В 1972 году, в Нижне-Волжском книжном издательстве в Волгограде, выходила книга В. Алексеенко «В горах Дордони», в которой он описывает страницы свой жизни и его мытарства в годы войны. Обстоятельства пленения описаны весьма скудно. Также не понятно как он попал в Шепетовку - насильно отправлен или же добровольно, в надежде сбежать, как это было часто.
«Весной 1942 года развернулась напряженная борьба в районе Харькова. На этом участке фронта предпринимались активные наступательные операции наших войск. Дивизия, в которой я служил, получила задание прорвать оборону севернее Волчанска и развить наступление на Харьков с северо-востока навстречу наступающей с юга главной ударной группировке. 12 мая после артиллерийской и авиационной подготовки мы перешли в наступление. Прорвав оборону немецких войск, за три дня напряженных боев продвинулись почти на двадцать пять километров вглубь обороны противника.
Особенно тяжелые бои были 14 мая, когда нам пришлось отражать контрудар немецких танковых дивизий на подступах к железной дороге и вдоль шоссе Белгород – Харьков.
В этих боях я был контужен и в тяжелом состоянии 23 июня 1942 года попал в плен. Мне трудно было передвигаться, но помогли друзья – мой сослуживец Николай Карпенко и незнакомый до того времени не то капитан, не то старший лейтенант Василий, чуть ниже моего роста, с широкими бровями и сильными руками. Поддерживая меня с обеих сторон, они помогли дойти до Харькова, в тюрьму, что на Холодной горе. Не думал я тогда остаться в живых (гитлеровцы стреляли в каждого пленного, который хоть чуть отстал от колонны или присел от усталости на обочине дороги. Весь наш путь был усеян трупами.)Я страдал от мучительных болей в голове и просил друзей, если погибну, передать моей матери, как и где погиб единственный ее сын. Благодарил их за помощь, долго еще дружил, пока злая судьба не разлучила нас. Я попал в Шепетовский лагерь, где заболел сыпным тифом. В то время, когда я мучился в бреду, впадая в беспамятство, меня приняли за покойника, вывезли за лагерную проволочную ограду в катафалке и выбросили в ров метров пятидесяти длиной и примерно десяти шириной, до половины заполненный трупами. Ночью отошел, вылез из рва. Но видимо, очень обессилел, потому что сразу потерял сознание.
Когда очнулся, вижу: лежу снова на нарах в бараке концентрационного лагеря. Был день. Вокруг было пусто, если не считать больных и раненых, которые вповалку лежали на голых досках, метались в жару и стонали.
Не успел я еще как следует прийти в себя, как явились гитлеровцы, подхватили меня под руки и потащили на плац. Там подвергли основательной порке. Затем бросили в карцер.
Думал тогда, что пришел конец. Однако, когда перевели в барак, снова нашлись добрые и верные друзья. Стали ухаживать, поддерживали дополнительными порциями баланды, которую брали тайком от надзирателей у умерших.
Сделал свое дело и молодой, крепкий организм, который помог справиться с недугом. За неделю-две я настолько окреп, что начал ходить, набираться сил. Стал чаще подумывать о побеге.
Четыре раза бежал, ловили и за каждый побег били по 25-50 раз плетьми, сажали в сырой холодный карцер. Потом отправили в Германию. Когда везли по Германии, где-то около Нюрнберга бежали с поезда. Истощенные, голодные, в одном нижнем белье, босые шли до французской земли более двух месяцев.»