https://iremember.ru/memoirs/drugie-voyska/pekshev-fyedor-ivanovich/
Пекшев Фёдор Иванович
Я родился 21 мая 1923 г. двойняшкой с братиком Петей, который в возрасте 1 года умер. Анастасия Федоровна, моя мама, родила одиннадцать детей, из которых только четверо остались живы – Семен, Ульяна, Николай и я, на период Отечественной войны 1941-45 гг. Пять братишек и две сестренки умирали в маленьком возрасте. Село Ровнец от города Ишима расположено в 25 километрах и было окружено большими лесами, в которых водилось много грибов и ягод. Рядом с селом было озеро и 2 болота. Вокруг села располагались огромные черноземные поля, на которых сеяли хлеб.
Школа в Ровнеце была с четырехлетним образованием. Семен и Ульяна кончали 1 класс вечернего обучения. Я с 5-го по 6 класс учился в селе Прокуткино в 8 километрах от Ровнеца, а 7-й класс – в селе Шаблыкино в 12 километрах от Ровнеца.
В 1939 году поступил в Педагогический техникум в г. Ишиме, где у меня проявилась любовь к музыке и нотам. Я играл на балалайке, мандолине, скрипке и на трубе в духовом оркестре.
Старший брат Семен в 1939 и 1940 гг. отбывал двухгодичное заключение на строительстве Беломоро-Балтийского канала за неуплату отцом налогов. Отец был нетрудоспособен, поэтому судили старшего сына. После отбытия срока в 1940 г. его взяли в РККА, он служил на границе в Черновицах. Там его и застала война. Мы от него получили всего два письма, последнее – из Харькова. Он писал, что немцы без предупреждения напали ночью, кругом все горело, пограничники в панике, босиком, в нижнем белье пытались укрыться от огня. Похоронки на Семена семья не получала.
Сестра Ульяна вышла замуж на Ивана Ивановича Гришаева, старшину-связиста. Она работала на телеграфе в воинской части. Позже у них родилась дочь Надя. Из Минска они переехали в Омск, где купили небольшой домик с тополями у окна.
Позже, оказавшись в Москве, я неоднократно навещал сестру Юлю (Ульяну) с Надей, к сожалению, Ивана Ивановича уже не было в живых. Он умер, когда Наде было 5 лет.
Мой брат Николай, ваш родной дедушка, после окончания железнодорожного ПТУ в Ишиме в 1940 г. был направлен на работу в депо в г. Омск. Хочется отметить его смекалку, красоту, вьющиеся русые волосы. Его любили друзья и его товарищи по работе, он хорошо танцевал и пел. В начале 1940 г. он был призван на Тихоокеанский флот, где принимал участие в боях с Японией. Демобилизовался Николай в январе 1946 г., и мне посчастливилось встречать его на вокзале в Ишиме. Я тогда после войны приезжал в первый отпуск. У него было два чемодана. Один - с морской формой, второй – с рыбой кета. Радостной и теплой была наша встреча через семь лет. Мы с родителями в Ровнеце отметили нашу встречу, переживая прошедшую разлуку, перенесенные страдания, причиненные войной, мое пребывание в плену, гибель брата Семена и 119 ребят-односельчан, павших в бою за Родину на разных фронтах.
Но вернемся к 1941 году. Я продолжал учебу на III курсе Педагогического техникума, надеясь его закончить. Но мои планы прервала война.
По приказу командующего Сибирским округом от 22 ноября 1941 г. в г. Ишиме с 12 декабря формируется 229 с. д. второго формирования.
Командиры 229 с. д. 1-го формирования прошли боевой путь в Финской войне 1939-1940 гг. Именно под их руководством во второй декаде июня 1941 г. ускоренным темпом в Хамовнических казармах г. Москвы и была создана дивизия. На военную подготовку её направили в летние лагеря г. Ногинска. 2 июля передана Западному фронту в 20 армию. Командиром дивизии был назначен генерал-лейтенант П. А. Курочкин. Немцы стремились провести операцию по быстрому захвату нашей страны, но терпели крах. Воины 229 с. д. противостояли наступлению фашистских войск при форсировании р. Днепр, но остановить противника контрударами не удалось. 5 октября пути отхода к основным силам 20 армии для 229 с. д. были отрезаны. Она попала в окружение, немногим удалось остаться в живых. Маршал Жуков сказал, что кровь и жертвы, понесенные группировкой 20 армии, не были напрасны. В результате были скованы 28 вражеских дивизий.
В состав 229 с. д. 2-го формирования входили 783, 804 и 811 полки, минометный батальон, батальон связи, 380 санитарный батальон, музвзвод и штаб. Всего 13500 солдат и офицеров. Вначале я был зачислен в дивизионную школу младших командиров связистов, но, проучившись 1 месяц, был переведен в музвзвод. Перед войной я учился в Ишимском педтехникуме на отделении учителей начальной школы и играл в духовом оркестре.
