Знакомый мой Шура мне и говорит: «Я слышал, что будут записывать украинцев, с тем чтобы их отпускать на родину. Давай и мы будем украинцами». Но это не совсем просто: надо хорошо знать свое место жительства. А где взять точные адреса? Он говорит: «У меня есть адрес. Хочешь, я тебе его дам?» Таким путем и дал мне адрес: «Витебская область, Песчанский район, село Козловка». «Также надо предусмотреть, – говорит он, – что могут спросить: «Какое рядочное село?» И ты должен знать, как действительно настоящий житель той местности». Так и решили. Всеми ночами я изучаю новое местожительство, где и сроду не был. «Ну, – говорит, – давай, Васыль, я тебя проверю, хорошо ли ты всё знаешь и помнишь». Я ему отвечаю, и также рядочные села, и что «неподалеку протекает речка», и так далее. Ведь немцы будут смотреть по карте, надо хорошо знать свою местность.
...
На следующее утро нас вывели на территорию двора. Там посередине были поставлены в ряд несколько столов, покрытые белыми скатертями. За столами уже уселись фашисты, как поганые грибы мухоморы (а их можно назвать «людоморы»), перед ними – раскрытые карты Украины, они готовы принимать нашего брата. По обеим сторонам стола стоят вооруженные немцы. В стороне на длинной скамье уселись жандармы – целый ряд палачей, с плетями в руках. Еще немного дальше – установлены вешальцы.
Во весь двор нас построили в ряд по цепочке, расстоянием друг от друга примерно по четыре метра – с тем, чтобы мы друг с другом не имели возможности разговаривать. Вдоль строя ходят полицейские с палками, строго смотрят за каждым движением нашего брата.
Погода стояла благоприятная: утренний легкий морозец майских дней. Вся эта необычная обстановка во дворе лагеря нас очень тяготила. И хотя мы ничего не ели в тот день – можно сказать, что и не хотелось. Последние часы нашей лагерной жизни подходят всё ближе – но какими они будут? Никто не знает. Или же свободная жизнь – выпустят нас из лагеря, или же будет смерть – за обман немецких властей. Вот какая подходила страшная минута нашей жизни! Сердце было наполнено горькими слезами: достаточно, кажется, чуть-чуть обидеть – и тогда, наверное, и не сможешь прекратить свое рыдание.
Как-то я оглянулся назад, смотрю – а сзади меня, метрах в четырех, стоит мой знакомый Шура. Вдруг он мне и говорит: «Василий, стой и назад не оглядывайся: за нами следят. Особо-то не будь печальным, а представь себе: мы как будто действительно идем домой. Повтори тихо свой адрес и с ответом не спеши. Не растеряйся, смотри. Скоро будет конец нашей лагерной жизни, дай Бог в пользу нашу, чтобы выбраться нам отсюда. Смотри, не забывай Бога – всё будет хорошо».
После наставления моего друга у меня действительно настроение стало лучше, несмотря на то, что все жилки во мне трепещут, даже веко левого глаза стало без конца моргать. Но что будет – то и будь. Когда-то всё равно нам умирать (а ведь, наверно, все уже умерли те, с которыми пришлось мне попасть в плен). Порой вспоминаю свой сон, который приснился, когда я был в смертельной камере. Но кто его знает: сон есть сон, а что касается страха – то это всё на глазах, да и фашистскую жестокость мы за это время повидали.
http://www.world-war.ru/article_1201.htmlВпереди меня стоят три человека. Подходят по одному к столу. Фашисты что-то спрашивают – нам, конечно, не слышно – и смотрят по карте. Два человека прошли благополучно, но всё же долго их спрашивали. Подходит третий человек, он же – идущий впереди меня. Сердце мое, кажется, совсем замирает: то часто стучит, то вообще мертвое делается, – но себе без конца внушаешь мужество.
