6. Корсунь-Шевченковская битва
Сразу после Нового Года наш полк получил грозный приказ: немедленно двигаться к переправе через Днепр севернее Кировограда. На сборы давался всего один час. Полк не успел даже получить в службах армии аттестаты на снабжение продовольствием, горючим и боеприпасами. Кроме того, одна машина полка была неисправна, и на её ремонт требовалось два дня. Меня вызвал начальник штаба и поручил остаться с двумя механиками на месте, получить аттестаты полка и отремонтировать машину. Нам выдали сухой паек питания на
4 дня и обещали прислать за нами машину.
Полк уехал, а я на следующий день решил отправиться в тыл армии за аттестатами. Морозы ещё не наступили, и дороги после осени развезло. Я решил поехать верхом, взяв лошадь в деревне, где мы жили, а вместо седла подложил попону. Тощая кляча с трудом переставляла копыта, и мне приходилось больше тащить её за узду. Аттестаты по доверенности, оставленной мне, я получил без затруднений.
Через два дня отремонтированная машина была на ходу, но бензина осталось чуток, на дне бака. Мы прождали пять дней, перейдя на питание гниловатой картошкой, которая только и осталась в деревне. С моим беспокойным характером больше я не стал ждать, и с остатками бензина мы на машине добрались до штаба армии. Пошёл к полковнику, начальнику штаба армии, он выслушал неприветливо мой доклад и решительно заявил: «Ничем помочь вам не могу. Выкручивайтесь сами, как можете».
Расстроенный я вышел на улицу и, прислонившись к машине, стоял обдумывая ситуацию. Навстречу по улице бодро шёл старший лейтенант, я откозырял ему.
— В чём дело, старлей, почему грустный? — спросил он.
Я кратко рассказал нашу историю, упомянув мой разговор с полковником.
— Зря ты пошёл к начальнику штаба, это пустышка, бюрократ, он ничего не решает. Тебе надо идти к командующему-генералу.
— А кто меня пустит?
— Это уже моя забота, я его адъютант. Пошли. — Командующий армией генерал Полуектов, как я, кажется, запомнил, с вниманием, доброжелательно выслушал меня и пояснил:
— Ваш полк сейчас ведёт серьезные бои, у них нет возможности послать кого-либо за вами. Надо добираться до полка самим.
— Как это сделать? Бензина не осталось, да и нам есть нечего.
— Не беспокойтесь, сейчас решим.
Генерал взял трубку телефона, и я услышал как отчитали начальника штаба:
— К вам заходил старший лейтенант из 444-го ИПТАП’а (так кратко назывался наш Истребительно-противотанковый арт. полк), но вы не разобрались в обстановке и не приняли должного решения. Надо было помочь товарищам. Напишите сейчас от моего имени приказ ближайшему полку, чтобы выдали старшему лейтенанту по десять порций сухого пайка на трёх человек и три заправки горючего для их автомашины. Вот всё. Исполняйте.
Потом генерал обстоятельно пояснил мне как доехать до штаба армии, которой придали наш полк. Пожал руку и пожелал хорошего пути.
Взяв приказ командующего, мы доехали с остатками бензина до ближнего полка. Там с удивлением посмотрели на меня, но приказ выполнили полностью. (Кто-то из командиров то ли в шутку, то ли всерьёз предложил мне вместе с машиной и механиками перейти служить в их полк, а мне даже обещали повышение, но я уклонился от таких предложений).
На следующее утро, плотно позавтракав, мы отправились в путь. До переправы доехали быстро, а после пришлось ехать медленно, т. к. заметно увеличилось движение автомашин и танков в том же направлении, куда ехали и мы. Дорога была разбита, из-за осенних дождей украинский чернозём стал вязким, даже студебеккеры буксовали. Когда застряла и наша машина, я вспомнил про неприкосновенный запас спирта. Остановил попутный танк и предложил обмен: «Даю литр спирта, но прицепите мою машину до штаба армии». Чумазый водитель обрадовался и пошутил: «За спиртягу мы тебя доставим хоть прямо к фрицам». На прицепе у «Т-34» мы обходили все буксовавшие машины. Интересная картина происходила на обочине дороги. Там непрерывной цепочкой, друг за другом, шли в сторону фронта деревенские женщины, держа кто в руках, а кто в подоле, по одному-два снаряда. Так в распутицу приходилось снабжать фронт боеприпасами.
К концу дня танк доставил нас к штабу армии, а там указали где расположен штаб нашего полка. Я успел как раз к разгару боев. Друзья пояснили мне ситуацию. Войска 2-го Украинского фронта атаковали противника севернее Кировограда, навстречу им устремились войска 1-го Украинского фронта. На четвертый день наступления передовые танковые части обоих фронтов соединились. Южнее города Корсунь-Шевченковского замкнулось кольцо, в котором оказались десять дивизий и одна мотобригада врага.
