Привожу перевод рассказа поляка. который был депортирован в лагерь Северная Грива
СОЮЗ СИБИРЯКОВ
ГЛАВНОЕ УПРАВЛЕНИЕ
КОМИССИЯ ПО ИСТОРИИ
ВОСПОМИНАНИЯ СИБИРЯКОВ
Т.1
«Польша будет когда ворон сбелеет»
Ян Козятек
«ПОЛЬСКИЕ ПАНЫ»
Перевод: Войцех Бещински
Редакция : Сергей Сидоров
В мае 1940 года, когда мне было 14 лет, немцы вывезли меня на принудительные работы в Восточную Пруссию. Я работал у немецкого бауера, в деревне Мингфен , в районе нынешнего города Щитно, вплоть до прихода советской армии в январе 1945 г. Через пару дней после того как прошли советские фронтовики, с группой коллег мы двинулись в путь на родину. До Щитно было 15 километров, это расстояние мы прошли за несколько часов. Несколько раз нас проверяли военные патрули. Проверяли нас под предлогом поиска оружия, но фактически отбирали у нас всё что им понравилось.
Идём в группе из семи человек, шесть поляков и один русский – бывший военнопленный. На календаре двадцать какое - то число января 1945г. Вступаем на улицы Щитно. Отсюда нам ближе всего на родину. Мне в Хожель, до него 36 километров.
Город производит неприятное впечатление. Безлюдно. На улицах лежат трупы и разбитые машины. Еще несколько дней назад здесь проходила линия фронта.
Пересекли какой-то перекресток. Нас останавливает стоящий неподалеку военный патруль. «Кто вы, откуда идёте»? – спрашивают. Рассказываем, что мы поляки и возвращаемся в Польшу. Нам приказали идти в коммендантуру за пропусками. В то время пока мы разговаривали с патрулем, через перекресток проходит большая группа людей. Один из ведущих эту группу офицеров приближается к нам, и, ничего не спрашивая, приказывает присоединиться к этой группе. После десяти минут пути нас заводят на территорию какого - то предприятия. Там мы увидели большое количество других задержанных.
Вечером нас устраивают ночевать в близлежащих опустошенных домах и ставят под охрану. Утром получаем кофе и хлеб с салом. Вечером – какой- то суп. Так проходит день. На следующий день с утра, после приема пищи, нас выводят на площадь ближайшего предприятия и приказывают пройти в расположенное поблизости небольшое здание, якобы за пропуском в Польшу.
Мы по очереди входим в комнату, офицер НКВД уточняет личные данные и что мы здесь делали до задержания. После записи данных показывает рукой на одну из двух дверей выходящих из комнаты. За дверью охранник направляет меня в группу людей, к которой я и присоединяюсь.
После проведения отбора, в результате которого только некоторые получили пропуска в Польшу, сформировали отряд из нескольких сот человек, и под серьезной охраной солдат НКВД мы двинулись в путь. В неизвестность ступил поход из 500 человек разных национальностей. Больше всего было поляков, бывших остарбайтеров, были также русские, которых немцы вывезли на принудительные работы. Были и советские военнопленные. Также было много здешнего населения, например мазурского (немцы), которое не успело эвакуироваться до прихода фронта. Это в преобладающей мере пожилые люди, женщины и дети. Среди них были женщины с грудными детьми.
После преодоления некоторой части пути, уставшие от марша и голода люди теряют силы, бросают по дороге узелки - те что потяжелей. Отовсюду слышен плач женщин и детей. Это на конвоирующих не производит никакого впечатления, они хотят как можно быстрее преодолеть этап, успеть до ночи. Дорога проходит в основном через лес.
