Статья о Меркушеве опубликованная в "МК-Воскресенье" 02.03.2003 года, автор Светлана САМОДЕЛОВА“Прошу меня расстрелять!”
Умолял Сталина герой Советского Союза Василий Меркушев.
Фото Василия Афанасьевича Меркушева из уголовного дела
“Сталинским соколом” величали, а потом пустили зернышком промеж сталинских жерновов”, — бывало говорил о себе Василий Афанасьевич Меркушев.
Командир 152-го гвардейского истребительного авиаполка, Герой Советского Союза, награжденный за время войны орденом Ленина и орденом Красного Знамени, знаменитый летчик-ас оттрубил в Усольском исправительно-трудовом лагере 5 лет 4 месяца и 8 дней. Через год после смерти Сталина — в 1954 году — выпала ему амнистия. И лишь в 2002 году в рамках Закона “О реабилитации жертв политических репрессий” Главная военная прокуратура приняла решение о полной реабилитации Меркушева.
Только Василий Афанасьевич об этом не узнал. Он умер на родине, в Ижевске, в 1974 году. День смерти летчика и известие о его реабилитации разделили долгие 28 лет.
— Память пришивала Василия, как булавка таракана, — вспоминает его друг Николай Коновалов. — Лет десять о лагерях он никому не рассказывал. И только в конце шестидесятых, на очередное 5 марта, а мы всегда отмечали день смерти Виссарионыча, поведал мне Василий об этапах, шмонах с раздеванием, о холодных банях на пересылках, сыром хлебе и баланде, сваренной будто из силоса.
Сидя на крышке погреба в стареньком гараже, наливал “сталинский сокол” Меркушев в стакан горькую, бросал туда Звезду Героя с оттиском на обратной стороне “дубликат” и вспоминал: “В зэках оказался за одно то, что в плену остался жить. В горящем самолете все думал — дотяну до своих. Катапультировался, когда начали гореть волосы на голове... А приземлился уже без сознания”.
Щурясь на тусклую лампочку, Василий выковыривал из стакана награду, прикладывал ее к ватнику и нарочито громко чеканил: “Командир 152-го гвардейского истребительного авиаполка к выполнению боевого задания готов”. Потом, смолов беззубым ртом жухлый огурец, хриплым голосом выкрикивал: “Меркушев Василий Афанасьевич, 1911 года рождения, статья 58 пункт 1 “б”, срок десять лет”.
Успокоившись, потухшим голосом добавлял: “Четыреста боевых вылетов, лично сбил 26 самолетов противника, еще 3 в группе... Четыре военных года как корова слизала... Десять лет ни за хрен получил. Эх, полынь во рту, узелочек в тряпице...”
“КОМУ ОТ ЧУЖИХ, А НАМ ОТ СВОИХ”
На столе передо мной — синяя потрепанная папка, на обложке типографским шрифтом напечатано: “Министерство Государственной Безопасности СССР, 3 Главное Управление МГБ СССР, 6 отдел”, ниже высечено: “Уголовное дело”, тут же чернильной ручкой дописано: “№2264, Меркушев Василий Афанасьевич, начато 14 марта 1949 года”. Внизу гриф: “Дело тематическому учету не подлежит”, на обороте пометка: “Больше 300 листов в один том подшивать не рекомендуется”. Дело, заведенное на летчика-аса Меркушева, уместилось в один том.
Ордер на арест подполковнику Василию Меркушеву предъявили прямо за праздничным столом. В гарнизонном клубе трофейный аккордеон едва заглушал завывавшую за окном метель. Военный городок под Хабаровском праздновал главный праздник года — День Советской армии и Военно-воздушных сил. Шел 1949 год. И вдруг захмелевшие летчики увидели, как люди в форме куда-то уводят заместителя командира авиадивизии.
Обыск провели быстро, за два часа. Жена Юлия Федоровна и приемный сын Володька за это время так и не присели. Кинув в кованый летный чемоданчик смену белья, кусок мыла и пачку печенья, подполковник Меркушев шагнул в черную северную ночь к стоящей у подъезда машине. В памяти застряла на долгие годы фраза спецконвоя: “Возьмите руки за спину! Пройдите!”
— “Хлебом” ехал, — рассказывал он позже своему другу Николаю Коновалову. — “Воронок” был покрашен в голубой цвет, на железном кузове выведено “Хлеб”, а внутри — загон”.
