Из фронтового дневника капитана Самсонова: “
ВПЕРЁД, НА ЗАПАД. Покончив с Корсуньской группировкой, командование 2-м и 3-м Украинским фронтами решило использовать освободившиеся силы для новой операции. Для этой цели все войска из района Корсуня спешно перебрасывались в двух направлениях: к северу от Звенигородки, для нанесения удара в лоб Уманьской группировке противника, и в район к северу от Умани, для нанесения флангового удара той же группировке с выходом в тылы противника через железнодорожную станцию Христиновка. В начале этой блестящей проведенной операции принимал участие и наш полк.
В одном километре от деревни Тихоновка машина санчасти, в которой я ехал с военфельдшером
Лынником, застряла в грязи, потонув в ней со всеми колесами. Температура тела за несколько часов с 36 градусов подскочила почти до 40 градусов. Я выбрался из машины, и последний километр, утопая в грязи, прошёл пешком. Здесь на окраине деревни, не сворачивая с дороги, стояли 5 или 6 наших машин с пушками. Стемнело, я забрался в кабину первой машины и провёл в ней всю ночь. Это в моей жизни была кошмарная ночь. Ноги выше, чем по колено были мокрые. В сапоги затекло много грязи, и я буквально по пояс застывал, а голова от высокой жары раскалывалась. Временами я бредил и с ужасом сознавал, что схожу с ума. Ночь, долгая ночь, прошла. С рассветом я вылез из кабины и, перебравшись с дороги в лес, подошёл к кострам. У костра я обогрелся и почувствовал, что я здоров. Утром полк получил задачу – занять боевые позиции по прямой наводке. Командир полка майор Затульский уехал в стрелковую дивизию, которой мы были переданы, и добился там новой задачи – стрелять с закрытой позиции. В этих переговорах прошёл день, а когда машины полка спустились в лощину, чтобы подняться вверх и стать на позицию, то и этого сделать уже было нельзя. За последний день, пока мы стояли, дорога совсем испортилась, и все усилия поднять хотя бы одно орудие из лощины, оказались тщетными.
На другой день 3-го марта все люди полка принялись выстилать дорогу на подъеме из лощины ветками деревьев. Терпеливо бродя по грязи, люди рубили лес и делали сплошной настил из веток. Так прошло три дня, и утром 5-го марта машины, за три дня сделав четыреста метров, поднялись в гору. Из 10 орудий шесть были уже по ту сторону злосчастной лощины. Остальные четыре пушки стояли на месте. Их шофёры заправили «Студебеккеры» каким-то трофейным горючим, и в моторах произошла заклинка. Пришла в лощину машина Лынника, приехал и сам доктор Оркадошвили, и мы вместе, включая и капитана Егорычева, разбили тут же, рядом с дорогой в лес, свой лагерь. В центре – большой неугасимый костёр, а по сторонам – намостили из досок и веток кровати. Так и ночевали здесь у костра три ночи, даже оставаясь здесь и во время дождя. Лыннику никогда бы не вытащить из грязи своей «санитарки». Два «Студебеккера» тащили его из грязи и не могли его вытащить. Тогда Лынник решил пожертвовать своей нормой водки, старательно им собранной за шесть дней. На эту водку соблазнился один танкист. Предупредив Лынника, что он не будет отвечать, если порвёт напополам его машину, танкист завёл танк и потянул «санитарку» назад, а потом перетянул вперед через канаву, получил свои 600 грамм водки и уехал. Утром полк получил снова приказ выехать на прямую наводку. Но теперь уже никакие приказы не смогли заставить полк съехать с места, так как дорога и на ровном месте стала непроходима для машин. Два отдельных дерева, где должны стоять наши орудия на прямой наводке, то и дело покрывались разрывами немецких снарядов, и все смотрели туда с некоторым облегчением, на этот раз, не обижаясь на непролазную грязь.
5-го марта утром было назначено наступление наших войск одновременно и на Христиновку, и на Чижовку. Отцепив орудия от машин и направив их стволами в направлении на Чижовку по сигналу «Катюши», которая во всех таких случаях является «запевалой», началась знаменитая артподготовка. Теперь так же, как и под Хировкой 5-го января все содрогалось от слившегося артиллерийского гула в один долгий несмолкающий рёв многих сотен орудий всех калибров и систем. Наши не то 6, не то 7 пушек, стояли там, где их застал приказ, и беспрерывно били по Чижовке, затем огонь перенесли дальше, и ещё через два часа огонь вели на пределе. Били на 12 километров. Рядом с нашими пушками стояли пушки другого артполка. Это был наш собрат,друг по несчастью .Они тоже вели огонь с дороги.