Уже в потемках мы приходим в Едвабно, которое отдалено от Щитно на 20 километров. Посреди деревни ожидаем около часа, пока найдут для нас ночлег. В это время наблюдаем, как пьяные советские солдаты вытаскивают женщин из наших рядов. Хотя те и сопротивляются, кричат и препираются, мы не можем им помочь. С беспомощностью на это зрелище также смотрят охраняющие нас солдаты НКВД. Разместили нас в расположенных рядом домах. Утром, после выдачи кофе и хлеба, двигаемся дальше. Так мы шли весь день, без отдыха и капли воды, без еды. Пройдя расстояние около 30 километров, входим в деревню Мушаки. Все надеемся, что после входа на территорию Польши нас отпустят.
Мы расположились в домах и сараях этой деревни. Утром, еще в темноте, за нами заехали крытые грузовики, на которых нас перевезли в Пшасныш. Нас выгрузили вне города, по дороге в Цеханов. Сразу двинулись в путь. Пройдя 10 километров пути, остановились в большой деревне, где нас поместили на заброшенном заводе, вероятно неработающим сахарном заводе. В деревне сварили нам кофе и выдали военный сухой провиант, сало и хлеб. Здесь мы пробыли до следующего дня. Утром нас вывели на шоссе, и после некоторого времени в пути мы вошли в Цеханов.
По улицам нас вели как преступников. Плотный кордон конвоирующих не разрешал общаться с жителями. Нас завели на какую - то огороженную площадь на которой стояло несколько зданий. Там уже собралось много людей. В этом лагере мы пробыли два или три дня. Здесь находились люди самых разных национальностей. Вскоре у нас отняли все вещи, включая одежду, и повели в баню. После неё мы с трудом могли найти свою одежду. Всё остальное пропало. Ожидали мы самого худшего, потому как некоторые из враждебно настроенных к нам охранников выкрикивали: «В Сибирь поедете, польские паны!!!».
И это произошло очень скоро. Через несколько дней зачитали список фамилий, и на улице, перед лагерем, построили колонну. Нам на улице присмотривались многие местные жители, потому что из этого района были многие задержанные. Именно отсюда немцы вывезли массу людей на принудительные работы. Какая- то пожилая женщина в ряду узников узнала сына. Она рвалась между рядов, желая его вытащить. К ней подскочил офицер НКВД, пнул со стороны спины, и , волоча ее по земле, выкрикивал – «Если хочешь, тогда и ты с ним поедешь, ты, польская блядь!!!»
Солдаты моментально оттеснили толпу на некоторое расстояние. На вокзал нас повели в рядах по восемь человек. Погрузили в вагоны для скота. 50 человек в вагон поменьше, и 100 в вагон побольше. Не было нар или соломы. Окна в вагонах были заколочены, так что до конца пути мы их не открыли. Света было столько, сколько проходило через щели в стенах вагона. Голый пол с отверстием диаметром 15 см для справления нужды посередине вагона.
Давка была страшная, двигаться было практически невозможно. Мы старались сидеть на цыпочках, рядом друг с другом. Это немного согревало и помогло не замерзнуть. Шли ведь последние дни января, и скаждым днем к востоку мороз крепчал. Все металлические части вагона были покрыты инеем от нашего дыхания. Мы этот иней сдирали ногтями и слизывали его, чтобы утолить жажду. Никаких емкостей с водой в вагонах не было.
Каждые 2-3 дня поезд остановливался на станциях, где нам давали питьевую воду и сухой военный провиант. Водой мы могли напиться только один раз на 2-3 дня. После недели такого пути те кто постарше и слабее начали умирать. Было очень холодно, и когда кто - то умирал, мы его раздевали догола и делились одеждой. Некоторые так отморозили пальцы ног, что в лагере их пришлось ампутировать. На советской территории шёл уже февраль месяц.
Голые тела умерших из-за нехватка места мы укладывали посередине вагона, рядом с отверстием для справления нужды. Когда каждые 2-3 дня давали воду и провиант, сначала забирали трупы. Как правило, мы не знали умерших. Нас просто случайно объединила судьба. За 20 дней пути в моем вагоне из 50 человек умерли 11: 10 пожилых мазуров и один итальянец - бывший немецкий военнопленный, который сначала сошел с ума, а потом умер от голода. Вообще в эшелоне числилось около 20 французских и итальянских военнопленных, побывавших в немецком плену.