Из нашего села в дивизию призвали 13 человек 1923 года рождения. К сожалению, я сейчас стал забывать многих. Хорошо помню соседей: Аверина Николая Ивановича, Безбородов Николай Федорович, Васильченко А., Пекшева Степана Ивановича, Рыженко Федора Ивановича, Когтева Василия Крысановича, Рыженко Н.К. и я…
В первые дни службы, лишь только надели форму, но присяги не приняли, мы трое, я, Пекшев С.И. и Аверин Н.И., ушли в самоволку в Ровнец, уж очень хотелось перед девчонками показаться в военной форме. А через 3 дня нас арестовал патруль и доставил в штаб дивизии, расположенный в Серебряном бору. Поскольку я и Степан присягу еще не принимали, то отделались 3 сутками гауптвахты, а Колю судил военный трибунал (он был временно назначен командиром отделения, потому что имел громкий голос и хорошую дикцию). Дали 10 лет, но заменили отправкой на фронт в составе штрафного батальона. А через месяц семья получила похоронку. Вот как закончилась наша мальчишеская выходка. Больше в самоволку я не ходил.
Из Ишима наша дивизия переехала в горьковскую область в г. Балахну. Здесь мы часто наблюдали, как немецкие самолеты пытались бомбить железнодорожные мосты. Зенитки, охранявшие объекты, старались сбить бомбардировщиков. Попадая под обстрел, фашисты сбрасывали бомбы уже куда попало и удирали восвояси.
Следующий пункт дислокации дивизии находился в рязанской области в г. Скопине. Наш оркестр играл по вечерам в городском саду на танцах, а днем воинские подразделения проводили боевую подготовку.
В начале июня 1942 г. дивизия погрузилась в железнодорожные вагоны и отправилась до станции Владимировка. Там перегрузили технику на баржи и по Волге поплыли к фронту в г. Сталинград. Когда мы передвигались по реке, нас преследовали самолеты. Благодаря береговой зенитной артиллерии им не удавалось сбросить бомбы в цель. Наших самолетов не было ни одного. Сирены давали то тревогу, то отбой. В конце июня мы добрались до Сталинграда.
Всем солдатам выдали на 2 недели сухой паек, комплект патронов, винтовку, по 2 ручные гранаты, противогаз, саперную лопату, шинель вскатку, махорку, спички и курительную бумагу. На одного бойца приходилось 36 кг. Полки построились повзводно. Впереди колонны шли музыканты. Мы периодически играли разные марши, придавая пехоте бодрость.
Стояла сильная жара. Отсутствие деревьев, песок, ковыль, и никакой травы. Такой дорогой нам предстояло пройти 100 км до г. Калач, там перейти р. Дон, пройти еще 50 км до г. Суровикино, где надо занять оборону. На пути все те же голые песчаные степи. По дороге часто встречались степные балки, тянувшиеся к р. Дон. В течение этого марша нас постоянно обстреливали двуфюзеляжные самолеты «Фокке Вульф», низ у них бронированный, пуленепробиваемый. Они на бреющем полете расстреливали нас безнаказанно. Во время налета солдаты пытались укрыться, а бедным лошадям не спрятаться. Раздутых от жары и солнца убитых коней приходилось стаскивать на обочину и самим тащить на себе походные кухни. Из-за жары несколько дней нам пришлось пролежать в укрытиях, а движение вперед к фронту продолжать ночью. Первыми к фронту вышли бойцы 783 полка, 380 медсанбата и часть артиллерийского батальона, которая на лошадях везла минометы и пушки. Колонна растянулась на 10 км. А остальные полки добирались до Сталинграда из Сормова, Тулы, Богородска, Скопина и др. Все полки дивизии в пути перемешались, что затрудняло управление. Командовал дивизией боевой командир-орденоносец Ф. Ф. Сажин.
После прибытия в Сталинград 229 с. д. была зачислена в 64 армию под командованием генерал-лейтенанта В. И. Чуйкова. В ночь на 17 июля полковник Сажин доложил командующему о том, что 229 с. д. начала прибывать и разгружаться на станции Котлубань, в эту же ночь прибывшие совершили новый марш в назначенные районы передовой, где начали оборудовать огневые позиции: рыть саперными лопатами окопы, а грунт твердый как камень. Нас, музыкантов, прикрепили к 380 медсанбату. Мы размещали медсанбат, маскировали в балках, выносили раненых, хоронили убитых, охраняли, дежурили. В этот день передовые отряды вступили в бой на реке Чир. От Суровикино до Большой Осиновки шли самые кровопролитные бои. 17 июля было объявлено началом Сталинградской битвы.
