот начнется
вечерняя проверка...
Чтобы не вызывать подозрений, девушки из гражданского лагеря решили сопровождать нас на трамвае, который шел за город. Благодаря им же у нас появилась штатская одежда, карточки на хлеб. Простились мы с нашими подругами по неволе и отправились в рискованный путь.
Шли ночью. Но когда напоролись на военный объект и только чудом остались живи, Дмитрий Вивтюк принял решение идти днем, в открытую. Добыли мотыги, лопаты и вполне сошли за сезонных рабочих. Так мы пешком прошли километров 200 и добрались до Ульма. А дальше — товарняком до станции Ляйм под Мюнхеном. Около недели мы совершенно спокойно расхаживали по Мюнхену в поисках случайных заработков — нужны были марки на одежду и дорогу. И вот в столовой, где мы перекусывали, подходит к нам парень и говорит: «Неподалеку от Мюнхена разбежался лагерь. В городе уже неделю идет облава. Хватают всех. Не попадитесь, славяне!».
Забрались мы в товарный поезд, идущий на восток, и решили: будь что будет. Токареву и Дончаку повезло: они уехали незамеченными. (Мы по двое сели в разные вагоны). А меня с Вивтюком на Южном вокзале сняла железнодорожная охрана.
Было это так. Мы с Дмитрием сели в пустой вагон. Вагон без крыши, и, когда мы ехали мимо диспетчера вокзала, сверху нас, видимо и заметили и сообщили на Южный вокзал. В полиции мы объяснили, что в Ляйме потеряли свою группу, прибывшую из Чернигова (а такой эшелон действительно прибыл в Ляйм). Полиция пригрозила вытряхнуть из нас душу, если мы еще раз потеряемся. Посадили в поезд, и мы опять оказались в Ляйме. Там мы снова забрались в товарный состав, но судьба сыграла с нами злую шутку. Эшелон описал круг и вместо восточного направления двинулся за запад, вглубь Германии.
...Когда мы вышли в Аугсбурге и узнали, что почти вернулись туда, откуда бежали, — это было страшное потрясение. Сели мы на рельсы, Дмитрий и говорит: «Все, Колька, хана! Отсюда нам не выбраться. Надо пока здесь осесть и переждать»...
В Аугсбурге было много лагерей русских, насильно вывезенных на работу в Германию. Идут русские парни. Мы к ним — переговорили и решили действовать в открытую Пошли на биржу труда: отстали, мол, от поезда, есть нечего, помогите устроиться на работу. На нас наорали: как это мы, болваны, смеем болтаться без дела, когда вокруг столько работы. Определили меня на небольшую фабрику в кочегарку. Дмитрия — на другую.
Вивтюк создает подпольную организацию, в которую вошло почти 300 человек. Занимались пропагандистской работой, печатали на машинке листовки и распространяли их наладили связь с лагерем военнопленных. Готовили побег. Но не на восток, а на юг, в Альпы, где в районе Граца и Клагенфурта против фашистов сражались интернациональные бригады.
А молодость брала свое. Познакомился я с девушкой, вывезенной из Краснодара Ходить в женские бараки запрещалось, но кто на это обращал внимание. Договорились мы как-то пойти на танцы. Я приоделся, в белой рубашке. Захожу за ней, а следом переводчик, поляк Вишневский. Да не один, а с полицейским. Оказывается, он положил на девушку глаз и решил раз и навсегда отвадить меня. Ни слова не говоря, ударил. В ответ я так ему врезая (у меня был юношеский разряд по боксу), что полицейский с трудом поставил переводчика на ноги.
Меня скрутили — ив комендатуру. Избивали кусками шланга, рассекли голову, разбили глаз, изувечили лицо. Вся рубашка в крови. Спас меня немец — комендант. Когда узнал, за что бьют, наорал на всех, а меня выгнал. Ребята-подпольщики видели, как меня вели. Неделю никто из них не появлялся в кочегарке, где я отлеживался как волк-одиночка. Потом пришли Дмитрий Вивтюк и дядя Саша, бывший председатель колхоза с Украины. Во взглядах сочувствие, а слова жестокие: «Любовь и подпольная работа не совместимы. Любить будешь потом, когда вырвемся отсюда. Переводчик связан с гестапо. Он будет мстить. Может навести гестапо на нас. Надо тебе уходить в Альпы. Пока еще не поздно»...