На двадцатый день мы остановились на станции Северная Грива (30-40 км от районного города Шатура, около 200 км восточнее Москвы). Когда в конце концов открыли вагоны, морозный воздух и отраженный от снега солнечный свет ослепил нас. Мы ведь двадцать дней ехали почти в темноте. С трудом вышли из вагонов. В неуклюжих рядах, взяв под руки слабых и больных, мы двинулись в лагерь. Рядом с поездом встали солдаты НКВД с овчарками на поводках. После нескольких сот метров пути мы оказались в лагере.
Лагерь был огражден плотным, высотой в два метра забором из досок, сверху - колючая проволока. Каждые несколько десятков метров - вышки. Посередине лагеря, в ряды стояли одноэтажные дома из отёсанных бревен. Лагерь был частично заселен, но когда мы прибыли, не было видно ни одной живой души. Нас распределили в пустые бараки. В каждом из них имелись четыре комнаты, на 50-60 человек каждая. По обе стороны комнаты - сплошные многоэтажные нары. Посередине - узкий коридор – проход. В центральной части находилась железная печка, отапливаемая торфом.
Ужасно холодно. Приходит охранник и уводит с собой несколько человек, чтобы принести торф. Но торф медленно горит и слабо греет. Нас проводят на кухню, дают суп и хлеб. В качестве посуды мы получаем пустые банки от американских консервов (свиная тушенка) и деревянные ложки. Первый тёплый суп после трех недель.
Начинается первая ночь лагерной жизни. Мы ложимся спать на голых досках, в одежде, друг рядом с другом. Но никто не провел ночи спокойно, нас заели оголодавшие вши. В щелях нар было полно клопов. Они падали с потолка, появлялись неизвестно откуда. К утру мое лицо и руки, все в пузырях.
На следующий день - перекличка. Из - за сильного мороза происходит внутри бараков. Записывают наши фамилии. Назначают старшего по комнате. Му гуськом идем на кухню за завтраком. Старший следит у окошка за раздачей хлеба. За больных получают коллеги. Паёк хлеба 450 граммов, потом, когда начнем работать – по 600 граммов. Да и от супа одно только название. В мутной воде плавает немножко пшенной крупы. К обеду капуста, к сожалению тоже очень пресная. Потом вместо капусты ежедневно будет крапива. К завтраку получаем только черный, горкий кофе. Тем кто съел хлеб раньше времени приходилось на ужин довольствоваться этой жижей. Хлеб надлежало делить на три части, чтобы хватило на день, ещё и надежно сторожить. Бывало что хлеб вырывали из рук незнакомые узники с других блоков, во время перехода из кухни в бараки. Мы получили военные шинели, чтобы было чем прикрыться от холода. Это были протертые военные плащи. К весне у нас отберут гражданскую одежду, заставив ходить в изношенной военной форме.
В морозные дни не работаем. Сидим в бараках и в меру возможностей выскальзываем обследовать лагерь. Ходить по другим баракам запрещено, но любопытство берет своё. По нашим прикидкам, здесь находится около 3000 человек.
Лагерь в Северной Гриве охрана называла «лагерем интернированных» (мне кажется, что его называли «Гриванец»). Согласно одной из версий, до нас там были немецкие военнопленные, но мы никого из них не встретили. У этого лагеря не было других отделений, и я не знаю подчинялся - ли он какому - нибудь центральному управлению. Однако мы пришли к выводу, что в округе находились и другие лагеря, на расстоянии нескольких десятков километров. Комендантом лагеря был майор НКВД. Я не слышал ни его фамилии, ни фамилий его подчиненных.
Мне было всего 18 лет, я осознавал что попал в ад, однако старался меньше думать об этом.