Машину на мерзлой дороге бросало из стороны в сторону, у подполковника, как часто в минуты особого волнения, заныла-застонала рассеченная осколком нога. Растирая кривой шрам, он вновь вспомнил-пережил еще раз тот роковой воздушный бой.
— До победы оставалось всего ничего, шел июнь 44-го года, — делился Василий Афанасьевич с другом. — Погода в тот июньский день была пасмурная, высота облачности 600—800 метров, видимость около двух километров. Вылетели мы на разведку шестеркой истребителей в район города Яссы, на территорию Румынии. Только отразили атаку четырех “мессеров”, как из-за облаков на нас восемь “фоккеров” выскочило... Подбили машину фрицев и сами попали под ураганный огонь зениток. Один из снарядов угодил под мотор моего самолета. Машина загорелась...
В протоколе допроса читаю: “В горящем самолете, получив два осколочных ранения в левый пах и правую ногу, я пытался дотянуть до расположения наших войск... Искал какой-нибудь военный объект — хотел спикировать на него горящий самолет, но ничего подходящего на земле не заметил. Когда на мне загорелась одежда и начало обжигать тело, на высоте 500—600 метров я выпрыгнул с парашютом. Как приземлился — помню смутно”.
На мгновение он отчетливо увидел румынских солдат, еще пытался сопротивляться, когда чьи-то руки в копоти срывали с него награды, стягивали с запястья часы, и потерял сознание. Так позже рассказывал другу Меркушев. Затем два месяца в госпитале военнопленных в румынском городе Бакэу, где Меркушеву лечили ожоги на ногах и лице, раны на ноге и в паху.
В кармане гимнастерки немцы нашли у Василия Меркушева партбилет, удостоверение личности, где было указано, что его обладатель является командиром 152-го гвардейского истребительного авиаполка. Тут же лежало удостоверение о присвоении звания Героя Советского Союза, удостоверение о награждении орденом Ленина и орденом Красного Знамени и блокнот с записями, которые характеризовали боевую работу полка.
“Записной книжкой я пользовался постоянно, в ней были записаны позывные всех радиостанций на участке фронта, — читаю я протокол допроса. — У наших летчиков вошло в привычку — ничего не оставлять перед вылетом. Личный состав с презрением относился к тем офицерам, которые перед вылетом на боевое задание снимали ордена, выкладывали документы. Таких офицеров считали трусами”.
Спустя полтора месяца Меркушева вызвали на допрос. Задумав бежать, оттягивая время, он подтвердил сведения, отмеченные у него в записной книжке. Но подписывать свои показания летчик отказался, за что и был отправлен в гестапо.
“РУКИ НАЗАД, НЕСИ СОВЕТСКУЮ ГОРДОСТЬ ЗА ПРОВОЛОКУ КОНЦЛАГЕРЯ”
“Три недели я провел в одиночной камере, — изложено дальше в протоколе допроса. — Допрашивали меня — пять раз. Обвинив в подготовке побега, фрицы избили меня прикладами винтовок и сапогами. В сутки я получал 2 стакана воды и 200 г хлеба и стал настолько истощен, что не мог самостоятельно передвигаться. В этом состоянии я подписал все свои ранее данные показания”.
Русского летчика сочли благонадежным и отправили в Германию, в лагерь города Бухау.
— Когда Василий вспоминал эту самую Бухау, все время за ребра держался да повторял: “Руки назад, неси советскую гордость за проволоку концлагеря”, — рассказывает Николай Коновалов. — Фрицы хотели завербовать его во власовскую армию. Лагерь тот имел специальное назначение. Почти весь начальствующий состав был там из власовцев. Василий рассказывал, что в Бухау всех военнопленных называли господами. В камерах жили по 3—4 человека, пилили и кололи дрова для лагеря, таскали уголь. Их постоянно вызывали на беседы, говорили, что в Праге создается истинно народное правительство, возглавляемое Власовым. Советских военнопленных призывали вступать в создаваемую Русскую освободительную армию, Василию сулили пост министра авиации в правительстве Власова. Он отказался, за что был зверски избит. Ему сломали в Бухау несколько ребер.
“В январе 1945 года меня перевели в лагерь военнопленных города Вайдан, — читаю я далее протокол допроса. — 22 апреля нас освободили из лагеря американские войска”.
— После освобождения я прорывался к линии фронта в группе летчиков, — вспоминал Василий Меркушев. — Все они когда-то попали в плен, как и я, в бессознательном состоянии после катапультирования. Ползли мы к своим под минометным огнем. На привалах, прячась с подполковником Константином Пильщиковым под вывороченными с корнями соснами, мы мечтали, как попадем в родную часть... Спустя две недели в районе города Хемниц мы вышли на нашу кавалерийскую часть. Радости было не передать словами...
