Старший лейтенант Пичугин Иван Игнатьевич командир взвода 275-й отдельной штрафной роты 3-й армии родился 5 октября 1923-го года в деревне Горицы Кулебакского района Нижегородской области.
"... я никуда особо не рвался. И тут приехали командиры штрафных рот. А когда мы стояли в резерве, то видели, как мимо проходили в сторону фронта строевые части, большинство солдат которых составляли или старички, или молоденькие хлюпики, а время от времени через деревню шли штрафники – морды здоровые, крепкие и сильные ребята. А тут еще приехавшие и рассказывать стали, какими правами и привилегиями обладают офицеры штрафных частей. Командир штрафной роты приравнивался по правам к командиру полка, всем офицерам регулярно давали отпуск, я, например, за время войны трижды приезжал домой. Конечно, штрафники и воевали на передовой, и часто гибли, но и поощрения офицерам были очень большими. Повышенный оклад, подчинение напрямую командованию армии или фронта. Мы были единственными воинскими части, у которых имелись свои печати, на нашей, к примеру, указывалось: «275-я отдельная армейская рота Действующей армии». так что я согласился пойти офицером в штрафники. Вот так в августе 1943-го года меня назначили командиром взвода 275-й отдельной штрафной роты 3-й армии. В это время как раз бои за Орел шли.
Прибыв в часть, я увидел, что разные люди попадали в отдельные штрафные роты. Воры, бандиты, рецидивисты, прибывшие из тюрем и лагерей со своими традициями и законами, которые и здесь на фронте, тем более, с оружием в руках, забывать не собирались. Были и случайно оступившиеся, а порой и безвинно пострадавшие и оклеветанные люди. Попадались и вышедшие из окружения солдаты и сержанты, а также побывавшие в плену.
Присоединился я к роте в районе Орла. Наша штрафная рота состояла из четырех взводов, три стрелковых и один санитарный, и была прикреплена к 308-й стрелковой дивизии. Эта дивизия, сформированная в Сибирском военном округе, в городе Омске, находилась под командованием генерал-майора Леонтия Николаевича Гуртьева. Участвовала в Сталинградской битве, сражалась под Мамаевым курганом. Боевая часть, ее бросали на самые опасные направления, а штрафников ставили на наиболее трудные участки.
275-й отдельной штрафной ротой тогда командовал Дудкин, бывший командир погранзаставы. Ему было 45 лет, а мне шел двадцатый. Меня познакомили с замполитом, который именовался у нас агитатором, им был директор школы из Вологды. Моим взводом ранее никто не командовал, потому что он был сформирован за счет нового пополнения для штрафников. Всего во взводе было 52 человека. Кто составлял личный состав штрафных частей? Основную массу составляли ребята исключительно из тюрем, причем все только добровольцы, силой никого не заставляли к нам записываться. Заключенные, наоборот, сами просились в штрафники, ведь они могли на фронте завоевать себе амнистию, так что их даже отбирали по физическим данным. Кстати, политических заключенных никогда не было в штрафниках, как сегодня показывают в кинокартинах. В дальнейшем, уже под конец войны, большинство штрафников стали составлять бывшие власовцы. Но были и некоторые примечательные провинившиеся. Так, в первый состав моего взвода попал клоун-манипулятор, он в Москве жил, выступал в цирке вместе с семьей. Его откомандировали на Дальний Восток, и он по дороге давал внеочередные концерты, за что арестовали и отправили к нам в штрафную роту. Сегодня его бы назвали успешным шоуменом. В дальнейшем к нам попал сотрудник китайского посольства из советских граждан. Он провинился за то, что продавал налево какие-то моторы. Типичный образчик современного бизнесмена. Ему повезло, он отличился при разведке, взял ценного «языка» и был не просто реабилитирован, но и получил Орден Красной Звезды. Но такое редко случалось.
Как мы были вооружены? Великолепно, любая пехотная часть слюной давилась, видя наше оружие. Был свой взвод автоматчиков, у всех остальных хорошие карабины, а также вдоволь ПТР. Минометов у нас не было, зато имелось девять пулеметов ДП-27 на роту.
Мой взвод в бой сразу не стали вводить, потому что у нас существовало неписаное правило – в бой сначала идут «старики». Так что нас, «молодежь», командир роты вперед не посылал, имел опасение за нашу стойкость. И жизнь на фронте показала, что все делалось правильно. Так что мой первый бой произошел в Белоруссии. Мы встали перед какой-то рекой, саперы навели переправу, и нашей роте было приказано формировать реку и перерезать шоссейную дорогу Москва-Варшава. Дальше в стороне на высоте лежал город Пропойск, расположенный на месте впадения реки Проня в Сож. Мы должны были поддерживать наступление какого-то крупного танкового соединения. Плацдарм заняли два строевых взвода во главе с командиром роты Дудкин и взводным Окунем, единственным евреем среди штрафников, кого я встречал на фронте. Хороший парень, боевой, немного рябоват был. И тут в первый раз увидел, как ночью вражеские самолеты, по силуэту подобные нашим У-2, налетели на переправу и забросали ее бомбами. Причем метали их так точно, что практически полностью разрушили все понтоны. В результате танки пустили правее от нашего расположения, и тогда опасавшиеся окружения немцы из Пропойска стали выводить свою технику и танки. Пехота от них побежала, а штрафникам бежать было некуда, и буквально за каждым человеком по танку гонялось. Ротный и взводный за какую-то соломенную скирду забежали, там были вырыты окопчики, но не в полный профиль, а наполовину. Только они туда прыгнули, как гнавшаяся за ними самоходка выстрелила в скирду – Дудкину осколок в щеку попал, а еврейчика ранило в плечо. Но им удалось скрыться, пока самоходка перезаряжалась. В итоге остатки роты переправились на наш берег, и мне было приказано принять командование уцелевшими частями.