Знать бы мне тогда, что я увижусь с моим другом Дмитрием Вивтюком в последний
раз, но — увы! — такого человеку не дано...
Гестапо, камера № 5
Бежал я с Иваном. Фамилию его, к сожалению, не помню. Офицер, штангист, очень крепкий человек. В лагере к нему пристал охранник, он не выдержал и ударил его. Спасти Ивана мог только побег.
Оба в железнодорожной форме, но документов никаких. Договорились с Иваном так: мы железнодорожные рабочие аварийной бригады, живущей на колесах. Отстали от поезда. А документы остались в вагоне, где жили.
До Линца добрались благополучно, на ходу подсаживались в поезд, идущий на юг. Ваня прыгает удачно, а я срываюсь с обледеневшей подножки. К счастью, не под колеса.
Вышел на перрон. Тоска смертная, хоть волком вой. Ни одной родной души рядом. Все вокруг чужое, враждебное. Что делать? Куда идти?
Так проходит час, а может, больше. Вдруг... глазам боюсь поверить — Иван! Вернулся, не бросил меня одного.
В тупиках стояли пустые вагоны. В одном из них мы переночевали.
Утром вышли на перрон. Туман. Промозглость. Холод лютый. Вокруг никого. Ругаемся мы с Иваном на чем свет стоит, клянем эту проклятую Германию и жизнь нашу незадачливую, откуда ни возьмись—гестаповский патруль. Повели. А у нас—пистолеты, карта. Слева и справа гестаповцы, сзади — овчарка. Зашли в туннель, а навстречу поезд. Шум, грохот, темно. Тут мы благополучно и избавились от опасных улик.
Привели нас в полицейский отдел. Там допросили и передали в гестапо.
Так мы с Иваном оказались в гестаповской тюрьме в Линце. Нас тщательно обыскали и все, что было, забрали. Но самое удивительное, что потом мне все вернут, и ножичек перочинный, и марки. Но это — потом, а пока нас ждала камера № 5...
В камере—человек двадцать. Новички спали под нарами. Человек пять шпаны подмяли всех под себя. Окружили нас: «А, железнодорожники! А ботиночки-то какие славные)», И начинают щупать, как свои собственные, разденут и разуют, гады. Да не тут-то было. Ваня люто вызверился, а потом медленно, с расстановкой говорит: Вот сейчас, мерзавцы, я вырву доску из нар — и ваши мозги будут на стенке. С этой минуты — я хозяин камеры!)!.
Мертвая тишина. Но с того времени последнее слово было за нами.
На допросах мы отвечали односложно, твердо придерживаясь нашей легенды. Вскоре меня разлучили с Иваном. Как в дальнейшем сложилась судьба моего верного товарища, мне не известно.
Через несколько месяцев за моей спиной захлопнулись ворота тюрьмы. Может, мне действительно поверили, а может быть, моя молодость и полное отсутствие улик были тону причиной, но факт остается фактом—я на свободе. Весна. Жизнь. Солнце слепит глаза. Меня слегка покачивает. Сопровождающий впереди. Я плетусь за ним. А сердце готово выпрыгнуть из груди — свобода! Пусть и в неволе, пусть на чужбине, но — не в тюрьме!
Смерть у виска
Сопровождающий подвел меня к огромному автомобилю-дизелю с прицепом. Вышел хозяин, грубо толкнул меня, садись, мол, в кабину.
Только отъехали—протягивает руку. «Шайзехауз»,—кивок в сторону гестапо. И дает мне батон. Свежий, одурманивающе пахнущий батон, вкус которого давно уже забыт.
Так я попал грузчиком на мельницу возле города Вельс.
Владели мельницей по наследству два брата. Франц—демократ; второй—нацист. Они не разговаривали друг с другом...