Командир батареи, ещё молодой капитан, родился и вырос в Чижовке. Теперь туда, где жили его мать и отец, он старательно вёл беглый огонь, как бы стараясь перестрелять всех своих соседей. Что у него было на душе в этот момент, я не знаю, но вид его лица был суровый и сосредоточенный. Но вот огонь приказано прекратить. Вперед пошла пехота и танки. Ещё через несколько часов мы узнали, что фронт противника прорван. Немцы оставили Чижовку, оставили другие деревни за Чижовкой, и в панике бегут на Умань. Приказ за приказом стали поступать нам - сначала о выдвижении в Чижовку, потом дальше, и, наконец, в Буки. Но что мы могли сделать? Весь день 6-го марта мы тщетно старались выйти на шоссе и не могли продвинуться больше одного километра. 7-го марта одну машину с ведущими колёсами пустили вперед проделывать дорогу, и затем, возвращаясь задним ходом, брали на буксир следующую машину и орудие.
К вечеру этого дня, когда уже стемнело, пять машин с орудиями пробились к Чижовке. На подступах к деревне было много трупов наших солдат и офицеров. Вправо от дороги и у самой дороги их уже можно было насчитать около сотни. Говорят, что ко всему этому можно привыкнуть. Это неправда. Я видел, что выражение лиц у всех стало иное. Разговоры стали как бы тише, исчезла матерщина, которой в такой дороге «облегчались» военные всех рангов. У самой деревни лежали трупы уже немецких солдат. Это облегчило душевное состояние бойцов и вернуло им прежнюю развязность. В Чижовке мы задержались на двое суток, в ожидании, пока все машины выедут из лощины и соберутся здесь. За это время я побывал и в семье капитана-артиллериста. Ему был разрешен отпуск на двое суток, и теперь он спал у матери как убитый. Когда он проснулся, я спросил у него, указывая рукой на дыру в их доме, проделанную снарядом – «Это что же, твоя работа ?». Он засмеялся и ответил шуткой – «Нет, это Вы, наверное, сюда прислали. Я целился батареей чуть правее, по соседям».
9 марта, когда, наконец, мы выехали из Чижовки, побросав там все машины, кроме боевых, уже Москва сообщила о взятии города Умани и захвата большого количества трофеев. В сообщении указывалось, что немцы в районе города Умани бросили свои 12 000 автомашин и 6 000 тяжёлых танков. За Чижовкой и дальше до Бук, я видел брошенные немцами целые батареи орудий прямо на огневых позициях и немного машин, около которых лежали в грязи перебитые немцы. Своих же солдат убитыми нигде не было видно, не было и подбитых танков. Все это говорило о том, что немцы после прорыва их фронта, нигде до самых Бук сопротивления оказать нашим наступающим воскам не могли.
11 марта полк со всеми пушками прибыл в Буки. Мне и до сих пор остается непонятным, как по такой дороге машины могли пробиться до Бук. В Буках мы ожидали горючего. Командир полка Затульский с подполковником Фоломеевым выехали в город Умань, в штаб Армии, но на другой день Фоломеев, усталый и весь в грязи, вернулся. Их машина, пройдя километров 15 вперёд, где-то в деревне Маньковой, сломалась. Затульский ушёл в город пешком. Там у него было много знакомых, и он заранее дал адрес, где его следует искать. В Буках немцы оставили огромные склады вооружения. Снаряды самых различных калибров огромными штабелями лежали вдоль всей западной окраины большой деревни. Отдельно во фруктовых садах большими кучами лежали ручные гранаты, запалы к ним, всевозможных цветов ракеты. В одном дворе стояло с оторванным стволом 210- мм орудие. Тут же стояли два прицепа, на которых оно устанавливается и перевозится.
Два дня, пока мы стояли в Буках, солнце грело по-весеннему, и дорога подсохла. Мы думали, что к нам сумеют пробиться наши машины из Чижовки, но машин не было, и штаб полка отослал за ними капитана Харламова.
