Ниже материал о бойце одной из Отдельных бригад при Особой Группе Владимире Эйтингоне, отец которого был заместителем начальника этой Особой группы...
Никто не забыт и ничто не забыто
03 мая 2007
Материал члена Общества изучения истории отечественных спецслужб Владимира Комиссарова посвящен Владимиру Эйтингону, чекисту-фронтовику, сыну легендарного генерала-разведчика Наума Эйтингона.
Приближается очередной день победы. Хотелось бы отдать должное тем людям, которые вынесли её на своих плечах, заплатили за неё своими жизнями и здоровьем. Они заслужили это.
Некоторое время назад мне был передан материал для возможного выставления на официальном сайте ФСБ России, связанный с легендарными для каждого сотрудника органов безопасности фамилиями: Судоплатов и Эйтингон. Эти люди –талантливые организаторы органов безопасности Советского государства незаслуженно пострадали уже после смерти И.В. Сталина - в Хрущевское время, но их имена не забыты, их помнят, на их примере учатся уже в наше время молодые сотрудники органов государственной безопасности России.
С Павлом Судоплатовым мне приходилось встречаться лично и некоторые свои впечатления об этом я изложил в материале Послесловие к материалу Павла Смирнова «Нарком внутренних дел Л. Берия – полководец?», ранее уже выставленном на Интернет сайте Чекист.ru
А сейчас хотелось бы продолжить эту тему.
Интервью В.Г. Шамаева с ветераном-чекистом В.Н. Эйтингоном – сыном легендарного генерала Н.И. Эйтингона.
ВО ИМЯ ОТЦА И СЫНА
В канун Дня Победы, предварительно созвонившись, мы поехали к участнику Великой Отечественной войны профессору Владимиру Наумовичу Эйтингону /1/ Его кабинет, кабинет заведующего кафедрой экономики труда и основ управления экономического факультета Воронежского государственного университета (ВГУ), весь был заполнен цветами. Они стояли на столе, на подоконнике, везде, куда только их можно было поставить или положить. Нет. Это был не юбилей, не день рождения (он родился в Москве 6 августа 1924 года), а просто канун Дня Победы. Для меня всё это было не удивительно. Поскольку знаком я с Владимиром Наумовичем с 1977 года, когда впервые пришел в комитет ВЛКСМ ВГУ и увидел пожилого человека (ему тогда шел шестой десяток), беседующего с молодежью. Это был комсомольский Вожак. Да, да. Именно с большой буквы. Он, как магнит, притягивал к себе молодежь. Какая же должна быть молодая душа, чтобы вот так понимать ребят и девчонок! Таким он остался и сегодня. Поэтому к нему шли и шли поздравляющие с Днем Победы.
И, конечно же, разговор постоянно шел о Ее Величестве Победе. О том, что ей предшествовало. Помните, как в «Танго Победы»?
Кружишься в танце ты.
Этот 10-й «а».
Скоро твои мечты
перечеркнет Война.
Нет, он еще не успел стать десятиклассником. Весной 1941 года закончил 9 классов школы №170 Свердловского района г. Москвы. Секретарь комитета ВЛКСМ школы (в комсомоле с 1939 года).
Но, в июне: «Говорят все радиостанции Советского Союза...» Война.
Через полмесяца после начала войны. 9 июля 1941 года, Владимир добровольно стал бойцом 2 полка Отдельной мотострелковой бригады особого назначения (ОМСБОН). Отдельная мотострелковая бригада особого назначения была сформирована в первые дни войны с Германией на московском стадионе «Динамо» Особой группой внешней разведки НКВД из разведчиков, спортсменов, студентов и членов иностранных компартий. В ОМСБОН брали только добровольцев, которые должны были пройти специальную подготовку для диверсионной работы в немецком тылу и выполнения заданий особой важности. Бессменным «шефом» этой спецслужбы был Павел Судоплатов /2/, а его заместителем был Наум Исаакович Эйтингон /3/, «генерал особого назначения». В 1942 году бригада вошла в состав 4-го управления наркомата внутренних дел. Боевой путь этой бригады, как отмечалось в статье «Генерал особого назначения» (Независимое военное обозрение.-2000.-№3), овеян славой и достаточно хорошо изучен. Нечто подобное, но меньшее по размаху операций и более скромное по качеству боевой подготовки, имелось у наших союзников: Управление специальных операций в Великобритании и Управление стратегических служб в США. Известны и немецкие диверсанты Отто Скорцени, но на Восточном фронте их роль была мало заметна.
В годы Великой Отечественной войны 4-е управление НКВД-НКГБ являлось центральным звеном разведывательно-диверсионной работы против Германии и ее союзников, в том числе на оккупированных фашистами территориях в Европе, на Ближнем Востоке; было центром поддержки партизанского движения, провело около 80 радиоигр стратегического характера с Абвером и гестапо с целью дезинформации противника. Операции «Монастырь» и «Березино» стали классикой, включенной во все учебники по разведке. Примечательно, что из всех советских разведчиков лишь двое были награждены орденом Суворова, который вручался военачальникам за полководческие заслуги. Этой чести удостоились комиссары госбезопасности П. Судоплатов и Н. Эйтингон, получившие генеральские звания в июле 1945 года.
Наум Исаакович Эйтингон, имея все возможности «прикрыть» сына, помог ему войти в самое пекло, в эту самую особую бригаду НКВД.
Владимир Наумович как-то сказал: «Я всю жизнь учусь». 20 августа 1941 года он был направлен бригадой им. Менжинского войск НКВД СССР в МВТУ для обучения радиоделу.
В октябре 1941 года - вновь в бригаде особого назначения.