Немец переправился следом за нашими, и начался мой первый, тяжелейший бой. Немцы атаковали нас в течение всего дня. Потери мы понесли ужасающие. Из моего взвода мало кто в живых остался. Но все-таки мы выдержали. После боя нас сменили стрелковые части. И во время пересменки я встретил своего земляка из города Павлово, по фамилии Пахляев. Выпили с ним за встречу, а дальше на фронтовые пути-дороги разошлись. Уже после окончания войны мы снова встретились, он работал директором солевого склада, а после войны соль ценилась на вес золота. Обрадовался сильно, что друга-фронтовика встретил, но потом он исчез. Выяснилось, что у него на складе обнаружили недостачу больше 60 тысяч. Чтобы не попасть в тюрьму, он исчез.
Итак, нас вывели в тыл. Надо отметить, что нашу отдельную штрафную роту выводили только в район штаба армии, потому что вся документация носила секретный характер, и ротный тылы стояли только при армейском штабе. Начали переформировку в составе армейского запасного полка 3-й армии. Питание стало ощутимее хуже, чем на передовой. К счастью, хотя по штатному расписанию у нас было семь лошадей, но мы всегда держали коней сверх штата, и мы пускали дополнительный тягловый состав или на котлеты, или меняли на водку у населения. Ее, конечно, зимой каждый день давали, но в тылу сто грамм фронтовых не полагалось, так что его добывали у населения. В общем, голодными штрафники не были.
В составе запасного полка мы недолго пробыли, назначили нового командира роты, из сибиряков, имени и фамилии его уже не помню, и нам вскоре сообщили, что в город Волковыск должны прибыть эшелоны со штрафниками из тюрем. Их под конвоем привезли в закрытых вагонах. Мы отпустили сопровождающих, и стали принимать пополнение. Вместо того, чтобы охранять их, наоборот, тут же выдавали в руки оружие. От такого отношения некоторые штрафники не выдерживали и плакали – их привезли с конвоем, мы расписались в путевом листе, то есть взяли на себя персональную ответственность, но вместо того, чтобы, как говорится, угрозами какими-то сыпать, наоборот, кормили ребят из своих походных кухонь и давали в руки оружие. Боевому товарищу нужно доверять на фронте, иначе дела в бою не выйдет.
Дальше прошло много сражений, особенно сильные бои произошли в марте 1944-го года под Рогачевом, немцы смогли отбросить нас за реку Друть, после чего линия фронта стабилизировалась. Несколько штрафников попали к врагу в плен и, по всей видимости, распустили языки, так что враг знали по имени и отчеству каждого из офицеров 275-й отдельной штрафной роты. До 1944-го года немцы против нас всегда стояли сами, а тут расположили власовцев. Те каждый день кричали наши имена и сыпали угрозами. Но на нас, штрафников, это не действовало. Опаснее было другое – в мае 1944-го года мы почувствовали, что надвигается большое наступление, а враг успел за месяцы затишья сильно укрепить свою оборону, а ведь прорывать-то ее нам, штрафникам, больше некому. Полковая, дивизионная и даже армейская разведка пыталась пробиться в тыл противнику, но никто так и не смог взять «языка», да еще к маю начался разлив реки, в общем, до немцев добраться стало практически нереально. Тем более, немцы находились в гораздо более выгодном положении, чем мы, ведь у нас позиции в низине располагались, окопы залила болотистая и тухлая вода, а у власовцев и немцев траншеи были вырыты на удобном высоком месте.
Мы же установили временное негласное перемирие с противником. В чем оно заключалось? Несмотря на затишье на фронте, время от времени случались артиллерийские перестрелки. И когда снаряды падали в воду, то взрывом глушило рыбу. Если снаряд попадал ближе к нашей стороне, мы собираем улов, и немцы не стреляли. Мы отвечали такой же любезностью в знак благодарности – если у их берега снаряд разорвался, по неписаному закону мы также ничего не предпринимаем. И все шло хорошо, но в один из летних июньских дней, на дворе погодка стояла хорошая, немцы с гармошкой на высоком берегу начали танцевать и плясать, и тут на передовую пришел командир роты. Он подвыпил где-то с друзьями, а теперь видит на том берегу пляшущих немцев. Что у него заиграло, я не знаю, но у нас стояло девять ручных пулеметов наготове, и ротный приказал: «А ну-ка, дайте по танцующим!» Мы открыли огонь, и все, с этих пор дружба пошла врозь, никуда немцы нас не пускают, и мы их тоже чуть что обстреливаем.