13 марта полк, заправившись горючим, выехал дальше по маршруту. От Бук до Маньковки стояло иного брошенных немцами машин. Их было здесь больше тысячи. Среди них стояли полевые пушки тяжёлого калибра до 210 мм, и здесь же, среди машин, стояли пушечки в 37 мм. Большинство машин были сожжены, и те, которые оставались исправными, наспех разбирались новыми хозяевами. 15-го утром мы выехали из Маньковки через станцию Поташ до деревни Помойник.
Путь до станции Поташ машины по шоссейке пробежали буквально за час. Не доезжая до Поташ 1 км, машины свернули влево. Отсюда до самой деревни Помойник начинается кладбище немецких машин. В четыре и в пять рядов стояли они, плотно прижавшись друг к другу. Тяжёлые танки типа «Тигр» стояли группами и одиночку, и у самой дороги, и в стороне от дороги, застывшими чёрными тушами. Ещё в самой Маньковке, только на одной улице я их насчитал только 20 штук. Здесь их было много. Те, кто был на станции Поташ, говорят, что там стоят 200 танков типа «Тигр». Я, капитан Егорычев и три бойца не пошли на Поташ, куда машины поехали заправляться трофейным горючим, а пошли пешком в Помойник. Погода резко изменилась, как только мы сошли с машин. Небо сразу как-то потемнело, и разразился снежный буран. Можно бы было не найти ни самой дороги, и ни Помойника, если бы не сплошной вал немецких машин. Все бесчисленные лужи и канавки с водой мгновенно покрыло снегом, и мы, перестав выбирать место, где ступать ногой, брели теперь по колено в грязи и воде. Все улицы в Помойнике также были запружены немецкими машинами. Дома были забиты воинскими частями, а я и Николай бродили по деревне до полуночи, пока, наконец, нам не посчастливилось найти и занять три дома. Один для себя, другой для Фоломеева, и третий для бойцов. Они приехали ночью, мокрые и измученные.
16-го марта не удалось сдвинуть и на метр машину, но 17-го подморозило, и мы после недолгих приключений, с двумя орудиями, наконец, прибыли в город Умань. Это было 18-го марта. 20-го марта полк в составе 8 орудий выехал на Могилев-Подольск, а я и подполковник Фоломеев остались в городе, чтобы дождаться оставшиеся пушки, машины с Чижовки и свои тылы из Верещак. Но вот 23-го марта к нам на квартиру прибывает капитан Куприков. Он ещё из Звенигородки уезжал в деревню Обозновка под Кировоградом в штаб 5-й Армии, и только теперь догнал нас и разыскал здесь. В этот же день сюда пришли и остающиеся две пушки. Посоветовавшись, мы решили выезжать из Умани все, оставив письмо в комендатуре для всех тех, кто будет искать нас в г. Умани. За городом Уманью дорога была вполне удовлетворительна. На одной из машин Фоломеев уехал вперед. 23-го марта я и Куприков также были уже в городе Гайсине. Там мы не обнаружили никаких следов своего полка. Многочисленные надписи воинских частей на стенах домов не упоминали ни наши фамилии, ни номера нашей части. Исправив на заводе свою разболтавшуюся пушку, мы избрали маршрут через Брацлав и Немиров на Могилев-Подольск, а не прямо через Тульчин и Вапнярку. За Гайсином в одной деревушке мы нашли одну свою машину с пушкой. Машина требовала ремонта. Оказав им помощь, мы уже с двумя пушками 24-го марта проехали Брацлав, затем Немиров и направлялись к Могилев-Подольску. Могилев-Подольск 20 лет был пограничным городом и поэтому, подъезжая к Днестру, мы переживали такие чувства как если бы мы подъезжали к государственной границе. С этим связывались душевные переживания мои и наших бойцов – «освобождена Украина на нашем участке фронта, впереди Бессарабия, а это уже не Украина». «Смотрите», - говорю я, указывая на правый высокий берег Днестра, - «смотрите, ведь это уже за Днестром, вон те горы уже в Бессарабии, а вот здесь, близко под нами сейчас будет Могилев-Подольск».