А 13 апреля 1942 года он - в радиоконтрразведке 2-го спецотдела НКВД СССР на должности младшего радиооператора.
Радиооператором - без приставки «младший» - стал после выполнения задания на Западном фронте (в боях за Великие Луки).
- Владимир Наумович, а радиостанции были громоздкие?
- Очень! Передатчик помещайся в коробке из под папирос «Казбек», а приемник - в кармане гимнастерки. Партизанская радиостанция «Белка» умещалась вместе с аккумуляторами в маленьком чемоданчике (такие называли «бачеткой») или в сумке противогаза.
- А дальность связи?
-500 километров. «Белка», кстати, не так давно демонстрировалась в Политехническом музее в Москве.
И вновь учеба. На этот раз в Горьковской Межкраевой школе НКГБ СССР, по окончании которой получает звание младшего лейтенанта государственной безопасности. В выпускной характеристике есть такие строки: «... Всесторонне развит. Политический и культурный уровень высокий. Обладает отличной памятью».
Учился по всем дисциплинам на отлично. В оперативной обстановке ориентируется быстро, сметлив и находчив. Решения по агентурно-оперативным задачам принимает быстро, правильно и глубоко продуманно». Со второго декабря 1943 года проходит службу в блокадном Ленинграде на должностях оперуполномоченного, затем старшего «опера», заместителя начальника отделения. Здесь ему вручат медаль «За оборону Москвы» и орден Красной Звезды. И все это в двадцать мальчишеских лет!
- Можно представить, с какой гордостью Вы их тогда носили!
- К моему сожалению, я такой возможности не имел. В силу специфики оперативно-розыскной и контрразведывательной работы я должен был ходить в цивильной одежде, прилично одетым, без малейшего намека на службу. По молодости лет довелось вести и личную разведку. Какая уж тут форма!
Однажды в Ленинграде встретился со своей школьной учительницей, директором Московской школы № 170: «Володя, что ты здесь делаешь, почему не на фронте, как все наши мальчишки? »
- Вот так получилось, Любовь Матвеевна... Я-то был как раз «при деле», да что сказать? Показалось, что ей за меня стыдно.
После войны, надев форму с золотыми погонами и наградами, приехав в Москву, я первым делом поспешил в родную школу, чтобы ни мне, ни моей учительнице не было стыдно.
- А со своими товарищами по школе Вы там встретились?
- Да. Меня пригласит к себе мои друзья-молодожены. Дома мне дали с собой бутылку коньяка. Пришел к ребятам. Пришла и еще пара однокашников, вернувшихся по ранению. Стали заваривать желудевый кофе. Кружками служили банки из-под тушенки с припаянными к ним ручками. Попробовали пить кофе с коньяком. (С коньяком мы знакомы не были, но слышали и читали в романах, что так делают). А потом мы, фронтовики, решили выпить коньячку без всего и пришли к выводу, что без желудевого кофе коньяк вкуснее.
Но все это будет после войны. А пока шла она, - работал, работал, работал.
Победу встретил в Оперативной группе Ленинградского фронта в латышской Курземе (Курляндия).
Изнурительная, фактически круглосуточная работа не прекратилась и с окончанием войны. В служебной характеристике, датированной маем 1947 года, отмечается:
«... В начале 1946 года Эйтингон Владимир Наумович был назначен на должность заместителя начальника отделения 2-го отдела УНКВД, проводящего работу по борьбе с агентурой разведывательных органов (перечисляются страны). Ввиду отсутствия в указанном отделении начальника, Эйтингон В.Н. фактически исполнял обязанности последнего.
Личные оперативные показатели Эйтингона В.Н. за 1946 год выражаются в проведении вербовки агента «Вещева», в подготовке и направлении агентуры на Южный Сахалин (в составе делегации ЛГУ), в разработке и проведении серии комбинаций по делам; «Каин», «Косметичка», «Корчмари», «Вьюн» и многим другим.
Эйтингон Владимир Наумович способный и грамотный оперативный работник. Имеет хорошую общеобразовательную и политическую подготовку, успешно осваивает агентурно-оперативную и повышает свою квалификацию по линии контрразведывательной работы.
В работе энергичен, проявляет личную инициативу и организаторские способности. Ходатайствуем о назначении лейтенанта Эйтингона В.Н. на должность начальника отделения».
В заключение Управления кадров МГБ СССР написано: «С ходатайством УМГБ Ленинградской области об утверждении лейтенанта Эйтингона В.Н. в должности начальника отделения согласиться». Повышение в должности - это новый объем работы. В личном деле множество благодарностей, денежных премий. В августе 1948 года Приказом Министра он награждается именными часами «За успешное выполнение оперативных заданий МГБ СССР». А 12 октября 1948 года ему будет присвоено звание «старший лейтенант».
- Владимир Наумович, может быть, хотя бы об одном деле расскажете?
- Все не расскажешь. Да и годы спустя не обо всем можно говорить. Ну, пожалуй, два небольших примера о ликвидации резидентур.
Первая, абверовская, но оставленная «на будущее» при отступлении немцев.
Резидент, который раньше руководил полицией в одном из Псковских сел, ушел с немцами на запад. Он попал ко мне первым, а уж за ним последовали агенты. (По преимуществу, также сотрудничавшие с немцами в годы войны). Казалось бы, ну какое «будущее» ожидало такую резидентуру? Но ответ легко найти в практике геленовской разведки.
Другую резидентуру мы разоблачили в Ленинграде. Она была сформирована нашими бывшими союзниками и транспортирована в потоке репатриантов.
Любопытен ее глава.