Мы развозили муку по пекарням. В одной пекарне сунут батон, в другой — свежий хлеб. Где прихватишь сахарку, где—патоки. А у местных на муку можно выменять все. Одним словом, еды было вдоволь. И я быстро восстановил силы.
Римма Петухова:
Однажды хозяин отправил нас с мукой в небольшой городок. За рулем — поляк (на мельнице работало много батраков разных национальностей). Остановились возле гостиницы. Тихо, безлюдно. Мотоцикл военный, явно брошенный впопыхах. Что такое? И нас осенило американцы, наши союзники, вот-вот войдут в городок? Поляк бросает нашу машину с грузом, заводит мотоцикл. Мы выскакиваем на шоссе — решили про-рваться на нем к американским частям.
вдруг из ближайшего леска, словно зловещие тени, выскользнули эсэсовцы в черных мундирах. «Стой? Кто такие?»—«Русский, поляк...» — «На немецкой машине русский и поляк?» Офицер медленно поднимает пистолет и приставляет к моему виску. Пистолет другого офицера—у виска поляка. Все внутри омертвело. Полсекунды — и... «Вон отсюда!» Поворачиваемся к гестаповцам спинами. Ноги как свинцовые тумбы, от земли не оторвать. Вот-вот грохнут выстрелы и пули вонзятся в наши затылки —любимое развлечение эсэсовцев. Тишина. Тогда мы падаем наземь и ползем. Затем вскочили и что было сил рванули к гостинице, где бросили машину. Чем можно объяснить наше счастливое спасение? Очевидно, гестаповцы боялись выстрелами привлечь к себе внимание: на дороге в любую минуту могли появиться американцы.
Вернулись мы опять на мельницу и стали ждать американцев. Ждать пришлось недолго. Объяснил командованию, кто я такой. Мне выдали форму. У американцев все было просто и демократично. Месяц я продвигался на восток с союзными войсками. А навстречу нам мутным потоком шли немцы. Они желали сдаться в плен американцам. Русских боялись смертельно. 10 мая 1945 года на реке Эльбе должна была состояться встреча американских и советских частей. Мы подошли раньше. Наших ждали два дня. Я узнал, что нашим очень нужна техника. Мы быстро сформировали колонну из семидесяти трофейных грузовиков, Сам я разъезжал на шикарном кофейного цвета «мерседесе». И вот этот день настал. На мост выскочила «тридцатьчетверка». Лихо развернулась. За нею —- «виллис». Вышли из машины офицеры, женщина — майор медицинской службы. На лицах улыбки. Сияют погоны. Стою. Плачу... Передали мы командованию колонну трофейных машин. Мой шикарный «мерседес тут же изъяли. Взамен дали грузовичок, а потом и тот отобрали. «Тебе он ни к черту. , брат, давай, на проверку. Это километрах в десяти отсюда». Как меня расстреливали... наши И тут как с неба свалился мой друг Юрка Юсупов. Когда-то вместе гоняли голубей, Старший лейтенант. Вся грудь в орденах.
Расцеловались. Выпили. Рассказал я Юре о своих злоключениях. Выслушал меня мой друг. В глазах слезы. Дал мне Юрка велосипед, я и покатил в городок. А на душе смутно и как-то тревожно...
На подъезде к городку навстречу мне наши. Идут вразнобой, песню горланят. Навеселе
■бойцы. Победа. Останавливают. «Кто такой?! — «Да свой я, ребята, русский» — «А почему в гражданском?» — «Был в плену». — «Ах ты, сволочь! Мы кровь за Родину проливали а ты — в плену. Расстрелять!» Связали руки и к стенке. Щелкнули затворы автоматов. «Господи! За что мне все это? Два месяца войны. Три года концлагерей. Мне 18 лет. Я только начинаю жить...» «Стой, славяне! -— командует старшина. — Надо, чтобы все честь по чести...» Планшетку на колени и стал писать приговор...
Вижу, едет легковая машина. Значит, там офицер? Слава Богу!