Трудно было определить назначение лагеря. Кроме функций лагеря для интернированных, он был предназначен для чернорабочих добывающих торф, для нужд электростанции в Шатуре. Добыча торфа проводилась механически, в большом масштабе, в радиусе десятков километров.
Никто из прибывающих здесь людей не имел никакого приговора. Здесь не было депортированных из Восточных земель. Были люди, вывезенные с территории Восточной Пруссии и северных районов бывшего Варшавского воеводства (Пжасныш, Макув, Млава, Цеханов). Кто это был:
А. Польске офицеры в количестве менее двадцати. Старшим по званию был капитан. Эти офицеры из кампании 1939 года, когда возвращались из немецкого плена, были задержаны НКВД на территории Восточной Пруссии по пути в Польшу.
Б. Советские офицеры в количестве более сто, старшим по званию был подполковник. Их лишили званий и прав за то, что они позволили себе попасть в немецкий плен. После 8 мая их обучали в лагере и вне его, готовили к войне с Японией. (К польским и советским офицерам относились получше. Они не работали и получали более сытный паек).
В. Более десяти французов и италянцев, которых задержали на территории Восточной Пруссии, бывшие немецкие военнопленные. Их вывезли из лагеря через 2-3 недели после приезда.
Г. Гражданское население
1. Поляки которых немцы вывезли на принудительные работы в Пруссию.
2. Русские, белорусы и украинцы, которых немцы вывезли на принудительные работы после июня 1941 г.
3. Большое число немецкого населения (мазуры) из окрестностей Щитно, Пиш. Нидзицы, пожилые мужчины, женщины и дети.
4. Небольшая группа людей (около сто) из поморских повятов Торунь, Хелмжа, Бродница, Грудзёндз, про которых в лагере говорили, что они были фольксдойчами.
5. Отдельные лица из Армии Крайовей, из окрестностей Пшасныша, Макова, Цеханова, которые попали в руки НКВД во время освобождения и сразу после него (январь 1945г.). Так попался один мой лагерный коллега – Ежи Зарембски из деревни Слюбово, около Пшасныша. Он вернулся в Польшу спустя несколько лет (1948-1949гг.), работал в лагере в Сибири, на руднике.
Проходят недели. Мы изолированны от внешнего мира. Нам не разрешают писать письма. Таковы правила концлагеря. Нельзя подходить к забору окружаещему лагерь. Главный забор высотой в два метра отделен вторым рядом забора высотой около метра. Нарушение этой зоны угрожает смертью. К сожалению, встречались такие случаи. Один такой случай я видел сам и произошел он на глазах нескольких десятков людей. В одно воскресенье, летом, один из проходящих около заборчика узник увидел мосол, лежащий в запретной зоне. Просунулся под заборчик и вдруг упал, застреленный охранником из вышки. Охранник кричал с предупреждением, но увлеченный видом кости голодный человек не отреагировал. Это было летом, но вернемся к весне.
В марте в Польшу уже весна приходит, а здесь нас мучат морозы по несколько десятков градусов. При двадцатиградусном морозе мы больше полчаса стоим перед блоком на перекличке. Она одновременно происходит во всем лагере. Если не могут досчитаться, она длится дольше. Нельзя сказать, чтобы они грешили точностью. Подсчет умерших и больных - внутри барака. После переклички выносим умерших в сарай в углу лагеря, так называемую «труповню», где с них снимаем одежду и белье (догола) и относим её в склад одежды. В ближайшую или следующую ночь наши бывшие коллеги отправятся в последний путь в лес.
Проходит март. Единственные наши обязанности - походы за топливом и захоронение трупов в лесу, ходить приходилось и за 10 километров от лагеря. Слава богу нет эпидемии. В это время умирают прежде всего люди пожилые и ослабшие. Каждый второй день мы проходим дорогу в лес. Но только ночью. Вопрос заключаетя в том, чтобы местные жители знали как можно меньше, ведь путь лежит через деревню. Уезжаем до полуночи, возвращаемся ранним утром. Сначала для этой работы подбирают людей посильнее, с разных бараков. Потом, когда люди начнут массово умирать, образуют специальную бригаду труповозов.