229 с. д. было приказано, не дожидаясь полного сосредоточения частей, немедленно обеспечить выход на рубеж Суровикино. 4 части по непонятным причинам задерживались где-то в пути. Прибывающие приближались к фронту пешком. Был недостаток транспорта, лошади оказались малопригодными для перевозки орудий. Ф.Ф. Сажин обращался к командованию с просьбой о замене лошадей на 9 тракторов для перевозки гаубиц, о замене автомашин ГАЗ ММ на ЗИС-5. Но просьба комдива не была выполнена. Так и вытягивали на себе пушки из оврагов и балок. Пехотинцы несли не только стрелковое оружие, но и пулеметы, минометы, боеприпасы. Бойцы 229 с. д. без сна и отдыха врастали в землю, готовясь к решающему сражению.
Командующий 64 армии В. И. Чуйков получил директиву, в которой сообщалось о том, что наша дивизия 19 июля 1942 г. должна выйти и закрепиться по следующей линии фронта Суровикино – Нижне-Солоновский – Пещерский – Суворовский – Потемкинский – Верхне-Курмоярская. Это означало, что здесь мы обязаны не пропустить фашистов к Сталинграду. Выполнить приказ ставки полностью не удалось, потому что дивизия только начала прибывать. Половина частей не успела занять необходимые позиции, вынуждена вступить в бой прямо с марша 150-километрового пути. Санитары и мы каждый час выезжали на автомашинах ГАЗ к местам огневых позиций, доставляли в медсанбат раненых. Только погрузим раненых, как в небе снова появляются фашистские самолеты и начинают обстрел. Кто-то умирал, а кто-то был ранен. С 23 июля по 10 августа шли кровопролитные бои с превосходящими силами противника, рвавшегося к Дону. 229 с. д. попала под главный удар неприятеля, труднее всего пришлось 783 полку. В бою был убит комполка майор С. А. Рыбаков, а комиссар П. С. Сизов тяжело ранен. Фашисты вклинились в нашу оборону, но все-таки их остановили на рубеже реки Чир и железнодорожного моста через реку Дон. У врага было преимущество в людях и технике, а у сажинцев желание отстоять Сталинград и умение драться.
Группа бойцов, состоящая из 21 человека, под командованием политрука Дубинина не пропустила захватчиков. Их бомбили самолеты, на них шли танки, лезли автоматчики, но горстка людей молча уничтожала противника. Свой рубеж группа удерживала целые сутки, а в живых остался всего 1 человек. В этом бою осколком снаряда в ногу ранило Пекшева Степана Ивановича. Мне с санитарами удалось доставить его в медсанбат, где успешно ему сделала операцию капитан 1 ранга Антонина Алексеевна Татько. Я ему из граблей смастерил костыль, и он начал выздоравливать.
113 автоматчиков под командованием лейтенанта Зеленова защищали стык между полками 783 и 804. На них шли сотни фашистов. Разрыв снарядов и пуль сметал все живое на пути, но солдаты стояли стойко, были все ранены, кончились патроны, но враг не смог вклиниться между ними. Красноармеец Потапов заметил станковый пулемет, вынес его из-под губительного огня, занял выгодную позицию и отразил атаку фашистов, уничтожив 100 гитлеровцев.
Немецкая авиация безнаказанно бомбила наши силы. 130 зенитная батарея так и не получила снаряды. Лишь одному стрелковому батальону 811 полка удержать позиции на высотах Нижне-Калиновке.
Воины 229 с. д. в течение 17 дней дальше реки Чир не пропустили фашистов, а с 28 июля перешли в наступление. Командующим 64 армии стал М. С. Шумилов. В сводке Совинформбюро сообщалось об успешных боях Ф. Ф. Сажина. 31 июля немцев отбросили за р. Чир. Войска заняли прочную оборону, фронт стабилизировался. 3 августа 1942 г. 229 с. д. передали в 62 армию под руководством легендарного генерала В. И. Чуйкова.
С 24 июля по 3 августа дивизия уничтожила свыше 3000 фашистов, подбила и сожгла 47 танков, 22 автомашины с пехотой и боеприпасами, сбила 2 самолета из противотанковых орудий и уничтожила 5 артиллерийских и 2 минометных батареи. На 3 августа имела рядового и комсостава 5,8 тыс. человек из 13,5 бывшего состава. Лишилась кухонных обозов, по 3-4 дня получали сухой паёк, не хватало питьевой воды. К р. Чир и озерам немцы не подпускали, да и пить оттуда было нельзя – там плавали трупы, смену белья бойцы утеряли и шинели с палатками, не мылись в бане с момента начала боев.