Немцы сначала не хотели сдаваться, и жестокие бои продолжались с 24-го января по 17-е февраля 1944 г. Наш артиллерийский полк на этот раз вёл огонь сразу всеми батареями, одновременный залп двадцати орудий сметал перед собой и танки и пехоту врага. В заключительной фазе боёв под огонь наших батарей попал немецкий конный драгунский полк в парадной форме (в тот момент, вероятно, это были последние их резервы), и он был полностью уничтожен шквальными разрывами осколочно-фугасных снарядов. Жалко только было наблюдать и слышать предсмертное ржание и гибель ни в чём не повинных коней.
Остатки окруженной группировки сдались в плен. Эту операцию по окружению и уничтожению врага можно с полным правом считать второй по значению после Сталинградской.
После ликвидации окруженного противника наш полк придали моторизованной пехотной дивизии. Мы совершили марш-бросок на 80 км и с ходу ворвались вместе с пехотой в районный центр и крупный железнодорожный узел — город Александрию. Растерявшиеся немцы частично были уничтожены, а кто остался в живых сдались в плен. По поводу этой победы тоже был приказ Верховного Главнокомандующего, в котором указаны части освободившие город, и в их числе наш полк. Полку присвоили звание «Александрийский»
* — красиво звучало. Приказ был опубликован во всех газетах.
____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
* -
здесь автор допустил пространственно-временную неточность, а именно: почётное наименование "Александрийский" 444 иптап удостоился согласно приказу ВГК № 47 от 6 декабря 1943 года, а Корсунь-Шевченковская операция проходила в период с 24 января по 17 февраля 1944 года - прим. ВВБ.
<...>
Несколько слов о героизме. По моим наблюдениям, героические поступки совершают иногда в состоянии эйфории или под влиянием алкоголя, но чаще в критические минуты опасности: когда либо ты, либо тебя. В нашей части героем был пожилой сержант — наводчик орудия Елохов
**. Когда на его позицию шёл немецкий танк, он, спасая себя, успевал выстрелить первым, и, таким образом, на его счету было шесть подбитых танков. Конечно, он имел самообладание и как охотник, зоркий глаз, но, право, в момент выстрела он думал не о патриотизме, а о собственной жизни. В конце войны, чтобы сохранить жизнь героя, его перевели в тыл полка заведовать продовольственным складом. Однажды, в спокойной обстановке, он поехал за продуктами во фронтовую тыловую базу, в 60 км. от передовых позиций. В небе барражировал немецкий самолет-разведчик, который напал на беззащитную машину. Елохов погиб от первой же пулемётной очереди, а водителя машины даже не задело. Судьба?!
____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
** -
ЕЛОХОВ Степан Гаврилович (1896-1944), командир хозяйственного взвода 444 Александрийского иптап РГК, старший сержант. Уроженец деревни Погост Рязанцевского сельского поселения Переславского района Ярославской области Российской Федерации. Русский. Жена - Елохова Наталия Васильевна, проживавшая по адресу: РСФСР, Ярославская область, Переславский район, деревня Пономарёвка. Призван 3 марта 1942 года Переславским РВК Ярославской области. Участник боевых действий с мая 1942 года на Карельском фронте. Награждён орденом Красной Звезды и медалью "За боевые заслуги". Убит 30 мая 1944 года и похоронен в братской могиле села Пелиния Дрокиевского района Молдавии. - прим. ВВБ.<...>
Бывая на батареях, по которым зачастую вёлся вражеский огонь, мне, можно сказать, чудом ещё везло. Но, всё-таки, однажды вблизи разорвалась мина; что было дальше я не помню т. к. от контузии потерял сознание и очнулся только в медсанбате. Ранение оказалось сравнительно лёгким. Один из осколков неглубоко попал в шею, а мелкие зацепили правую щеку. Опытный хирург извлёк осколок, рану на шее зашили, только остался плотный шов толщиной с палец, постепенно он рассосался. Сейчас под воротничком виден шрам и, если приглядеться, то можно заметить мелкие шрамы на щеке; как говорят шрамы украшают мужчин. Через две недели я вернулся в полк, где меня представили к награждению орденом Отечественной Войны 1 степени.
Вскоре после моего возвращения из медсанбата, наконец-то, в наш полк назначили нового командира полка и одновременно заменили заместителя по политической части. Новый командир полка и его заместитель приказали построить личный состав, который находился вблизи штаба, и устроили импровизированный митинг. Первым представился командир полка. Вот как звучала его речь: «Я, Герой Советского Союза, гвардии майор Затульский, теперь буду командовать, так вашу мать, полком. Смотрите у меня…, — дальше последовал трехэтажный мат, который я не решаюсь воспроизводить, и добавил, — Ну, я не мастер речей, теперь слушайте говоруна, замполита».