Голые трупы кучей загружают на двухколесные телеги и вывозят на лесные поляны, подальше от деревни и лагеря. Зимой хоронят в снеге, потом в братские могилы.
В апреле теплеет. Солнце начинает прогревать наши промерзшие кости. Становится все теплее, весна приходит быстро. Но ослабленные от голода организмы ломаются ускоряющимися темпами. В лагере вспихивает эпидемия. Распространению болезней способствуют вши, клопы, мухи. И нет никакого средства от этих паразитов. Ежемесячные походы в баню не помогают. Парилка убивает вшей, но не убивает их личинки. А над длинными выгребными ямами паслись стаями мухи. Таких ям, где человек на глазах у всех испражняется, имеется несколько. Они ничем не закрыты.
Число умерших быстро растет. Лекарств не хватает. Зеленая вода из сосновых иголок которую дают для профилактики эпидемию не остановливает. Организуют бригаду труповозов для вывоза трупов. В ней работает около 20 человек. Днем они роют ямы для братских могил, ночью укладывают в них трупы. В одну могилу попадает около 200 трупов. Их укладывают в три слоя по 50 – 70 человек, прикрывают тонким слоем песка. Издали могилы были похожи на большие картофельные грядки, такое ощущение создавали призмы могильных холмов . Знаков или табличек не было.
Со временем ветер принесет в лагерь трупный запах. Я знал что могил будет все больше и больше. За время моего перебывания в лагере ( с февраля до сентября 1945г.) похоронили более 1000 человек.
В это время в лагере организуют больницу. Нам делают прививки против тифа. Были и такие выносливые, которые пережили болезнь. Однако большая часть покидает лагерь на двухколесной телеге, прямиком в лес. Через некоторое время эпидемия затухает, вероятно вакцина помогла. Выгребные ямы посыпают хлорной известью, нам пропаривают одежду почаще, но от вшей мы никак не можем избавиться. Потихоньку, но все чаще и чаще проявляется новая болезнь – это опухоль. Люди начинают пухнуть с голода.Сначало ноги, потом лицо и руки. Хотя тиф как эпидемия уходит на убыль, опухоль будет нас преследовать аж до самой Польши.
В апреле выходим на работу на торфовые поля. Они расположены на расстоянии более десяти километров от лагеря. Торф необходим для работы Шатурской электростанции. Хотя у меня уже появились первые признаки опухоля от голода, псевдо - медицинская комиссия признает меня годным к первой категории работ - на торфяных полях. Нам назначают по 600 грамм хлеба, половину пачки табака ( так называемой «гродненской крупки») . Это просто табачные кочаны. Паек стал немного лучше. Вместо дополнительного полкуска хлеба курящие часто брали табак. Однако курение такого табака не шло на пользу. Я не курил, поэтому всегда имел дополнительную порцию хлеба. К хлебу мы часто получали куски сушенной или соленой рыбы. Соленая рыба была довольно вкусная, но содержащаяся в них соль усиливала опухоль. Не было условий чтобы рыбу вымочить, а пустой желудок упорно требовал пищи. Все время ходили голодные. Зимой давали немного капусты, с весны в котелки попадает крапива. Крапива хорошая, но ложка густого месива голод не успокаивала. Нам варят всякие каши, но они тоже жидкие. При таком питании сил трудиться не было. Мы растрачивали их по пути на работу. Работа с мотыгой не была слишком тяжелой для здоровых, но все- таки она была нам не по силам. Вне лагеря мы находились по 10 часов. Воскресенья у нас были свободные, отдыхали. Мы сидели и давили вшей под рубашками.