Противник усиливал бомбёжку, а также Гудериан увеличивал танковые атаки и плотных цепей пехоты и вклинился в стык 229 и 147 с. д., прервал связь между ними. 8 августа на всём фронте несла большие потери и к исходу дня немецкие танки с севера и с юга между рр. Лиска и Дон вышли к Калачинским переправам, полностью окружили войска 62 армии. А в 8 часов утра 9 августа командующий Сталинградским фронтом издал директиву об отходе частей 62 армии на восточный берег р. Дон. Контрудар 229 с. д. выполнить не смогла. Ф.Ф. Сажин приказал штабу и всем оставшимся составам идти на Пятизабенский [Пятиизбянский] хутор, но здесь они попали в окружение противника. Пять дней шла борьба под минометным огнем, чтобы выйти из кольца. Ночью в небе повисли осветительные ракеты. Видимость была как на ладони. Непрерывно немцы вели огонь трассирующими пулями, было видно, как они пролетают мимо тебя со свистом. Идти полем было невозможно.
Мы погрузили раненых, штабное имущество и колонной автомашин двинулись в направлении ст. Калач к переправе через реку Дон, но не доезжая примерно 5 км, вынуждены остановиться. Немецкие танки и артиллерия открыли огонь. Сразу первые три машины загорелись, дорога была забита. Словно по команде все, кто мог бежать, кинулись прочь от автомашин, падали в траву, стараясь ползти к балкам, в укрытие. От разрыва снаряда я был контужен и долго не приходил в сознание, а, очнувшись, дополз до балки. От ракет, повисших в воздухе, было светло. Вечером 10 августа комполка Ф. Ф. Сажин погиб. Комиссар Бандурин Т. Н. пытался собрать живых, но на его зов, передаваемый по цепи, откликнулось очень мало людей. Бандурин рекомендовал выходить из окружения мелкими группами, не вступая в бой с врагами. Я влился в группу из 4-х человек: боец, старшина, женщина-капитан 1-го ранга хирург и я. Мы залегли в лощине, но отделение немцев нас заметило, вскинули автоматы на изготовку и закричали: «Встать! Руки вверх!» Так я оказался в плену. Нас обыскали, вытряхнули всё из рюкзаков, оставив только котелки и ложки. На женщину закричали «Комиссар! Политрук???» и нанесли удар по лицу. Старшина возмутился, и они начали избивать нас прикладами автоматов. Женщину-капитана увели отдельно, а нас пригнали в колонну военнопленных, состоящую примерно из 100 человек. Пленные красноармейцы всё прибывали и прибывали. Собрав колонну в 1000 человек, погнали вперёд; сопровождала нас конная охрана с овчарками. Шли три дня. Два раза на пути нас встречали на подводах с мешками пшеницы и по стакану сыпали в пилотку. Это была наша еда. На 3-и сутки мы добрались до лагеря МИЛЛЕРОВО, состоящего из двух огромных рвов, огороженных в три ряда колючей проволокой с вышками для часовых и одними воротами. По дну рвов протекал ручей шириной в 1 метр. Из него мы брали воду, пили ее, мылись, стирали. Каждый день нас перегоняли из одного рва в другой. На 10 человек давали 1 буханку хлеба весом в 1 кг и черпак баланды из горелой пшеницы. По дороге в Миллерово я встретил Рыженко Фёдора Ивановича, и впредь мы с ним не расставались. Наши матери были двоюродные сёстры, очень дружили, вот и мы росли как братья. Фёдор потерял шинель, поэтому мы спали на моей. В лагере можно было поменять пайку хлеба на ложку масла или кусочек сахара, сала и др. Ребята, попадавшие на работу вне лагеря, могли раздобыть еду. У нас с Федей появилось желание поработать. Чтобы попасть на работу, с вечера мы специально легли спать поближе к воротам. А утром молодые солдаты СС в числе 20 военнопленных привезли нас на крытой машине на железнодорожную станцию. Мы накатывали бочки из-под горючего на платформы. Вдруг один пленный говорит: «Ребята, вон там стоит цистерна, на донышке которой есть масло постное, так что будем с добычей». А через некоторое время он и его товарищ принесли по котелку масла. Затем отправилась вторая пара, третьими ходили мы с Федей. Четвертой паре также повезло, а пятых поймали часовые. Всех нас построили и, показывая на наши испачканные гимнастерки, приказали выйти из строя, привели к большой куче досок. «Один человек две доски и бегом марш!» - прозвучала команда. У каждого фашиста на ремне висели по 2 снопа прутьев и, когда пробегаешь мимо часового, он бьёт тебя по спине двумя прутьями. Наконец-то работа выполнена, и мы хотели возвращаться к основной работе. Но снова раздался крик: «Назад!» Новый приказ – перенести доски обратно. Молодые эсэсовцы со смехом истязали нас до изнеможения, в конце рабочего дня в машину нас пришлось грузить другим пленным.