Родину бывшие военнопленные увидели, как и Германию, через колючую проволоку.
В протоколе допроса читаю строки: “С 31 мая до ноября 1945 года был в 32 запасном стрелковом полку на станции Алкино Куйбышевской железной дороги”. И приписка, многое проясняющая: “Проходил государственную проверку”.
Следом в папку вшита пожелтевшая газета. На листке — фотография комиссара 247-го истребительного авиаполка Василия Меркушева: открытое лицо, военная выправка. В статье летчика-аса называют “сталинским соколом”. Военный корреспондент подробно рассказывает о боях в районе стратегически важного железнодорожного узла — Знаменки — весной 1942 года. За участие в этой операции Василию Меркушеву и было присвоено звание Героя Советского Союза.
Шесть месяцев подполковник провел в проверочно-фильтрационном лагере, который ничем не отличался от исправительно-трудового. Подследственные работали по 10 часов в день, а вечерами и ночами их вызывали на допрос.
— Освобождение из плена американцами или англичанами было обстоятельством сильно отягчающим, — делился с Николаем Василий Меркушев. — Мы видели Европу, мы видели другую жизнь! А чего не видишь, тем не бредишь... Каждый из нас буквально молился, чтобы остались в живых свидетели, которые находились с нами в одном лагере для военнопленных.
В уголовном деле я нашла показания допрошенных в качестве свидетелей Мамонтовского, Моисеева, Федирко, которые находились вместе с Меркушевым в плену. Все они показали, что вел Василий Афанасьевич себя стойко и от предложения поступить на службу во власовскую армию отказался.
Осенью победного 45-го года подполковник Василий Меркушев прошел проверку и был направлен для прохождения дальнейшей службы во Вторую воздушную армию в Австрию, в район города Вены. Служил Василий Афанасьевич в истребительной авиации старшим инспектором по технике пилотирования.
“ВЫДАЛ ВАЖНЫЕ СВЕДЕНИЯ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ВОЕННОЙ ТАЙНЫ”
В июне 47-го года он получил назначение в Хабаровск. А еще через полтора года из Америки были переправлены трофейные документы немецких разведывательных органов.
Среди прочих бумаг был обнаружен протокол допроса Василия Меркушева за номером 322 от 26 июля 44-го года, из которого следовало, что он подробно рассказал немцам о прохождении своей службы в Советской армии, о боевом пути своего полка, о наличии и месте дислокации двадцати восьми истребительных и штурмовых авиаполков. Назвал известный ему командный и офицерский состав перечисленных авиачастей и авиасоединений, дал оценку боевым качествам самолетов истребителей “Як-1”, “Як-3”, “Як-9”.
Немецкие разведорганы дали следующую оценку летчику: “Военнопленный Меркушев является интеллигентным и хорошо образованным человеком. Поведение корректное военное, строгое и скромное. Нужно принять во внимание, что он благодаря своему военному обучению может дать важные показания за рамками этого допроса...”
В постановлении на арест Василия Меркушева читаю: “Выдал важные сведения государственной военной тайны”.
По делу была назначена экспертиза. Комиссии предстояло выяснить, являются ли выданные Меркушевым врагу сведения секретными.
В протоколе допроса нахожу признание Василия Афанасьевича: “Да, я сообщил некоторые данные военного характера, но без умысла, в силу сложившихся обстоятельств. На допросах я вынужден был подтвердить записанные в книжке сведения. Меня допрашивали спустя 45 дней после падения, я был уверен, что эти сведения устарели и не представляют какой-либо ценности. От новых военнопленных, в частности, от старшего лейтенанта 5-го гвардейского истребительного авиаполка Федоренко мне было известно, что к этому времени наши войска стремительно продвигаются вперед и линия фронта быстро меняется”.
На допросе следователь предъявил Меркушеву изъятые у него при обыске в военном городке снимки с изображением немецких солдат. Василий объяснил: “После войны я служил во Второй воздушной армии в Австрии. Фотографии с улицы мог притащить мой сын”.
Заключение экспертной комиссии: “Сообщенные сведения о боевом пути полка, за исключением отдельных неточностей, соответствуют действительности. Фамилии и воинское звание командиров полков названы неправильно, боевой состав показан с точностью до 3—5 самолетов с увеличением в большую сторону...” В конце заключения подведен итог, который стал для подполковника Меркушева приговором: “Сведения являются секретными”. Тут же ссылки на параграф 38 приказа НКО №0150 от 1939 года, согласно которому запрещалось производить секретные записи и расчеты на отдельных листках бумаги. Меркушев нарушил приказ, всему летному составу категорически запрещалось брать секретные документы и записи в боевой полет.