Вот пришло 9 мая. Нас призвали на лагерную площадь, где из мегафонов объявили об окончания войны. Мы слышали как славят армии победителей, среди них была и польская армия. Объявление пробуждает в нас большую радость и надежду на освобождение из лагеря. После окончания передачи слово взял коммендант лагеря, майор НКВД. Долго он расхваливал великие дела Красной Армии. Напоминает, что поляки были ее союзниками. Дальше он говорит, что был заключен договор с польским правительством о репатриации и что поляки, которые в лагере находятся, скоро вернутся в Польшу. Но немцы, отметил, которые в лагере находятся, за свои преступлению здесь навсегда останутся.
Напоминаю, что в нашем лагере, за исключением одного офицера (лейтенанта), который быстро скончался, было только гражданское немецкое население польского происхождения, так называемые мазуры из Восточной Пруссии.
Когда комендант закончил говорить, один из русских офицеров спросил : «А русские ?». Мойор с улыбкой ответил: «А русские уже дома!!!!»
Среди поляков сразу появилось радостное оживление, однако среди остальных наций – горе пуще прежнего. В масштабе всего лагеря поляки образовали меньшинство.
Следует сказать, что с гражданским русским населением вне лагеря у нас было очень мало контактов, но они к нам относились дружелюбно. Гражданские были из разных сторон Советского Союза. Мы узнали, что похожие лагеря существуют также в их родных краях.
Но все - таки, если отношения между поляками и мазурами в лагере были дружественными, то между поляками и русскими со временем становились все хуже. Русские согласились с фактом, что они в своей стране находятся, хотя без прав и в лагере. Они старались понравиться лагерной власти. Они всячески превозносили эффективность своего труда – лишь бы получить ложку гороха или другого объедка. Поляки же просто пытались пережить.
Интернированные советские офицеры относились к нам неприязно. В решительном большенстве это были молодые люди, воспитанники детдомов, нахальные коммунисты, без всякой морали.
К сожалению, декларация коменданта лагеря совсем не улучшила нашей судьбы. Мы продолжали работать, ели это же самое и нас продолжали обзывать, мягко говоря, «польским блядями». Нам не разрешали писать письма. Весной у нас отобрали гражданскую одежду и выдали летние гимнастерки и брюки. Для ног резиновые сапоги, которые связывались веревкой. И чулки, так называемые бахилы, из полотна или брезента, в виде рога. В этом одеянии я в Польшу и вернулся.
На торфяных полях я работал до тех пор, пока однажды во время погрузки торфа в железнодорожные вагоны не упал и потерял сознание. После работы коллеги дотащили меня в лагерь на куске забора. Я был настолько слаб что не мог стоять на ногах. Меня поместили в больницу в которой я пробыл три недели. Опухоль доходила до колен, но все - таки более сытный паек и отдых поправили мое здоровье, а после больницы меня направили на другую работу.
Я попал в бригаду «труповозов». Нас было больше десяти. В течении дня мы рыли могилы и наводили порядок в лагере, ночью хоронили умерших. Число умирающих уменшилось, эпидемия тифа затухала. Пожилые и слабые уже умерли. Эта работа была полегче, но только вид голых, обезвоженных и опухших трупов, которые после выгрузки из телег нужно было ровно укладывать в яму, чтобы как можно больше поместилось, вызывал отвращение и картину, которую я по сей день не могу забыть.Но человек действовал как робот, не было времени для размышлений, а всякие рефлексы подавлял голод и команды надзирателей. К утру, когда мы возвращались в лагерь, нам на кухне давали дополнительную порцию супа.
Мы жили надеждой, что скоро этот кошмар закончится. Мы знали, что существует свободная Польша, и что она нас настойчиво зовет. Моей единственной мечтой, мечтой восемнадцатилетнего человека, было не умереть на этой проклятой земле и оказаться в безымянномй братской могиле, когда никто из моих близких не узнает что со мной случилось.