Машина останавливается. Выходит генерал. Танкист, «Что тут происходит?» — «Да вот, товарищ генерал, врага расстреливаем». Ноги не держат. Рухнул я на колени: «Товарищ генерал, я ...» Спазмы душат, не могу говорить. Потом собрался с силами объяснил все генералу. «Развяжите ему руки? — скомандовал генерал. -— И марш отсюда! Бегом!»
Протягивает мне сигареты: «Куришь?» Я молча кивнул. «Ну, садись. Покурим. Сели. Покурили. Я — на велосипед и так рванул с этого проклятого места, что, пожалуй, и чемпион мира не догнал бы.
Последний круг
Прошел я проверку и остался в Венгрии. Выдали мне форму, оружие и назначили в городе Цельдемельк начальником участка по репатриации советских граждан из Германии. Сколько же драматических судеб прошло передо мной за эти несколько месяцев! Встретил я здесь и своих друзей из Аугсбурга...
Подхожу к ним, сидят у костра. Греются. Смотрят на меня какими-то ошалелыми глазами. Вроде бы и узнали... Надя, девушка Дмитрия Вивтюка, сидела ко мне спиной. Поворачивается. Взглянула на меня, побледнела. Вот-вот потеряет сознание... «Коля?! Тебя же расстреляли, Коленька. За попытку побега. Мы приказ читали...» — «Значит, ребята, долго буду жить. Ну, рассказывайте! Что с Дмитрием?!—«Нет, Николай, Дмитрия». И дяди Саши нет... и еще двоих. Один Ваня остался из «пятерки»...
Гестапо арестовало их по доносу предателя. На расстрел везли пятерых. Дмитрия бросили в машину из одиночки. Его жестоко пытали, истязали, но ничего не смогли добиться... «Мужики, нас везут на расстрел. Ничто спасти нас не может. Надо достойно умереть. Первым пойду я».
Когда машина остановилась, он обнял каждого и сошел на землю. Выстрел в затылок —и жизнь его оборвалась. Последним выходил Ваня. Пьяные гитлеровцы стреляли в него трижды. Пуля выбила ему зубы. Он весь истекал кровью, но остался жить.
Их бросили в воронку. Присыпали землей. Ваня выбрался из могилы. Его спасли. Когда пришли американцы, Ваня показал им воронку у березовой рощи. Похоронили подпольщиков со всеми почестями.
...Когда пункт по репатриации ликвидировали, откомандировали меня в Германию, в военный городок. И опять я попал за колючую проволоку. Наши умели допрашивать не хуже немцев. Почему я не погиб в гестапо? Почему меня отпустили живым? На кого я работаю?
Затем меня перевели в Вышний Волочек. На сей раз — за свою, отечественную колючку. Там мне и был объявлен приказ о моем восстановлении в звании. Все! Кончились
мои страдания и муки.
Римма Петухова:
Строчки из письма бывшего военнопленного офицера Александра Дончака, адресованного Николаю Еременко: «...Все это началось в одном из кинотеатров Риги. Сижу и смотрю фильм. На экране — Алексей Павлов, но как он поразительно похож на Николая! Я шепчу жене: «Если только у этого актера на шее сзади будет шрам в виде креста, то я его когда–то хорошо знал». Сижу и как завороженный жду подтверждения своим догадкам. И вдруг шрам — сомнений нет. После сеанса смотрю афишу. Новое бесспорное доказательство: в главной роли — артист Николай Еременко. Трудно описать, как меня это взволновало. Сам сюжет фильма, а главное, то, что Алексея Павлова играет актер, переживший вместе со мной фашистские концлагеря, потрясли меня. Вот сидит Алексей на лесенке сеновала, курит, вспоминает прошлое. Вспоминает далекую Аргентину, свой уход из дома дочери русской эмигрантки, и только я один из зрителей кинотеатра мог предполагать, что актер Еременко в этот момент съемки, возможно, вспоминал и другую картину...
Штутгарт. 14 апреля 1944 года. Помнишь, что произошло в этот день?