Молодой, неплохо образованный человек, послуживший вначале немцам, потом на одной из не очень дружественно вешавших с европейской территории радиостанций. Обустроившись в Ленинграде, он связался со своими агентами: начался «инкубационный период», подготовка к активным действиям. Однако резидент попал в поле нашего зрения. Понаблюдали, оценили оперативные возможности. Решили, что этакая его активность нам ни к чему. Кстати, это была одна из операций по одному из дел, упомянутых выше.
Случались и непрофильные дела. Еще в войну как-то нас вызвали к начальнику управления и дали весьма странное для чекистов задание: сотрудникам госбезопасности было приказано в двухнедельный срок покончить в городе с бандитизмом. При этом было запрещено контактировать с сотрудниками милиции, получать у них и сообщать им какую-либо информацию. И все под завесой строжайшей секретности. Начали с рейдов и прочисток злачных мест, задержали часть подозрительных лиц, появились источники информации, пошла оперативная разработка. В итоге к концу второй недели операцию завершили. Среди примерно 150 арестованных было несколько сотрудников милиции. Вот тогда стала понятна особая секретность операции и живучесть бандитских групп.
В июне 1949 года Начальник Управления МГБ Ленинградской области генерал-лейтенант Горлинский Н.Д. /4/ утвердит заключение о зачислении старшего лейтенанта Эйтингона В.Н. в резерв на выдвижение.
В заключении отмечалось: «Работая начальником отделения 2 отдела УМГБ по Ленинградской области, старший лейтенант Эйтингон Владимир Наумович показал себя квалифицированным оперативным работником, приобретшим значительный опыт в контрразведывательной работе. Серьезно и умело руководит агентурой. Самостоятельно провел ряд серьезных агентурных комбинаций, давших положительный оперативный результат.
Под его непосредственным руководством отделением проделана значительная работа по разоблачению агентов иностранных разведывательных органов.
Отделением был успешно осуществлен ряд мероприятий по выводу некоторых агентов в контрразведывательных целях за кордон.
Результаты спецпроверки: Произведенной в 1948 году спецпроверкой отрицательных данных на Эйтингона В.Н. и его родственников не выявлено».
23 октября 1950 года Владимир Наумович будет назначен на должность начальника отделения 2-го отдела УМГБ Воронежской области.
А ровно через год, вскоре после представления к очередному воинскому званию «капитан». 20 октября 1951 года он напишет рапорт на имя начальнику УМГБ Воронежской области: “Докладываю Вам, что, как сообщила мне из Москвы 20.X.51 г. моя жена, 19 октября в Москве арестован мой отец – Эйтингон Н.И., до этого Зам. Нач. МГБ СССР, генерал-майор. Причины ареста отца мне неизвестны, я за ним никаких преступлений не знаю…”
В трудную минуту Владимир Наумович Эйтингон не отказался от арестованного отца, как порой тогда делали, а, честно доложив рапортом о его аресте, заявил: «Причины ареста отца мне неизвестны, я за ним никаких преступлений не знаю».
А 22 октября 1951 года заместитель Министра государственной безопасности СССР генерал-полковник Гоглидзе С.А. /5/ по «ВЧ» даст указание заместителю начальника Управления МГБ по Воронежской области «поставить вопрос перед Москвой об увольнении старшего лейтенанта Эйтингон из органов в связи с арестом его отца».
22 октября 1951 года в Москву будет отправлено заключение об увольнении из органов МГБ старшего лейтенанта Эйтингона В.Н. Дав ему положительную характеристику, УМГБ по Воронежской области в выводах напишет: «Начальника 1 отделения 2 Отдела УМГБ Воронежской области старшего лейтенанта Эйтингон Владимира Наумовича из органов МГБ уволить за невозможностью дальнейшего использования с передачей на учет Военного Министерства, о чем возбудить ходатайство перед Управлением кадров МГБ СССР».
В тот же день его переведут в резерв отдела кадров областного управления МГБ, а 6 ноября 1951 года состоится приказ по МГБ об увольнении.
- Владимир Наумович, как Вы на это прореагировали, как перенесли?
- Естественно очень тяжело. Это была трагедия. Что делает молодой офицер, получив при увольнении деньги? Я купил на память супруге очень хороший и тогда дорогой радиоприемник «Балтика». А остальные... пропил.
Прослужил всю войну и послевоенные годы на контрразведывательной и оперативной работе. А тут вдруг выбросили. Изменить что-то было ни в его силах. Надо было думать о другом. Работать, приобретать специальность. Нужно было начинать новую жизнь. Предлагали работать в артели «Металлист», в гостинице «Бристоль», но он отказался. Пошел на завод имени Ленина. Как офицера и чекиста его взяли начальником отдела кадров. Не всем это понравилось. Начальники цехов говорили: «До него все было спокойно. Куда он все лезет?» Да и сам хотел на производство. Вот и перешел в производственный отдел диспетчером.
«Хождение по мукам» продолжалось по 20 марта 1953 года, когда, после смерти И.В. Сталина, его отца, Эйтингона Н.И. освободят из тюрьмы. При освобождении опального генерала пригласит заместитель министра Кобулов Богдан Захарович и скажет: «Ты прости нас, Леонид, так вышло...». «Ну, что ж. Когда-то со мной должно это было случиться, - с присущим ему юмором ответит Наум Исаакович. - Правда, никогда не мог предположить, что это произойдет в России. Где только не бывал, а арестовали дома».
Через несколько дней Владимира Наумовича пригласят в областное Управление Внутренних Дел: «Извините, но должности начальника отделения у нас нет.
Придется идти на должность старшего оперуполномоченного». «Да бог с Вами! Вы хоть очередное звание присвойте!»
29 мая 1953 года Управление кадров МВД СССР издаст распоряжение о восстановлении на службе старшего лейтенанта Эйтингона Владимира Наумовича в должности старшего оперуполномоченного 1 отдела Управления МВД по Воронежской области. Другими словами, в свой отдел, но с понижением.