А когда привезли в лагерь, нас сбросили на землю после чего мы долго приходили в сознание и, опомнившись, обещали себе, что добровольно больше никогда не пойдем на работу. Так продолжалась лагерная жизнь. Мы подбирали с земли зёрна пшеницы и ели. Одни умирали, другие их раздевали, снимая ботинки и шинель, а утром переходили в другой ров и получали пайки хлеба. В Миллерово было примерно 70000 военнопленных из окружения под Сталинградом, Ростовом и Харьковом.
Затем нас 600 человек погрузили в товарные вагоны, установили «параши» (бочки из-под карбида); вагоны закрыли снаружи. Стала жара, духота. Еды не давали. Везли на запад. На второй день у станции Острогорск нас обстреляли чьи-то самолёты. Были раненые, началась дизентерия. Федя Рыженко заболел, у него начался понос и рвота. На «парашу» он вставать не мог. Таких в вагоне было много. Через решётку в окне мне удалось обменять у железнодорожника свои ботинки на полбуханки хлеба и два огурца. Я хотел покормить Федю хлебом, но он плача просил огурец, а когда его съел, ему стало ещё хуже. Он совсем ослаб.
На третьи сутки мы прибыли в г. Умань. Немцы подали команду выходить из вагонов и строиться. Пленные, которые могли встать в строй, выполнили команду. А тех, кто не мог подняться, расстреляли из автоматов и захоронили в яме. Так я со слезами на глазах и с болью в сердце навсегда расстался со своим троюродным братом.
В Умани я пробыл 10 дней. Лагерь был расположен на бывшей птицеферме. Спали на полу на соломе, в которой было так много блох, что они лезли повсюду: в нос, в уши, в рот и во все закрытые места тела. Кормили нас раз в сутки, давали 100 гр. хлеба и пол-литра мучной баланды.
Затем нас перевезли в Житомир. Здесь также давали 100 гр. хлеба и мучную баланду. А через 40 дней примерно в октябре привезли в концлагерь Демблин, расположенный в Польше. Нас обули в деревянные колодки, на спине гимнастерки написали белой фосфорной краской номер №32294. С этого момента нас всюду учитывали не по фамилии, а по номерам. Ночью эти номера видны были далеко. Еще я содержался в концлагере в г. Белоподляску (Польша), везде давали по 100 гр хлеба и пол-литра картофельной баланды.
Весной я оказался в группе 18-19-летних парней в количестве 40 человек; нас отобрали солдаты СС и, погрузив в вагоны, отправили в Берлин в концлагерь Гросшульценторф. Нас встретили молодые солдаты СС и двое полицейских с Западной Украины Кирилл и Тарас. Это были жирные упитанные предатели, которые нас избивали без всякого повода. Они же выполняли роль переводчиков. На ночь дневальные сдавали брюки и колодки в каптерку, чтобы не было побегов. Еда была следующей: 100 гр. хлеба, наполовину смешанного с опилками и 0,5 л баланды из шпината. Жили в бараке под усиленной охраной, нужду справляли в «парашу». Окна и двери закрывали на замки. Если мы куда-либо шли, то пожилые немцы плевали на нас, а молодые гитлерюгенд бросали в нас щебенкой или булыжниками. Часовые смеялись, хватаясь за животы. Полицаи били нас за то, что ты, русский, не так посмотрел, не с той ноги пошел и т. д. и т. п. Работали мы на погрузки щебня на железнодорожные платформы. Однажды около меня стоял молодой эсэсовец, у него было медаль «За взятие Крыма», одна нога у него была протезная. Не знаю за что он меня невзлюбил, скорее всего за молодость, так как я выглядел молодым и здоровым. С утра он начал издеваться надо мной: «Лусь, лусь, шнель, прынку ас ду фауль руссише швайне!» («Быстро, быстро, ты лодырь русская свинья!») Только я разогну спину, чтобы набрать в грудь воздуха, как получаю удар прикладом автомата в спину. Снова хватаюсь за форки (вилы) и начинаю бросать щебенку. Пот застилает глаза, сердце готово вырваться из груди, хоть бы минуточку передохнуть, но фашист безжалостно кричит: «Лусь,лусь! Шнель! Шнель! Прынку!» - и сыплются удары целый день.