Замполит, майор Цыба с красным, одутловатым лицом, какое бывает после пьянки, и маленькими бегающими глазами сказал несколько затёртых фраз, закончив их набившим оскомину призывом: «Вперед, товарищи, за Родину, за Сталина!»
Как выяснилось позже, Затульский присвоил себе звание «Героя», он не носил положенной золотой звезды, которой у него не было.
Фактически он оказался проходимцем, и было непонятно кто решил послать его командовать полком.
Замполит, в прошлом секретарь какого-то захолустного райкома партии на Украине, действительно оказался пьяницей. Когда у него начинался очередной запой, приходилось запирать его в избе и выставлять охрану.
<...>
В нашем полку, в связи с приходом Затульского произошёл трагический случай, о котором я обязан рассказать.
Перед началом нового крупного наступления фронта наш полк придавали для усиления разным пехотным частям, батареи ставили на танкоопасные направления, и нам приходилось постоянно перемещаться. После очередной передислокации две батареи полка были развёрнуты на боевых позициях, но оставлены без боевого охранения и без связи с соседями. Командир полка вместе с замполитом пьянствовали и забыли дать команду — обеспечить охранение двух батарей. Немецкая фронтовая разведка нащупала свободные проходы, и группа вражеских танков в сумерках зашла в тыл нашим батареям. Только два орудия, которым успел дать команду командир батареи капитан Рутенберг
***, развернулись и сам командир, встав на место наводчика, открыл огонь. Два танка подбили, но всё равно остальные орудия и их расчёты были буквально раздавлены гусеницами танков (пленных немецкие танкисты не брали). Эти детали стали известны когда лейтенант и несколько бойцов, которым удалось избежать гибели, добрались в конце ночи до штаба полка и доложили о трагедии.
____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
*** -
РУТЕНБЕРГ Геннадий Германович (19.08.1918), офицер-фронтовик. Уроженец города Новороссийска Краснодарского края Российской Федерации. Еврей. Призван 14 октября 1941 года Ленинским РВК города Москвы. Участник боевых действий с октября 1941 года на Западном фронте. По состоянию на май 1945 года - командир 6-й батареи 444 Александрийского лап 20 тк, капитан по воинскому званию. Награждён орденом Отечественной войны II степени (20.05.1945). В 1985 году в честь 40-летия Победы и как здравствующий ветеран-фронтовик, награждён орденом Отечественной войны I степени. - прим. ВВБ. Случившееся потрясло нас. Майор Затульский (рука не поднимется назвать его командиром полка) протрезвел и бледный на рассвете поехал докладывать в штаб армии. Я же с двумя мастерами пошёл на место трагедии; нам надо было проверить что можно восстановить из разбитых орудий.
Действительность оказалась страшной. Возле двух орудий, развернутых навстречу врагу, уже убирали погибших командира батареи и нескольких бойцов, но большинство бойцов батареи, спасаясь от немецких танков пытались, скорчившись, укрыться в неглубоких окопчиках, там их и достигли пулемётные очереди танков. Эта жуткая картина преследует меня по ночам до сих пор.
Из шести раздавленных орудий позже, с помощью армейской мастерской, где использовали сварку, с трудом удалось собрать два орудия.
В штаб полка Затульский вернулся сияющим и заявил: «Меня представляют к Герою!». Семьям погибших настоящих героев писарь штаба послал похоронки.
На фронте люди обычно не болели, а простуда быстро проходила. Вероятно, нервное напряжение поддерживало иммунную систему, и организм сам справлялся с заболеванием. Я испытал это на себе. В начале марта я вместе с Чекуровым были на батарее и поздним вечером, усталые, возвращались в штаб. По дороге наткнулись на стог сена, я предложил
заночевать в нём. Забрались в середину, но сено насквозь промерзло за зиму. На мне была только шинель, и к середине ночи я закоченел. Самое страшное для меня до сих пор — это холод. (Известно, что следователи на Лубянке выбивали из заключенных нужные показания пытая, среди других средств, холодом). После этой ночи я схватил острый грипп или воспаление легких, меня знобило. Полковой доктор, измерив температуру, дал мне усиленную дозу аспирина и велел согреться.
Я попросил хозяйку истопить русскую печь, забрался на неё и укрылся овчинным тулупом. Сильно потея, я провалялся день и ночь, а утром, ослабевший, уже вышел к своим. Как раз в это время заканчивалась мощная артподготовка, и я наблюдал как танковый корпус нашего фронта шёл в атаку. Сотня танков двигалась сплошной стеной на узком участке, одним ударом они прорвали оборону немцев и устремились вперёд.