- Владимир Наумович, до увольнения Вы были начальником отделения, старшим лейтенантом, а в подчинении были капитаны, майоры и подполковники. Восстановили в свой отдел с понижением. В подчинение к подчиненным. Дискомфорт не ощущали?
- Нет! За время войны я приобрел достаточный опыт, поднаторел в работе и никаких проблем во взаимоотношениях ни в Ленинграде, ни в Воронеже не возникало. Я получил три звания за пять лет. Да и не мог я за 5-6 лет вырасти в звании выше. Формально, может быть, кому-то было и неудобно, но я так понимаю, что дело заключается в том, чтобы найти суть вещей, понять. Я не испытывал трудностей. Ведь в войну и старшие лейтенанты командовали батальонами, а это были времена, которые унаследовали войну. Ребятам было сложнее. Я их называл по имени, а они меня по-прежнему по имени-отчеству. Отношения были нормальные, рабочие. Да и звания на нашей одежде не заметны. Мы надевали форму только на дежурство. Лучше, чтобы никто не знал о твоих званиях. Помню, у меня случай был в Ленинграде. Я сижу с дамой в филармонии, а впереди - начальник секретариата нашего управления с женой. В перерыв, увидев меня, направляется ко мне. Я что мог, вложил в глаза, всю матерную ругань, и он сообразил, прошел мимо. А с назначением на должность старшего опера к очередному званию меня представили, но...
Но все это не надолго, 21 августа 1953 года отца арестовывают вновь, на этот раз по делу Л.П. Берии, а Владимира Наумовича 25 сентября увольняют в запас Министерства обороны СССР «за невозможностью дальнейшего использования».
После увольнения просто вернулся на завод. Поставили главным диспетчером. И вновь начались хождения по мукам...
- Меня, когда уволили, то из квартиры постановлением прокуратуры выгнали. Я жил в доме напротив университета. Дом ведомственный. Долго не поддавался. Дочка только родилась. Утром пришел милиционер меня выселять. Говорю ему. Знаешь, я спешу на работу. Дома никого нет. Жена в роддоме. На ключи и потихоньку все выноси во двор.
- Да вы что, товарищ начальник!
- А ты что!
В общем, управление нажало на директора, и тот мне дал комнату.
- Как семья на все это реагировала?
- У меня геройская жена была и теша молодец. Они мне в жизни никогда не предъявляли никаких претензий. Хотя перетерпели со мной достаточно много. После увольнения, на заводе, я стал получать раза в 4 меньше. Жена не могла работать - дочка только родилась. Жил на 78 рублей. Что можно - продавал. То отрез на шинель, то сапоги пижонские, с высоким задником. Отрез на форму. Мы же ее не носили. Когда стал начальником цеха, стало чуть полегче. То премия за новую технику, то за то, то за другое. Теща помогала. Мать иногда свою пенсию переводила. Выгнали в 28 лет. Пришлось начать жизнь сначала, когда она уже была построена. Конечно, это не просто. Осенью 53 г. с завода выгоняли.
- На этот-то раз за что?
- На партактиве зачитали письмо ЦК. Там говорилось, что Берия выпустил из-под ареста «контрреволюционеров». В т.ч., упоминалась фамилия моего отца, «известного контрреволюционера Эйтингона Н.И.». Один из заведующих отделом обкома говорит директору: «Ты слышал?» «Слышал». «Ну, принимай меры». Тот принял. Вызвали меня к директору и сказали, что должность сократилась. Я иду в партком. С учета сниматься. Там говорят, что претензий нет. Ты остаешься в парторганизации. Больше 2 месяцев ходил без работы. Ну, продавал кое-что. Пришел в обком и говорю: «Я коммунист. Мне никаких претензий не предъявлено. Секретов на заводе особенных нет. За что меня уволили-то?» А пришел я в телогрейке. Заведующий промышленным отделом говорит, что у нас коммунисты и дворниками работают. Дайте работу, пойду и дворником работать. В ответ: «Занимайтесь своими делами сами». А никто меня не берет нигде. По двум причинам. Первая - потому что я чекист, а вторая - потому что я вроде как замаранный. Тогда моя жена взяла дочку, - ей, наверное, было года полтора, - завернула ее в одеяло, зашла в обком и говорит: «Что вы над нами издеваетесь! Вам дочку оставить? Ее кормить надо». Она у меня женщина была решительная. Назавтра мне говорят, иди в горком партии. Прихожу. Первый меня не принимает. Принявшая, второй секретарь Никольская В.Д., говорит: «Идите на завод. На старое место». Прихожу. Секретарша к директору не пускает: «Узнаю сначала, можно ли к нему». Говорю ему, что пришел работать. Тот говорит, что мест нет.
- Тогда позвони Никольской.
Через минуту выходит.
- Слышь, Эйтингон, все валится, иди быстрей работай.
- Как же, ведь должности у тебя нет?!
Стал работать главным диспетчером. Потом начальником ПДБ ("производственно-диспетчерского бюро), потом начальником цеха. В силу своего характера полагал, что не хватает знаний. Поступил на заочное отделение географического факультета Воронежского государственного университета (ВГУ) на отделение экономической географии. Учеба нравилась: она помогала работе, а работа помогала учебе. Как свидетельство этого - отличная защита дипломного проекта на тему «Воронежский машиностроительный завод». Не удивительно, ведь на заводе работал дольше, чем учился в университете. Практика, подкрепленная наукой, или наука на базе практики - это то, что дает уверенность в себе.