На второй день я ушел в голову состава, думая избавиться от фрица, но не тут-то было. Он специально нашел меня и встал рядом на пост. И снова посыпались удары и крики… Рядом со мной товарища не бьет и не трогает, а надо мной продолжает издеваться неделю, другую, месяц… Силы меня начали покидать, я превращаюсь в доходягу. Ноги начали отекать, так что не лезут колодки. В очередной раз он меня так избил, что я не мог ни стоять, ни идти. Ребята принесли меня на носилках к машине, погрузили, привезли в лагерь, занесли в барак и положили на полу. Мои нары были наверху, влезть на них я не смог. Получив пару оплеух от полицая Тараса, я крепко уснул. Утром на работу я не встал. Тарас устопками начал бить меня в бока, но я почти не реагировал. В 12 часов меня погрузили в машину и повезли в Берлин к военному врачу. В приемной раздели наголо и поставили на весы. Молодой врач, покачав головой, удивился: «Юнга! Юнга!» Стрелка весов показывала 34 кг. Он написал справку о нетрудоспособности. Меня обратно привезли в Гросшульцендорф. Полицай встретил оплеухой, а командерфюрер, прочитав справку, заорал: «Руссише швайне! Фауль!» («Русская свинья! Лодырь!»)
Через три дня нас троих доходяг перевели в лагерь Люкенвальде. Это был март 1943 года. В этот лагерь ежедневно из рабочих лагерей Германии привозили по 50 доходяг и примерно столько же в день хоронили в ямах, называемых братскими могилами. Общий штат был около 350 человек. Мне было 19 лет, я был опухший. Здесь я познакомился с нашим врачом Мишей, он до войны жил в Омске, можно сказать, земляк. Он мне помог выжить. Миша ежедневно давал котелок картофельной баланды, а сгонять отеки рекомендовал ежедневной пробежкой вокруг барака, затем устроил при лагере чистить картошку. За выполнение нормы (начистить 2 мешка) вечером давали дополнительный паек – миску мелкой вареной картошки. Я стал поправляться, набирать вес, опухоль стала проходить. В середине мая в Люкенвальд приехал старый немец бауэр. Он отбирал 20 военнопленных на сельскохозяйственные работы в своем хозяйстве. В их число попал и я. У бауэра уже работало 60 русских пленных, попавших в неволю в 1941 г. у границы, 10 поляков и 20 женщин украинок. Поместье называлось Пренслау. Порядки те же. Брюки и колодки на ночь у нас забирали. Пайка та же, только баланда мучная. Вначале нам помогали старые рабочие. Они отдавали свои порции, и мы съедали по 3-4 черпака супа. Работа: прополка сахарной свеклы. К каждому новичку приставили старого работника, который помогал не отставать. Отстающих часовые били прутьями. Осенью после уборки свеклы бауэр передал 20 человек на сахарный завод. Концлагерь назывался Рицен. Работали сезон на центрифуге. Питание и условия прежние, правда, сахар ели по желанию. Переработку свеклы закончили, и нас, 20 пленных, отправили в лагерь Эберсвальде для работы на машиностроительном заводе. Рабочая команда 450 русских пленных, 150 французов, 100 итальянцев и немцы. Питание 0,5 л баланды из шпината, 100 гр хлеба пополам с опилками. Вокруг железо. Капиталист Беклер был жадным, беспощадным. Многие ребята подвергались избиениям и пыткам, некоторые лишились глаза, получали различные переломы.
И вот наши войска стали форсировать р. Одер, операция проходила в 30 км от нас. Немцы испугались, что после освобождения пленных им придется ответить за глумление над людьми. Они решают срочно эвакуировать нас на запад в Франкфурт на Майне на строительство укреплений, американцы открыли уже 2-ой фронт. Ехали мы медленно, потому что очень часто сирены извещали о воздушной тревоге, а самолеты бомбили по расписанию: сначала советские, затем американские и потом английские. Паровоз наш работал на торфе, и из трубы вылетало большое пламя, что являлось хорошей целью для самолетов. Но по воле судьбы бомб на наш поезд не сбросили, зато трижды шли в пике и обстреливали пулеметными очередями. Третий обстрел был в районе Ганау. Паровоз остановился в лесу. Мы похоронили убитых, оказали помощь раненым, а вечером нас снова закрыли в вагонах, а паровоз уже повез обратно на восток. Среди немцев началась паника: военные и гражданские бежали на восток. Не доехав до Франкфурта на Майне примерно 25 км, мы решили бежать. Ночь была светлая, а пламя из паровоза высоко поднималось в небо, давая цель самолетам. Скорость движения паровоза 20-30 км в час. Мы вырвали в окне решетку, опустили одного парня на ремнях в окно, он откинул крюк запора дверей. Путь к спасению был открыт. По 1 человеку мы начали выпрыгивать из вагона. Я прыгал седьмым. 4 суток я прятался в норе, вырытой за ночь под кустарником, поджидая прихода американской армии. Все это время продолжался артиллерийский обстрел, а затем беспрепятственно войска шли в наступление. Я вылез из норы и вышел на шоссе, взяв направление к Франкфурту на Майне. Вскоре навстречу мне показалась открытая машина «Виллис». В ней сидели, перекинув ноги за борта, 2 солдата негра и 2 белых американца. Я стоял на обочине по команде «смирно». Но вот, поравнявшись со мной, двое солдат замахнулись на меня. Испугавшись, я упал в кювет. А когда машина удалилась, я увидел брошенные на шоссе пачки жвачек, сигарет, печенья, конфет. Пока я добрался до Франкфурта, меня трижды угощали американцы и один раз накормили из военной полевой кухни. К вечеру я пришел к мосту через р. Майн. Часовой в город не пропускал. Дома все были разрушены, и бульдозеры Т-250 расчищали дорогу. Американцы сделали 2 вылета по 2000 самолетов, и город был разрушен. Часовой мне на пальцах показал, куда надо идти.