Дорога круто пошла под гору, и вскоре за невысокими фруктовыми деревьями крайних дворов мы сразу увидели внизу и сам город, и светлую извилистую ленту Днестра. Машина набирала всё больше и больше скорость. На середине длинного спуска из-под машины на камень шоссе густо посыпались искры большими кусками, как мне показалось, и кто-то успел крикнуть : «Катастрофа !». Вслед за этим раздался сильный толчок, треск, и машина в одно мгновение начала падать на правую сторону. Лейтенант
Вильниц кричал громче других – «Спасайте старшего лейтенанта». Это относилось ко мне, но спасать меня было не надо. Когда встали на ноги те, кто лежал сверху на мне, я и сам без особого труда вскочил на ноги. Капитан Куприков был с шофёром в кабине. Я ещё, когда сам лежал заваленный людьми и ящиками, очень боялся за его жизнь, и поэтому был удивлён, когда увидел его также на ногах. Машина была совершенно разбита, мотор дымился, но никто из 10 человек, сидящих в машине, не был ни убит, ни даже ранен. Поневоле пришлось разгрузить снаряды, вещи, выставить караул, разойтись по квартирам тут же, недалеко от места аварии. Пошёл в город. На центральной улице, у здания коменданта города, и, напротив, через улицу, у призывного пункта - постоянное оживление. Очень много мужского населения, одетого по-европейски, а точнее по-румынски: в ботинках и носках с брюками, поддернутыми почти до колен, и в шляпах, бродящего по улицам без денег, прислушиваясь к рассказам военных. Меня также быстро обступила группа городских мужчин. Их интересовали многие вопросы и, в первую очередь, мобилизация и свободная торговля. Вопросы были не случайными. Большинство населения в городе – евреи. Румыны за времена оккупации навезли их сюда 40 000 человек. Все они торговали. Торговали и враждовали русские с румынскими евреями. Торгуют они и сейчас. Стоило только мне у одного мальчика-еврея спросить пачку папирос, как сразу несколько весьма чистых мужчин, и даже одна женщина, наперебой стали предлагать купить у них папиросы. В их карманах помещались табаки и папиросы на целый ларёк или даже табачный киоск. Город мало пострадал при уходе румын. Взорваны были только мосты через Днестр и сожжено до двух десятков домов. Тут, в городе, мы ничего не смогли узнать о следах нашего полка, но зато в комендатуре дали маршрут 27-й Армии, в составе которой мы числились.
На другой день мы решили, что я останусь с пушками, а капитан Куприков с бойцом отправятся пешком к штабу Армии. Часа через два после ухода Куприкова, вернулся его боец и сообщил, что у вновь наведённого моста стоит наша испорченная машина с орудием и людьми. Мы тогда сняли со своей разбитой машины всё, что можно снять, включая мотор, забрали одной машиной две пушки, подъехали к мосту, заменили испорченную в машине часть и поехали уже вместе по маршруту Армии."
________________________________________________________________________________________________________________
https://1418museum.ru/heroes/24859224/ЛЫННИК Иван Григорьевич (22.05.1921), лейтенант медицинской службы.
Уроженец села Червоная Каменка одноимённого сельсовета Александрийского района Кировоградской области Украины. Украинец.
Отец - Лынник Григорий Лукич, проживавший по адресу: Украинская ССР, Днепропетровская область, город Днепродзержинск, улица Войкова, дом № 6.
Призван 22 декабря 1943 года Днепродзержинским ГВК Днепропетровской области Украинской ССР.
Участник Великой Отечественной войны с декабря 1943 года как военфельдшер 444 Александрийского иптап РГК.
По состоянию на май 1945 года - фельдшер пункта медицинской помощи 444-го лёгкого артиллерийского Александрийского полка 20 тк, младший лейтенант медицинской службы по воинскому званию.
Награждён медалью "За отвагу" (20.05.1945).
Уволен со службы 26 июля 1946 года.
ВИЛЬНИЦ Исаак Ефимович (Ицхак Хаймович) (05.12.1920-02.08.2010), офицер-фронтовик, бывший техник артиллерийский 444-го Александрийского лап 20 тк, техник-лейтенант по воинскому званию.
Уроженец города Витебска - областного центра Беларуси. Еврей.
Жена - Войтецкая Зинаида Витальевна (1920), проживавшая по адресу: РСФСР, Ленинградская область, город Ленинград, Максимилиановский переулок, дом № 11, квартира 52.
Призван 8 августа 1941 года Выборгским РВК года Ленинграда.
Участник Великой Отечественной войны с августа 1942 года на Карельском фронте как начальник артиллерийской мастерской 444 иптап РГК.
Награждён медалью “За боевые заслуги” (24.06.1944).
В 1985 году, в честь 40-летия Победы и как здравствующий ветеран-фронтовик, награждён орденом Отечественной войны I степени.
Скончался в городе Бостон штат Массачусетс (США).