В 1959 году окончил университет почти довольный результатом: в приложении к диплому, в основном, отличные и хорошие оценки. Назначили начальником производства. А потом его пригласили в университет, и он пошел туда. На заводе долго работал, лет 12. Управление производством начал изучать еще на заводе, точнее, оперативное управление процессами производства.
- Когда пригласили в университет, сказали: «Мы открываем лабораторию исследовательскую». Научное подразделение было совершенно новое, понадобились грамотные сотрудники. Пригласили заведовать отделом в этой лаборатории. С завода отпускать не хотели (найдите-ка такой завод, где есть аспирант-заочник), но Председатель совнархоза сказал, что нам нужны в лаборатории знающие люди (да обком партии прозрачно намекнул на важность решаемых задач и тесноту завода для будущего ученого). Я стал, как полагается, заполнять анкету (это был 64 год). Все испугались. Пошли к ректору. А ректором был Михантьев Борис Иванович. Он химик. И мой дядька был химик. Очень известный в то время. Михантьев и сказал: «Да знаю я эту семью. Очень порядочные люди». В общем, этот вопрос время от времени возникал.
Как-то приглашали в Москву в солидную исследовательскую организацию. Но после слов: «Могу рассказать о себе следующее» - интерес ко мне пропадал.
Старшую мою сестру тоже выгнали с работы. Ей тоже пришлось начинать жизнь заново. Тетку мою, которая была врачом, арестовывали, искали ее участие в отцовских делах. Дядю, военного ученого-химика, тоже выгнали. Крупнейший вооруженец был.
В каждой семье существует понятие о чести. Честность и порядочность, долг перед Родиной, наверное, должны быть в крови. У нас в роду существует легенда, передаваемая из поколения в поколение. В 1812 году учитель Эйтингон, по дороге из одного селения в другое, повторил подвиг Сусанина: завел отряд Наполеона в болото. Книгу, в которой об этом шла речь, у нас куда-то задевали. А вот старая картина «Изгнание Наполеона» в Москве у нас сохранилась. У моих двоюродных сестер висит. Маслом писаная.
- Владимир Наумович, не приходилось ли Вам «на гражданке» встречаться с прошлым, связанным с прежней оперативной работой?
- В Воронеже я занимался иностранными разведчиками, в том числе завербованными агентами. Уже после увольнения, когда я работал на заводе им. Ленина, меня вызывают в управление.
- «Такой-то» подал заявление на реабилитацию. Мы опросили вашего бывшего заместителя, он ничего не помнит, в том числе - не помнит и о документальных доказательствах.
- Документы, подтверждающие сотрудничество «такого-то» с немцами, были в особой папке, в деле-формуляре, потом в следственном деле. И никаких оснований для реабилитации у него нет. Документы были добыты оперативным путем, и они подлинные и т.д.
- Откуда вы все помните?
- Я занимался этим профессионально. Так вот это был один из тех агентов резидента, о котором я говорил выше. На этом все его ходатайства о реабилитации закончились.
Выхожу от следователя, а навстречу - заместитель начальника управления, с которым мы вместе работали еще в Ленинграде.
- Ты что здесь делаешь?
- Да вот, вызывали на допрос!
Три месяца работы в архивно-регистрационном подразделении УФСБ по Воронежской области, постоянная помощь Михаила Ивановича Удовиченко, Павла Юрьевича Большунова, Ольги Григорьевны Власовой, группы общественных связей УФСБ, встречи с Владимиром Наумовичем. Четверть года перед днем рождения чекиста Эйтингона - младшего. Порой казалось, что знаю о нем всё, и, что совсем ничего. Его жизнь во всех ее проявлениях связана с именем отца, резидента резидентов. Ведь даже посмертная реабилитация Наума Исааковича - заслуга его сына.
- Владимир Наумович, а как Вы восприняли весть о реабилитации отца?
- Я сам активно занимался этим фактически с того момента, как его осудили. Следствие шло 4 года, с 21 августа 1953 года по 6 марта 1957 года. Писали мы безостановочно во все съезды партии и т.п. Я направлял письма в военную коллегию Верховного Суда, в Главную военную прокуратуру и т.д.
Вскоре после назначения в декабре 1958 года на пост председателя КГБ, Шелепин А.Н. направит в КПК при ЦК КПСС справку, положительно характеризующую Эйтингона и Судоплатова. В ней отмечалось, что КГБ «не располагает никакими компрометирующими материалами против Судоплатова и Эйтингона. свидетельствующими о том, что они были причастны к преступлениям, совершенным группой Берии».
В те годы в КПК работал Климов Герман Степанович (следователь по особо важным делам Комитета партийного контроля, отец известного кинорежиссера Элема Климова), изучавший следственные и рабочие дела Эйтингона и Судоплатова с 1960 года.
Какой-то импульс придало и освобождение Рамона Меркадера. Непосредственный исполнитель акции ликвидации Троцкого был выпущен из мексиканской тюрьмы в августе 1960 г. По прибытии в Москву был принят председателем КГБ Шелепиным А.Н., который вручил ему Звезду Героя Советского Союза. С ходатайствами об освобождении из тюрьмы Эйтингона Н.И. и Судоплатова П.А. выступили Долорес Ибаррури и руководитель австрийской коммунистической партии.
Владимир Наумович вспоминал:
- К нему очень хорошо относились люди и твердо понимали, что он не виновен. Когда я приехал в тюрьму, нам разрешали передачи по-разному, когда раз в полгода, когда раз в квартал: одежду, продукты питания. Однажды нам запретили передать ему хорошие лезвия для бритья. Сказали обратиться к начальнику Владимирского централа.
- Вы с ума сошли, он же не может топором бриться.
- Я передам вашему отцу бритвы. Он ситуационный преступник.