И вдруг появляется новый страх перед моими глазами. Впереди идущий оказался ложным украинцем: он, видимо, не смог назвать рядочные селения. Поднялся такой крик за столом! Один кричит: «Ты хочешь партизанить! Подрывать немецкие машины, поезда! Убивать наших солдат!» Другой кричит во всё горло: «Аллес! Капут, аллес капут!» (Это значит: «Нужно убивать!») Третий голос кричит: «Нихт капут! 25 розгов ап!» Нетрудно представить, какое положение у этого солдата, какой был его вид – как белое полотно, вот-вот он должен упасть от страха, как он, бедный, стоит – вполне понятно, что он уже без всякого сознания, он уже, наверное, ничего не помнит.
Подбегают те, которые сидели в стороне с плетями, – и как собаки голодные с жадностью хотят схватить эту бедную полумертвую душонку. Крик за столом успокоился: как видимо, всё же решили 25 розгов, это значит – столько ударов плетями. Плети, конечно, не то чтобы как ремень – нет, они специальные витые: в середину вплетается наподобие стальной колючей проволоки. Такие удары редко кто может вынести. Когда подбежали палачи, то один из них крикнул: «Раздевайся, сволочь!» Бедный солдат по армейской сноровке быстро разделся и побросал всё в кучу, и упал лицом вниз на том месте, где стоял. В присутствии всех фашистские злодеи стали наносить физические удары, а один из них считал вслух. Все пленные стояли ни живы ни мертвы и со слезами на глазах.
Да, я, конечно, не могу, надо признаться, жизнеподобно описать этот случай и как-то получше довести до сознания читателя. А желательно бы. Кто будет читать – хоть немного бы приостановился над этим рассказом. Ведь у этого бедного солдата где-то есть родители, и они проливают слезы по нему, без конца заглядывают в почтовый ящик в ожидании письма. И если бы видели, что с ним происходит, то наверняка бы сделались умалишенными или же получили разрыв сердца.
После жестоких фашистских ударов подняться он не мог. Где он лежал – вся земля была смочена кровью. После чего один немец из-за стола дал приказ полиции: «Ап! Темница! Ап! Ап!» – и показал рукой в ту сторону, где была расположена темница. Полицейские потащили несчастного волоком. И так он вошел в сознание или нет – неизвестно. Да нам было не до него: сами готовились к этому.
Итак, прекращается мое дыхание
«Следующий!» – было произнесено слово из застолья. Значит, очередь моя, надо идти к фашистскому столу. Но ноги почти не шагают, язык как будто прирос к зубам, рот тоже – откроется или нет, даже не уверен. Слышу сзади слова моего товарища: «Иди, Василий, с Богом, набирай мужество. Скоро будет конец, не падай духом. Ясно?» Я как будто всё это не слышал, даже не оглянулся назад, поскольку этого делать нельзя. Набираю терпения, а самого как ветром качает со стороны в сторону. И в голове мысли: «Вот и подошел к концу. А какой будет конец – пока неизвестно».
Русский переводчик записывает фамилию, имя, отчество. Вот тут и родилась моя другая фамилия – Осипенко. Отвечаю: «Осипенко Василий Петрович». Спрашивают: «Место жительства твое?» Я отвечаю: «Витебская область, Песчанский район, село Козловка». Сидящие офицеры Гестапо строго смотрят по карте, которая раскрыта перед ними. Наступает новый страх: фашисты не находят на карте село-деревню Козловка. Сами собой говорят, что «нихт Козловка, нихт Козловка». Тут меня буквально как парализовало, действительно замирает во мне дыхание. Нетрудно представить, как тяжело было стоять. Вот-вот, думаю, не устою, упаду. Да, а ведь правда, в какой-то песне есть такие слова: «…А до смерти четыре шага…». Так вот, я и подошел к самой смерти, прошел действительно четыре шага. Вот-вот брызнут слезы, губы уже трясутся от горького моего дыхания. Хочется перед смертью своей сказать: «Мама! Милая моя мама! Прощай! Напрасно ждешь ты меня. Милые мои тятя и мама! Прощайте! Целую я вас! Ваш Василий».