Наконец пришел долгожданный день. В середине августа 1945г. объявили, что поляки должны явится в комендатуру лагеря по делу о возвращения в Польшу. Записывали наши личные данные, спрашивали где нас задержали и по какой причине. Нас уверяли, что это наши последние дни в лагере. Неделю спустя нас освободили от всякой работы. Нам дали чистую, свежую военную форму.
С этого момента в корне изменилось отношение лагерной власти к нам, полякам.
Мы с ума сходили от радости когда после несколких дней нас повели на железнодорожную станцию. До выхода из лагеря нас собрали в центральной точке площади, где комендант прощался с нами, взывая к пониманию, говорил что всему виной война. Заявил также о том, что о всем что здесь произошло мы не должны никому рассказывать. В сопровождении конвоя мы заняли места в вагоне и двинулись в обратную дорогу, по направлению на родину.
Не все поляки уезжали из этого лагеря. Ехали только те, которые были задержаны НКВД на территории Восточной Пруссии и польские офицеры, задержанные НКВД при возвращении из немецкого плена. Остались в лагере те поляки, которые принадлежали к Армии Крайовей, и попали в руки НКВД во время освобождения Мазовша, а также задержанные по другим причинам. Эти поляки вернулись в страну через несколько лет, пройдя и через другие лагеря (шахты и т.п.)
Поезд остановился в районном городе Шатура. Там нас поместили в каком-то небольшом лагере. Там встретились с поляками из других лагерей, ожидающими транспорт в Польшу. Пробыли там несколько дней. К нам относились хорошо, еда была получше. Вербовали добровольцев для разных работ по наведении порядка в городе. Это давало возможность познакомиться с городом и достать что-нибудь перекусить.
Город имел вид очень бедного. Деревянные домики с обналичкой из того же дерева, небольшие огородики с грядками. Не видно никаких машин или мотоциклов, только немного велосипедистов. На фоне печального пейзажа отражались многочисленные, метровой величины лозунги, славящие Сталина и Красную Армию. Было много его портретов. Жители городка, видимо люди хорошо знавшие нашу беду, жаловали и угощали нас чем могли. Но было видно, что они немногим могли делиться.
После нескольких дней пребывания в Шатуре подогнали специально приготовленный поезд, для дальнейшего пути. Товарные вагоны были снабжены длинными рядами нар с соломой. Было место и на полу. Окошки вагонов были открыты. Во время движения их закрывали извне, оставляли только щель в двери шириной 15-20 см.
На время пути в вагоне имелись кувшины с кофе и сухой провиант. В одном из вагонов была полевая кухня. На длительных стоянках там варили для нас суп и кофе.
В Москве наш транспорт попал на ветку главного вокзала. Мы простояли там четыре дня, ожидая свободного пути, потому как первыми должны были проехать военные эшелоны. Дверь вагона была открыта, мы могли ходить вдоль поезда. Нас караулили только для порядка. Мы стояли без дела, присматриваясь к проезжающим поездам. Они ехали с запада, с демобилиризованными советскими солдатами и бывшими советскими военнопленными, возвращающимися из немецкого плена. Мы видели хорошо одетых и откормленных людей с чемоданами. Как мы могли с ними сравниться - опухшие от голода, одетые в протертое военное шмотье.
Иногда люди останавливались рядом с нами. Мы с ними разговоривали. У них не укладывалось в голове, что мы возвращаемся на родину в таком ужасном виде. Они нас угощали хлебом. На вокзале купчихи продавали блины, лепешки и хлеб, но мы не могли их купить, у нас совсем не было денег.
Пользуясь невниманием конвоира, мы просочились в город, не только в поисках пайка, но и из обычного любопытства, хотели посмотреть как Москва выглядит. Я выходил два раза, первый раз удалось добыть еды. А второй раз мне не повезло. Вошел на территорию какого- то завода или склада. Меня поймал охранник и привел к поезду. Он устроил скандал с конвоиром из - за этого, что те за нами не смотрят и мы как шпионы бродим по городу. Тогда один из конвоиров снял автомат, и, держа его за ствол, со всей силы ударил меня по предплечью. Я только услышал треск сломанного приклада, и ничком свалился на землю. Инстинктивно прополз во вторую половину вагона, товарищи сориентировались что происходит, и быстро меня втащили во внутрь и спрятали.