Когда сказал об этом отцу, он рассмеялся: «Попробовал бы не передать. Я же к праздникам ему доклады пишу».
А в тюрьму за 12 лет мы наездились. Хорошо хоть то, что она недалеко от Москвы. Первый раз нам дали свидание сразу после суда военного трибунала в Лефортово. Где он сидел до этого не знаю, думаю, в Бутырке. Мы же профессионалы. Видели, что его привезли в машине «фрукты-овощи» и в ней же увезли. Мы ему помахали рукой, он нам.
Там на суде он сказал: «Вы судите меня как человека Берии. Но я - не его человек. Если я чей-то человек, то - Дзержинского. Но я и не его человек. Я человек партии и страны. Моя жизнь не стоит государственных секретов, к которым я имел отношение».
Судоплатов позже напишет, что они с Эйтингоном высоко ценили ту моральную поддержку, которую им оказывал начальник Владимирской тюрьмы Хачикян. Именно он переправлял на волю копии их заявлений в ЦК о реабилитации, которые ветераны разведки и партизанского движения использовали в своих обращениях к ХХIII съезду партии для их защиты.
Владимир Наумович дал мне письмо, написанное его отцом к съезду партии.
Наум Исаакович писал: «В 1925 году, перед отъездом на работу в Китай (это был мой первый выезд за кордон), я вместе с бывшим в то время начальником иностранного отдела ОПТУ тов. Трилиссером был на приеме у тов. Дзержинского. После короткого объяснения обстановки в Китае и указаний, на что следует обратить особое внимание, он сказал: «Делайте все, что полезно революции». И я следовал всю жизнь этому напутствию и делал всегда то, что считал полезным и нужным Советской власти и партии...
С 1925 года почти до самого начала Отечественной войны я работал нелегально за рубежом в качестве резидента Иностранного отдела и вел разведывательную работу в ряде стран Европы, Дальнего Востока, Ближнего Востока и в Латинской Америке. За это время не было почти ни одной крупной акции чекистских органов за границей, в которой я бы не принимал участия, будь то в качестве организатора и исполнителя, или консультанта и помощника...».
- В тюрьме он ведь тоже много писал?
- Да писал, но не мемуары. И я помогал ему писать. К нему приезжали за советом в тюрьму по оперативным вопросам. Приехал мой бывший подчиненный по Ленинграду. И говорит отцу, что он ему в определенном смысле внук.
- Да? Я такого что-то такого не знаю.
Я у вашего сына служил в подчинении.
Он никому не отказывал в консультациях. Он много писал сам по конкретным событиям, как аналитик восстанавливая предысторию и показывая перспективы. Отец и Судоплатов написали Хрущеву Н.С. письмо, в котором содержались оперативные предложения о создании, в противовес созданным Кеннеди «зеленым беретам», своих спецподразделений. Эта инициатива привела к рождению спецназа КГБ, с легкой руки журналистов названного «Альфой».
Судоплатов П.А. вспоминал: «В декабре 1963 года Военная коллегия Верховного суда определила, что срок лишения свободы Эйтингона должен включать полтора года, проведенные им в тюрьме еще до смерти Сталина. Незадолго до этого Эйтингон чуть не умер от опухоли в кишечнике. Добились разрешения, чтобы в больницу пустили известного хирурга - онколога Минца. Он и спас Эйтингона. Перед операцией Эйтингон написал письмо Хрущеву - это было его прощальное письмо партии. Спустя 30 лет Волкогонов найдет это письмо в архиве».
- Владимир Наумович, в 1964 году Ваш отец вышел из тюрьмы. Как встретила его столица?
- Когда он приехал домой, то в Москве ему не разрешили жить. Его, после тюрьмы, выгнали за 101-й километр. Моя тетка тогда лечила очень высокопоставленного пациента и организовала отцу встречу с Горкиным. Тот сказал: «Передо мной ваше дело. Против вас там ничего нет, но ничего не могу для Вас сделать кроме прописки».
- А мне больше ничего и не надо!
После освобождения из тюрьмы отец часто болел, и по просьбе Комитета партийного контроля КГБ направил его в комитетский госпиталь. А умирал в Кремлевке, в Филях, еще не будучи реабилитированным.
Когда он в 1964 году вышел из тюрьмы, мы действовали по поводу реабилитации совместно, а когда он умер в 1981 году, я продолжил дальше действовать. Держал связь с Судоплатовым П.А.
В 1971 году Климов Г.С. мне сказал: «КПК написал справку о том, что Судоплатов и Эйтингон ни в чем не виновны. Но эта справка пропутешествовала наверх и вернулась ни с чем. Хотя была подписана Пельше».
Потом в 1977году Климов мне сказал: «Видишь сейф, он забит бумагами по твоему отцу. Никакой он не враг, а солдат и разведчик».
- Кому это было выгодно?
- Наверно, «разоблачителям». Мне однажды сказали, что пока Руденко здесь, можешь не ходить. Шли обычные политические тусовки. И признаться, что осудили несправедливо, эти люди просто не могли. Когда отцу где-то за неделю до войны вручали орден Ленина, Калинин М.И. сказал, что ЦК никогда не забудет ни вас, ни ваших детей, ни ваших внуков. Но надолго их не хватило. Это молох такой. Смолол многих.
- А знали ли «наверху» о деятельности отца?
- Да. КГБ и лично Андропов Ю.В. дали положительное заключение. Отец в 1975 году писал письмо лично Андропову Ю.В. Вот это письмо:
Члену политбюро ЦК КПСС,
Председателю КГБ при СМ СССР
товарищу Ю.В. Андропову.
Уважаемый товарищ!