Недалеко был лес, а в лесу военные казармы из 5-этажных домов, где американцы собирали всех освобожденных: русских, поляков, французов, итальянцев и других. Шел март 1945 года. Война продолжалась. Американцы нас хорошо кормили, на Родину отправить не могли, пока фронт не соединился. Лишь в мае нас передали нашим войскам в Магдебурге на Эльбе.
Мы оказались в воинской части № 6794, командиром которой был полковник Мошкин. Нас проверяла оккупационная контрразведка СМЕРШ во Франкфурте на Одере. В этой части проходили проверку все узники, репатриированные граждане СССР. Меня проверяли в течение месяца. Власовцев, таких как Солженицын, после проверки отправляли в Сибирь и судили, гражданских лиц, насильно увезенных на работу в Германию, отправляли под музыку оркестра на Родину, а военнопленных, не совершавших преступления против Отечества, направляли в ряды РККА, а люди непризывного возраста также отправлялись домой. При в. ч. 6794 был духовой оркестр, и когда узнали, что я музыкант, то меня оставили в музвзводе. В 1946 г. особый отдел выехал в западные страны: Франция, Канада, Испания и др. по обнаружению и возврату людей, не желающих вернуться в СССР. Воинская часть была расформирована и 1000 человек направлена в Москву. 15 февраля 1946 г. я был зачислен в Филях на Военно-морской завод № 61. Так началась моя жизнь в Москве.
Девять лет я прожил в разных общежитиях: на Крутицком валу в бараке с комнатой на 25 коек; Смирновка, д.4 – по 8 коек в комнате четытрехэтажного здания бывшей школы; 4-я Кожуховская – комнаты на 4 койки. Я увлекался музыкой и приобрел аккордеон. Живя на Смирновке, играл на танцах в «красном уголке», участвовал в художественной самодеятельности, любил с товарищами по работе ходить в театр с каждой получки. Особенно любили посещать Театр оперетты, где шли спектакли с участием Г.М. Ярона, Т.И. Шмыги и многих других артистов. В нашей конторе после разных собраний мы готовили концерты самодеятельности.
Скажу откровенно, что, поскольку я имел ордена, у меня была надежда получить комнату и тогда уже жениться – мои годы уже подходили к тридцати. Получив место в общежитии на 4-й Кожуховской, я стал вечерами после работы играть на танцах на своем аккордеоне и участвовал в кружке художественной самодеятельности. В доме напротив в женском общежитии на улице Сайкина я заметил одну девушку неписаной красоты. Стройная фигура, черные вьющиеся волосы, иногда заплетенные в длинную толстую косу, вечная жизнерадостная улыбка – я стал о ней все время думать. И вот судьба свела нас вместе (мы играли в одной пьесе): я – кадровый офицер, служу на границе, она – моя жена. Я возвращаюсь с дежурства домой, обнимаю ее и крепко целую. Этот игровой эпизод зажег в нас чувство тепла, ласки и любви. Позже мы с этой девушкой из Рязани, Верой Тимофеевной Бастрыкиной, стали встречаться, посещали кино и театр. Она изумительно плясала и очень любила печать. Все, что она не делала, получалось у нее красиво. В мужском общежитии работала ее мама, Александра Семеновна. Папа ее погиб смертью храбрых на фронте на Кургской дуге и был похоронен в деревне Дмитровка. Я у Александры Семеновны попросил благословения жениться на ее прекрасной дочери. Получив ее согласие, мы поженились.
9 марта 1954 года Вера родила дочь, которой дали имя Людмила. Выписав их из роддома, который находился на ул. Восточной, я привез жену с дочуркой в общежитие. Раскладушку ставить было негде. Люся спала на двух стульях возле нашей полуторной кровати. Еще с нами в комнате жили два служащих нашего Управления, В.Ф. Борисшполов и П. Червяков.