В 45–м я прошел гос. проверку по I категории, получил документы, деньги и мог убираться из лагеря на все четыре стороны. Потеряв семью, не чувствуя за собой никакой вины и в то же время в тайниках души своей позорясь и казнясь за плен, я выписал литер в город Фергану и, не сообщив ничего о себе в Ленинград своим родным, уехал в Среднюю Азию. В 47–м году, примирив себя со своей совестью, я приехал в Ленинград к матери. Там после многочисленных попыток устроиться наконец нашел работу на должность товароведа. Она была связана с длительными командировками, и поэтому на нее было мало желающих.
В 1949 году моя сестра получила назначение на работу в Ригу, и мы всей семьей перебрались туда жить».
Так что же произошло 14 апреля 1944 года? Открываю книгу «Николай Еременко. А свет не погас...», изданную в серии «Жизнь знаменитых людей Беларуси» (ЖЗЛБ).
«Когда началась война, мне было 15 лет. Каким–то невероятным способом мне удалось добыть справку, что родился я в 1923 году. С этим документом поступил на курсы младших лейтенантов в кавалерию. Три месяца — и готов командир сабельного взвода.На Калининском фронте наш 11–й отдельный кавалерийский корпус попал в окружение. Около месяца мы пытались из него вырваться. Шли ночью. Днем скрывались в лесах. Однажды наткнулся на нас местный мужичок. Корову, говорит, ищу. Отбилась от стада. Пообещал принести нам хлеба. А когда стемнело, вместо хлеба привел немецких автоматчиков...
В лагере под Сычовкой через колючую проволоку нам, как зверям в клетке, бросали куски сырой конины. Начались болезни. Тяжелораненых и тех, кого скрутила болезнь, немцы пристреливали на месте. Рана на шее воспалилась так, что я терял сознание. К счастью, был среди нас медик. Накалив нож на огне, он вскрыл рану. Зажило как на собаке. Только шрам остался крестообразный...
Из Смоленска дорога неволи привела в Белоруссию. В концлагере Лесная под Барановичами я прошел карантинный блок, а дальше — чужбина. Лагерь, куда я попал, находился в городе Мюнзингене. Чтобы выстоять, не превратиться в зверей, люди, близкие по духу, несломленные, объединялись. Опекунов у меня было много. Особенно среди тех военнопленных, кто по возрасту мог называть меня сынок. Я нравился людям своей искренностью и бесстрашием. Потому и предложили мне бежать из лагеря. План был простой: перейти границу и попросить в Швейцарии политического убежища. Как–никак — нейтральное государство. На заставе нас задержали. Выяснив, кто мы такие, связались с лагерем... И снова мы оказались за колючкой. На сей раз — в Ляуфене. На работу нас гнали в каменоломню. Это была настоящая каторга. По двенадцать часов в сутки мы таскали на тележках камень, щебень. Деревянные колодки, служившие обувью, сбивали ноги до крови. За ночь раны покроются коркой, а сунешь в колодки — опять кровоточат... И так было изо дня в день восемь месяцев. Когда наши силы были вконец исчерпаны, привезли замену. А нас отправили в штрафной лагерь для пленных советских офицеров в город Штутгарт.
...Бежать из лагеря должны были семеро. Но в городской сад, где мы договорились встретиться, пришли четверо: Александр Дончак, Анатолий Токарев, Дмитрий Вивтюк и я. Ждать условились час. Но прошло уже полтора — значит, остальные не смогли вырваться. Надо уходить из города: с минуты на минуту начнется вечерняя поверка.
Выдавая себя за сезонных рабочих, мы прошли пешком километров 200. А дальше товарняком добрались до станции Ляйм под Мюнхеном. В городе русский парень нас предупредил, что уже неделю идет облава. Разбежался лагерь неподалеку от Мюнхена, и немцы хватают всех подозрительных.
Отыскали мы товарный поезд, идущий на восток. Забрались по двое в разные вагоны. Дончак и Токарев уехали незамеченными. А мне с Вивтюком не повезло. На «Южном» вокзале Мюнхена нас сняла железнодорожная охрана. В темноте мы не разобрались и сели в вагон без крыши. Вот нас и засек диспетчер вокзала...»
Навигация