K Вам обращается бывший работник органов государственной безопасности и бывший член КПСС с 1919 г. ЭЙТИНГОН Н.И. со следующей просьбой.
В начале 1920 года я по решению Гомельского губернского комитета РКП(б) был направлен для работы в Особый Отдел гомельского укрепленного района, вскоре, в том же году я был утвержден начальником секретно-оперативного отдела и заместителем председателя Гомельской губернской чрезвычайной комиссии /Губ. ЧК/. В 1922 году я был переведен на работу в центральный аппарат в Москву, где работал на ответственной оперативной работе в ВЧК. ОГПУ. НКВД. НКГБ. МГБ непрерывно до 1953 года.
С 1925 года почти до самого начала Отечественной войны я работал нелегально за рубежом в качестве резидента ИНО и вел разведывательную и активную работу в ряде стран Европы, Дальнего Востока, Ближнего Востока и в Латинской Америке. За это время не было почти ни одной крупной акции чекистских органов за границей, в которой я бы не принимал того или иного участия, будь-то в качестве организатора и исполнителя, или консультанта и помощника, в частности в 1938 году, по указанию Центра я выезжал из Испании, где в то время работал, во Францию, чтобы обеспечить безопасность отъезда в СССР, после блестящего личного выполнения задания тов. Судоплатова П. А., а также некоторых других работников, по аналогичным делам.
С начала войны, я находился в центральном аппарате в качестве заместителя Начальника Особой Группы 1-го и 4-го управлений по организации и ведению диверсий и разведки в тылу противника и на времени оккупированной немцами территории Советского Союза. По окончанию войны был заместителем начальника Отдела "С" и Специальной Службы.
В 1925 году, перед отъездом на работу в Китай /это был мой первый выезд за кордон/ я вместе с бывшим в то время начальником иностранного отдела ОГПУ тов. ТРИЛИССЕРОМ были на приеме у тов. Дзержинского. После того, как он коротко объяснил обстановку в Китае, указал, на что следует обратить особое внимание. Он сказал: «Делайте все, что полезно революции». И я следовал всю свою жизнь этому напутствию и делал всегда то, что считал полезным и нужным Советской власти и партии. Я всегда считал и считаю, что работник органов государственной безопасности /чекист/ должен всегда и во всем быть беззаветно предан партии, ее Центральному Комитету, беспощадно бороться с внутренними и внешними врагами, защищать и оберегать руководителей партии и ее представителей. Я всё время в своей работе придерживался этого, никогда ничего против партии не предпринимал и не помышлял, был ей всегда предан и остаюсь ей преданным до последнего моего вздоха. Это не просто слова - своей практической деятельностью я неоднократно это подтверждал.
И легко себе представить каким нелепым и диким и непонятным явился для меня мой арест и обвинение меня по ст.58-1 «б».
Все мое дело сфабриковано бывшими работниками МВД СССР: Кругловым, Серовым и Шаталиным. Все "специалисты" по фальсификации. Действовали они по старинному методу иезуитов, т.е. выдумать и нагромоздить массу тяжелых и тяжких подозрений с тем, чтобы парализовать судей, которым трудно во всем этом разобраться и боязно все эти обвинения, несмотря на их нелепость, отмести и прекратить дело.
Ни во время предварительного следствия, которое длилось четыре года, ни во время суда, так же, как и в настоящее время, я ни в чем себя виновным перед Советской Родиной и партией не признавал и не признаю. Тем не менее, меня приговорили к 12 годам тюрьмы, которые я провел во Владимирском централе.
Через некоторое время, после моего освобождения из тюрьмы, по моей просьбе я был принят Председателем Военной Коллегии Верховного Суда СССР по поводу моего ходатайства в отношении пересмотра моего дела и реабилитации, а также моей просьбы о досрочном освобождении тов. Судоплатова П. А., который тяжело переносил тюремное заключение в связи с тяжким заболеванием сердца /инфаркт/. Кстати, и сейчас он тоже никак не может отделаться от пагубных для его здоровья последствий тюремного заключения. Председатель Военной Коллегии, когда я зашел к нему вместе с Заведующим его приемной сказал мне, указывая на дела, лежащие у него на столе: "Вот Ваше и Судоплатова дела. Я сегодня внимательно их просмотрел. В них ничего нет. Но, к сожалению, я ничего для вас сделать не могу. Мы вас осудили, но изменить приговор или его отменить не можем. Обратитесь к пленуму Верховного Суда СССР. Только он вправе это сделать".
Я привел этот пример, чтобы показать характер тех «преступлений», которые содержатся в наших делах.
Я обращаюсь к Вам с просьбой, во-первых, как к члену Политбюро ЦК КПСС, т.е. той партии, в которой я состоял с 1919 года и вместе с ней пережил самые тяжелые времена для нашей страны, вместе с ней боролся и защищал от врагов внутренних и внешних завоевания Октябрьской революции. Во-вторых, как к руководителю чекистских органов, в которых я проработал всю свою жизнь. Я прошу меня извинить, что я вынужден вас беспокоить своими просьбами. Я очень прошу Вас помочь мне, чтобы как можно скорей разобрались с моим делом о реабилитации и восстановлении в партии, а дело это находится в Комитете Партийного контроля при ЦК КПСС и если найдете возможным помочь мне в восстановлении в члены партии. Мне уже 76 лет. Жить, как видно осталось очень мало. И хотелось бы с пользой прожить оставшееся время с тем, чтобы посильно помочь партии в строительстве коммунистического общества, а не влачить жалкое существование.
- И КГБ, и КПК, владея обстановкой, давали положительное заключение, отмечали, что отец достоин реабилитации, но все было остановлено на самом верху. Дошло до Брежнева Л. И. и вернулось обратно. Отец был прав, когда однажды сказал Судоплатову: «Закон и борьба за власть - несовместимы».