Конвоиры искали меня по другим вагонам, желая наказать дополнительно. Один из вагонов посадили на сухой паек из воды и хлеба, в наказание, чтоб не повадно было. Мне сулила дорога в Варшаву в таких условиях. Несколько дней чувствовал режущую боль, а рукой не мог пошевелить аж до конца пути.
После четырехдневного перебывания в Москве мы двинулись в дорогу. Монотонно ехали 14 дней, будто - бы не могли проститься с этой проклятой страной. По пути на некоторых вокзалах мы стояли по полдня. А иногда и несколько дней, пропуская военные эшелоны и целые поезда со скотом или машинами с запада. Ранним утром, 27 сентября, мы остановились на польской стороне, в Седльце.
Несмотря на раннее время пришли многие жители города, которые узнали о нашем прибытии. Спрашивали про родных и знакомых. Почти все подсовывали нам узелки с едой. Спустя около двух часов мы двинулись дальше. В Варшаву мы приехали около полудня. В течении нескольких часов ничего не происходило. Некоторые нетерпливые – преимущественно из района Варшавы – начали выбираться через окна вагона, потому что двери были закрыты извне. В тот момент железнодорожник начал простукивать вагоны, проверяя их перед дальнейшей дорогой. Он услышал польскую речь. Он нам сказал, что поезд должен скоро двинуться в Щецин. Мы подумали что это наверно сталинские преступники боятся нас выпустиь в Варшаве. Тогда наш представитель, интернированный довоенный капитан, потребовал от командования конвоя встречу с польскими властями.
Он вместе с двумя другими офицерами и командованием НКВД пошли в город. После длинного времени они вернулись в сопровождении лиц из Публичной Безопасности. Они переняли транспорт. Открыли дверь вагона, которую на территории Польши вообще не открывали. Призывали к тому, чтобы мы не бежали. Нам выдадут свидетельства об уволении и мы вернемся домой. Предупреждали, что без этого у нас будут проблемы. Часть людей , которые не могли дождаться освобождения, все таки ушли из поезда без документов, тем более что все это длилось долго.
Это было 27 сентября 1945г. В этот день я стал свободным. Для меня окончился второй плен.
Мы пробыли в Варшаве около десяти дней. Ночевал я, насколько помню, в ночлежном доме на ул.Новогродской. В течении дня мы с коллегами ходили и смотрели Варшаву. В разных точках города стояли полевые кухни, в них давали гороховый или другие супы. Я не мог поехать к семье из-за ремонта железнодорожной колеи. А ехать было далеко, около 150 километров до Хожели в пшаснышком районе. Когда уже стало возможным ехать, через Цеханов – Пшасныш я прибыл домой. Это было 12 октября. Из - за лагерного недоедания я потерял меру в еде, я ел сколько можно, не мог насытиться, и уже в Варшаве заболел дизентерией, что вкупе с водянкой уложило меня в кровать на длительное время. Но я все таки выкрутился. Водянка держалась до весны 1946г.
Сегодня, спустя 44 года после тех событий, я на пенсии по инвалидности. Могу не опасаться писать о тех событиях. Мне покоя не дает то, что преступления в отношении нашего народа совершали не только немцы, но и другая страна, которая за лицемерной маской дружбы делала то же самое. И во время, когда одни поляки плечом к плечу с русскими воевали против общего врага - немцев, другие поляки умерщвлялись нашим же союзником.
Я не испытываю ненависти к простому советскому человеку, который тоже был притеснен преступным режимом.
И все - таки по сей день у меня в глазах братские могилы, заполненные невинными людьми, и этой картины я не забуду никогда.
Март 1989 г. Ян Козятек