Фашисты начинают смотреть на меня зверем: «Нихт Козловка! Нихт, нихт». Тогда я, действительно как перед смертью, стал быть смелее. Говорю: «Ну как же нет, когда я там проживал до армии!» И назвал еще рядочные села. Тогда фашисты говорят: «А, а, а, кляйн! Кляйн, кляйн Козловка». Слово «кляйн» значит «маленькая». Тогда я как бы оживел, говорю: «Да, да, маленькая деревня». Кроме Козловки я еще рассказал о семи деревнях. Тогда они смотрят на меня и говорят между собою: «Я, я, я, – это значит по-ихнему «да, да, да». – Это точный украинец. Ап! В сторону». Значит – «иди в сторону». Вот только тогда я стал дышать на полную грудь. «Ну, думаю, опасность миновала, слава Богу».
Так же спокойно прошел и мой наставник по имени Шура. Всех тех, которые проходили регистрацию, отводили в сторону, за отдельный забор. Конечно, тоже под охраной.
И наконец-то мы выбрались из лагерей военнопленных
В этот же день после такой строгой регистрации нам заготовили паспорта. А пока мы находились в изолированном помещении – в ожидании, что скоро нас позовут, выдадут паспорта и пустят на родину. Такая утешительная радость! Но мы с Шурой также думаем: «А куда мы пойдем? Всюду немецкая власть, рано или поздно нас всё равно где-то застопорят». Но в первую очередь хотя бы досыта поесть, пойти по сбору милостыньки. Ведь мне когда-то подавали хорошо, и тут тоже Украина, кто-то да подаст кусочек хлебушка.
Вскоре нас позвали обратно к тем самым столам. Ну, думаем, сейчас получим фашистские паспорта и будем на свободе. Но почему-то не верится, всё это происходит как во сне.
Перед столами нас выстроили по обычной армейской обстановке и стали вызывать по фамилии. Называют мою фамилию: «Осипенко Василий Петрович!» Кругом стояла мертвая тишина, в том числе и я – стоял и молчал. Снова повторяют: «Осипенко! Осипенко! Есть такой? Или нет?!» Действительно, что уж значит не своя фамилия: так оно и тут сказывается. И вдруг я как бы проснулся и кричу: «Я! Я!» Тогда кто-то из переводчиков закричал на меня: «Уснул чи що?!» Тогда я выхожу из строя и подхожу к столам, говорю: «Болею, плохо слышу», – сам показываю на уши. Тут же переводчик передал мои слова. Тогда немецкий офицер из числа Гестапо говорит: «Кранк? Кранк? Ну, на хаус, на хаус, ап, ап». Это значит, он сказал: «Болеешь, болеешь, ну, домой пойдешь». Да, сам себе думаю: «Какой домой… Если бы я действительно шел домой, то по мне было видно». Но делаю вид, что действительно болею. Получил паспорт и обратно встал в строй.
Когда все получили, то главный офицер стал выступать перед нами. Он говорил: «Вы самые счастливые люди, что вас отпускают по домам. Сколько было раньше войн, но пленных отпускали лишь тогда, когда кончатся военные действия. А немецкая власть так вот поступает с вами – отпускает преждевременно в свои родные места. Когда прибудете домой, то немедленно нужно встать на учет согласно данного паспорта. Срок вам – не больше недели. А кто будет долго бродить – тогда обратно можем забрать в лагеря». После его выступления раскрывают широко обе половины ворот. И тогда тот офицер сказал: «Ну, желаю вам удачи в пути! А сейчас с криком «Ура!» – марш!»
Вот тут действительно – откуда и сила взялась – все закричали «Ура! Ура!» и побежали кто как мог. А некоторые падали и опять подымались, кричали «Ура!» и бежали – сами себе не верили. И так вот закончилась наша лагерная жизнь в селе Колончак.
http://www.world-war.ru/article_1256.html