Я ездил в Белоруссию. Там жил Герой Советского Союза, Герой Социалистического Труда Кирилл Прокофьевич Орловский. Он старый разведчик и подпольщик. Работал в панской Польше, потом в Испании. Командир партизанского отряда, потом бригады. В 1944 году остался без рук. Член ЦК, депутат Верховного Совета. Он очень хорошо знал отца и взялся ходатайствовать за него, но помощник Хрущева Шевченко сказал: «Чтоб ты больше не заикался на эту тему».
В 1966 году в музее революции была юбилейная выставка, посвященная 30-летию испанской войны. Отец не пошел, а послал меня. Там лежал большой альбом. Если мне не изменяет память, первой была фотография Мерецкова, потом Батова, а третья-четвертая - отца. Под фотографией подпись «Старший советник спецслужб». Нельзя же написать «резидент».
Когда мачеха умерла в 1966 г., пришел Рамон Меркадер и, приняв официальный тон, сказан: «Леонид, ЦК компартии Испании не знает, как к этому относится ЦК КПСС, но мне поручили выразить тебе глубокое сочувствие».
Отца никто никогда не считал преступником, кроме как решение трибунала. Жизнь всегда приносила свидетельства этого.
Однажды, когда награждали юбилейными медалями, то награждавший, прочитав фамилию отца, сам сбежал к нему со сцены в зал.
Дело отца долго рассматривала Главная военная прокуратура (ГВП). А потом позвонил сын Судоплатова и сказан, что меня приглашают в Главную военную прокуратуру. Отца уже не было 10 лет.
Позвонив сестрам, я сказал, что поехал в ГВП, ждите меня. Они собрались у одной из сестер: три сестры и брат. Взял с собой бутылку хорошего коньяка и поехал в ГВП. Мы выпивали, пока не стемнело. А дома все ждали, пока я привезу справку о реабилитации отца.
Помолчав, видимо еще и еще раз переживая те мгновенья, Владимир Наумович сказал: «Вот она».
ПРОКУРАТУРА
Российской Советской
Федеративной Социалистической Республики
16. 04.92. №40040-55 Москва
СПРАВКА О РЕАБИЛИТАЦИИ
Выдана Эйтингону Владимиру Наумовичу. Его отец бывший генерал-майор МВД СССР Эйтингон Наум Исаакович, 1899 года рождения, осужденный Военной коллегией Верховного Суда СССР 6 марта 1957г. по обвинению в совершении преступления, предусмотренного ст.ст. 17-5 8-1 "б" УК РСФСР к 12 годам лишения свободы (арестован 20 марта 1953гЛ в том, что он в соответствии с п. «а» ст. 3 Закона Российской Федерации "О реабилитации жертв политических репрессий" от 18 октября 1991г. реабилитирован.
ПОМОЩНИК ГЛАВНОГО ВОЕНОГО ПРОКУРОРА
ПОЛКОВНИК ЮСТИЦИИ Н.Л. Анисимов
Немного помолчав. Владимир Наумович продолжил:
- В многотомной истории внешней разведки о нем очень много написано. Когда отцу было 100-летие, меня приглашали в клуб «Честь и достоинство». Это спецназовский клуб, там состоялось его чествование, пришло очень много людей.
Отец был цельный и талантливый человек. Вот только немножко ему в жизни не повезло... Его лишили возможности заниматься делом. Он стал ведь крупнейшим специалистом и мог сделать в свои 50 больше, чем до этого. В выходящих за границей книгах о нем пишут как о крупнейшем разведчике мира. Когда у него спрашивали, почему он ничего о себе не пишет, он отвечал, что он читатель, а не писатель. Правда, сестра мне сказала, что перед смертью он хотел, чтобы написали. Но есть вещи, о которых и сейчас нельзя говорить, потому что: во-первых, они еще «стреляют», а, во-вторых, не пригодится ли нам еще этот опыт. То, что сегодня многое выплеснулось, имеет свои плюсы и минусы. Гласность - это плюс, но вместе с водой можно выплеснуть и ребенка. Нельзя же думать, что у нас нет интересов, которые надо защищать. История разведки насчитывает много столетий. Не зря говорят, что ее первое описание можно найти в библии. Пока существуют границы, будет существовать разведка.
Я слушал воспоминания Владимира Наумовича и пытался осмыслить: с кем же я беседую? С чекистом грозных военных и первых послевоенных лет или с сыном легендарного «Резидента всех резидентов», с деканом экономического факультета, или заведующим кафедрой экономики труда и основ управления, с заядлым спортсменом или Директором НИИ экономики при Воронежском государственном университете. Не смог сам себе ответить на этот вопрос…
1 ЭЙТИНГОН ВЛАДИМИР НАУМОВИЧ
Участник Великой Отечественной войны. Чекист. Заслуженный экономист РФ. Заведующий кафедрой экономики труда и основ управления Воронежского государственного университета. Кандидат экономических наук. Действительный член четырёх международных и российских академий. Известен научной общественности как специалист в области менеджмента. Создал управленческую научную школу. Подготовил 35 докторов и кандидатов наук. Опубликовал более 350 научных и учебно–методических работ. Входит в состав ряда отраслевых и региональных экспертных, консультационных и методических советов. Председатель научно–методического совета университета. За достижения в научной работе и подготовке специалистов отмечен многочисленными наградами федеральных и региональных органов управления, ВДНХ, общественных организаций. Награждён орденами Красной Звезды, Отечественной войны II ст.; 15 медалями СССР и РФ.
2 Газета “Совершенно секретно”. N11, 1998 года.
chekist.ru/article/1659
20.07.2011 года