Я работал бригадиром комсомольско-молодежной бригады по газофикации столицы. Имя бригады гремело, не сходя со страниц газет. А когда Люсеньке исполнилось четыре месяца, нам дали комнату (16 кв.м) в двухкомнатной квартире. Мы прописали с собой маму Веры, а через месяц Вера устроилась на работу продавцом продовольственного магазина в Черемушках. А мне уже исполнился 31 год.
Мы часто гостили в городе Ногинске у сестры мамы, Дарьи Семеновны, у них была машины «Москвич». На лето я отвозил маму с Люсей в деревню Лукмос (180 км от Рязани), там они отдыхали у брата, Андрея Семеновича: пили коровье молоко, ели свежие яйца, мясо, зелень и фрукты.
В 1958 г. 19 мая мне Вера ко дню моего рождения подарила еще дочурку, которую мы назвали Лена. Я хлопотал об увеличении жилья, и в августе 1960 года мы получили трехкомнатную квартиру у станции метро Динамо. Радости нашей не было предела, я даже за субботу и воскресенье съездил в Рязань за маминым паспортом для прописки. На Динамо мы жили до 1995 года.
11 февраля 1977 году Люся родила дочку Галю. Галя училась в школе на Петровке, в которой в то время работала Лена.
В 1987 г. я с внучкой Галей съездил в село Ровнец, города Ишим, Тюмень. В Ровнеце я зарисовал памятник односельчанам погибшим в боях за Родину, и переписал все их имена – 122 человека. Среди них мой старший брат Семен Иванович Пекшев, 1911 года рождения.
А когда вернулись в Москву, Люся ей подарила щенка, крохотного, как котенка. Имя ему дали Лукашка. Умер он в 2000 году.
После Ровнеца я поехал на встречу однополчан в Волгоград и Суровикино на открытие памятника-обелиска 229-й и 147-й стрелковых дивизий. По дороге в поезде мы начали знакомиться. «Киргинцев Михаил Алексеевич», – представился однополчанин. А когда я сказал, что я Пекшев Ф.И., он был удивлен. Сказал, что знал по Ишиму Пекшева, но тот погиб. «Миша, а ты не знаешь каких-либо примет?», – спросил я его. – «В наряде, на кухне, он пять дней рассказывал нам сказу о богатыре Бове-Королевиче». – «Миша, так это был я, хочешь я сейчас расскажу эту сказку?». Мы с ним крепко обнялись. Ведь прошло 46 лет с начала нашей службы в Ишиме. Второго однополчанина я встретил в Сталинграде – лейтенанта 380 медсанбата Курашвили Георгия Александровича из Тбилиси. Во время разговора он достал свою фотографию 1942 года, и я узнал лейтенанта, ведь на фронте мы вместе выносили раненых, хоронили убитых, но за 45 прошедших лет мы изменились. Он примкнул к батальону связи и вышел на восточный берег Дона с батальоном связи 2000 человек и с ними 585 солдат и офицеров разных подразделений 229 стрелковой дивизии. Они были направлены на формирование 229 стрелковой дивизии третьего формирования под Москву в Волоколамский район.
229 стрелковая дивизия третьего формирования прошла большой путь: в боях под Ленинградом, на Волховском фронте, у стен Новгорода, Третий Прибалтийский фронт, Псковско-островскую операцию, освобождала Латвию, Эстонию, Польшу и форсировала р. Одер. 1 февраля 1945 г. была награждена орденом Суворова III степени и ей было присвоено звание «Одерская». Далее дивизия освобождала Германию, штурмовала Берлин, а затем ряд городов Чехии и закончила войну 11 мая 1945 г. в городе Копильдно, не доходя до Праги 50 км.
Мы, ветераны-однополчане 229 стрелковой дивизии третьего формирований под командой Куликовского Анатолия Михайловича проводим встречи. Я трижды был в Суровикино и Волгограде (два раза с Верой), два раза в Ишиме с Верой, в Дубосеково с Верой, в Центральном парке им.Горького с Верой и на Поклонной горе, в 1989 г. в Тюмени – в Богадигке у «красных следопытов».
Сейчас я инвалид I группы и на встречу ехать не могу. Связь поддерживаю через переписку и телефонные разговоры. Многие ветераны умерли. Я больше всего сижу дома у телевизора, знакомясь с новостями в стране и за рубежом.
В 1997 году внучка Галюня вышла замуж на Сашу Пальчикова и родила сына Диму 5 января 1998 года. Живут они на Мичуринском проспекте очень дружной семьей, часто навещают нас, стариков.
Спасибо Ю.М. Лужкову – он подарил бесплатную квартиру и машину, и, как участника войны, всегда поздравляет с Днем Победы и с Новым Годом.
Воспоминания на сайт https://iremember.ru/ прислал Дмитрий Пальчиков