В уголовном деле нахожу обвинительное заключение. Семикопеечной ученической ручкой с плохим пером чья-то рука вывела-перечеркнула судьбу человека: “Меру наказания предложить — 10 лет ИТЛ. Совершено преступление, предусмотренное статьей 58 пункт 1 “б” УК РФ. Отбывать в общем лагере МВД СССР. Срок считать с 22 февраля 1949 года”.
Жене Юлии Федоровне и приемному сыну Володьке остался долгий хвост развороченной опустошенной жизни.
ПРОТИВОСТОЯНИЕ ДУШИ И РЕШЕТКИ
В уголовное дело подшиты листы, заполненные уже лагерным начальством. На пожелтевшей странице — словесный портрет Меркушева с указанием роста, особенностей фигуры, формы лица, подбородка, ушей... В качестве особой приметы выделен шрам на лбу от ожога. Указано месторасположение лагеря — Молотовская область. Город Соликамск.
Далее пришпилена к делу производственно-бытовая характеристика: “Заключенный Меркушев Василий Афанасьевич к труду относится добросовестно. Производственную норму выполняет на 115%. В 1951 году за халатное отношение к обязанностям бригадира выдворялся в изолятор на 5 суток. В 1952 году — на производственном объекте шпалорезки — организовал коллективную пьянку своих бригадников, за что помещен был в изолятор на 10 суток. За последний период времени лагерный режим соблюдает. В быту ведет себя хорошо. За выполнение и перевыполнение производственных заданий имеет ряд благодарностей и книжку “передовик производства”. 21 декабря 53 г.”.
И далее — ворох писем. “Не раз меня судьба сталкивала со смертью, но вера в победу охраняла меня, — читаю я строки письма Меркушева, адресованные Председателю Президиума Верховного Совета СССР Клименту Ефремовичу Ворошилову. — Во время войны я произвел около 400 боевых вылетов, сбил лично 26 самолетов противника и 3 самолета в группе. В 1942 году, болея малярией, оставался на боевом посту... Мне неописуемо тяжело оттого, что я поставлен в ряды изменников, трусов и маловеров. Прошу освободить меня от незаслуженного позора и дать мне свободу!”
“Я чист душой. Вот моя правда, — читаю я следующее письмо, написанное уже на имя Сталина. — Если нет мне больше доверия, прошу меня расстрелять...”
Освободили из-под стражи Василия Меркушева по амнистии 1 июня 1954 года. Восьмое управление Генштаба Министерства обороны СССР посчитало, что “сведения, полученные немцами от Меркушева, не представляли никакой ценности...”.
— Помню, он говорил: “За колючкой закон — тайга. Правды в ГУЛАГе никогда не было”, — вспоминает Коновалов. — Приходилось им, политическим, биться на этапах с блатными. Василий вспоминал, как, отстаивая свои сапоги, блатарю Татарину он сделал “рогатку” — ткнул пальцами в глаза.
“Сколько людей увидел, выслушал, Коля!” — вздыхал Василий, обращаясь к Коновалову. Рассказ его был долгий — о тех, кто попал в плен на соловьевской переправе, в керченских каменоломнях, в харьковском “мешке”, в вяземской мясорубке с одной берданкой на пятерых... Запомнился Коновалову рассказ о лейтенанте Попове, который попал в окружение под Ленинградом. Их часть два месяца сидела без продовольствия, без вооружения, без помощи с воздуха. С околевших гниющих лошадей они строгали копыта, варили стружку и ели. Когда попал в плен, бежал с другом трижды. В 45-м, после освобождения из концлагеря, Попов как штрафник был посажен на танк. За взятие Берлина получил орден Красной Звезды. И уже после этого получил срок...”
— Эх, жизнь — веретено! — сокрушался Меркушев. — Сколько грязи смололи сапогами! Сколько лагерь перемолол людских косточек, что на удобрение пошли... — Потом, захмелев, говорил: — Пленные Сталину были не нужны. Мы были лишними свидетелями позорных поражений. Раз не смогли умереть на поле боя — должны были подохнуть в лагерях. — Потом тихим голосом затягивал: — “Спят бойцы, свое сказали и уже навек правы...”.