Уже к середине марта советские танковые соединения рассекли на части всю оборону врага, а 26-го марта, преодолев с ходу Днестр, 2-й Украинский фронт первым вышел на государственную границу СССР и, переправившись через пограничную реку Прут, вступил на территорию Румынии.
Вслед за танками двигалась, добивая остатки врага, мотопехота, а вместе с ней и студебеккеры нашего полка с боеспособными орудиями. По дороге произошёл инцидент, характеризующий авантюрные и лихаческие замашки Затульского.
Один из отставших танков случайно зацепил машину, в которой ехал Затульский. Танкисты остановились и с извинениями брались отрихтовать вмятину на машине. Но выскочивший из машины Затульский с обычным матом приказал автоматчикам, сопровождавшим штаб полка, арестовать танкистов. Те, растерявшись, не сопротивлялись. Наш боец, умевший водить танк, занял место механика-водителя, и танк последовал в колонне полка, вслед за машиной Затульского. Затем, сжалившись, бедных танкистов отпустили, а танк почти месяц находился в составе артиллерийского полка. Так Затульский, потеряв орудия, компенсировал их захватом в качестве «трофея» советского танка.
Когда мы переправились через Прут и вошли в Румынию, немцев не было видно, они бежали до города Яссы, где пытались создать оборону. Наступила весна, нас приветливо, как освободителей, встречали румынские крестьяне. В каждой избе на стене висели портреты короля Михая и пожилой королевы-матери, а фотографии фашиста, диктатора Антонеску валялись разорванными. От нас бежали вместе с фашистами только крупные помещики, оставив большие стада коров и баранов. Нас перевели на сытное питание конфискованными продуктами. Румынские крестьяне, в отличие от молдавских, жили сравнительно бедно, но запасы вина собственного изготовления были в каждой избе.
У нас наступила передышка в боевой обстановке, и в связи с этим можно рассказать две забавные истории.
Во время остановки мы расположились в доме сбежавшего помещика. Управляющий имением выкатил нам целую бочку выдержанного полусладкого вина. Группа из пяти-шести близких мне друзей-офицеров сели вокруг и черпали кружками вино из бочки. В полку среди друзей были и русские, и несколько боевых офицеров-евреев. Один из них, ленинградец, математик, командовал взводом управления огнём. В боевой обстановке он предварительно пристреливался одним орудием по реперу (это какой-либо вспомогательный ориентир, расположенный в стороне от истинных целей), а затем переносил точный огонь всех орудий полка на поражение противника. Среди друзей мы не обращали внимания на национальность. В полку был только один донской казак, инженер-капитан, руководивший ремонтом автомашин, который, судя по его репликам, недолюбливал евреев, но он побаивался представителя «СМЕРШ’а» и прямо не высказывал свои антисемитские взгляды.
Так, попивая вкусное вино, мы вели неторопливую беседу, вспоминая довоенную жизнь, затем боевые эпизоды, а иной раз и любовные похождения; незаметно все упились до такой степени что не могли стоять на ногах. Тогда друзья улеглись возле бочки на ковёр, а у меня ещё хватило сознания чтобы подозвать управляющего и показать знаками (румынский мы ещё не освоили) что я хочу спать. Тот взял меня подмышки, дотащил до кровати, стянул сапоги и уложил на мягкую перину. Утром, когда все проснулись, заглянувший донской казак не удержался: «Ну вот, все русские лежат на полу, а еврей устроился на кровати» (на самом деле из четырех, лежавших на полу, двое были евреями). Его сарказм не поддержали остальные, и он замолк.
Вторая, можно сказать, юмористическая история связана с тем, что я ещё с детства очень любил молоко. Остановился я на постое у зажиточной крестьянки; у неё был сын 12-13-ти лет и дочка лет 10-ти, муж, возможно, служил в армии или уже погиб (об этом я не расспрашивал). Из продуктов, которые я получал, женщина готовила вкусную еду, а по утрам жарила яичницу. Но у хозяйки не было коровы, а мне хотелось молока. После завтрака я взял с собой её сына, и мы пошли в поместье помещика. Там около кормушек стояли и паслись рядом упитанные чёрно-белые коровы, я попросил старшину подобрать мне самую удойную, которую парень повёл в сарай хозяйки. Теперь по утрам на столе появилось парное молоко, а вечерами можно было наслаждаться вкусным топленым молоком, приготовленным в русской печи.
Однако, хозяйку что-то беспокоило, она знаками объяснила, что без документа корову у неё заберут. Тогда я написал на чистом листе бумаги: «Товарищи, я, старший лейтенант, вручил бедной крестьянке корову от помещика. Прошу корову не отбирать», подписался и в штабе полка тиснул какую-то печать. Хозяйка не знала как меня отблагодарить. На следующее
утро у нашей избы толпились три пожилых румынских крестьянина. Один принес ведро яиц, второй большой окорок, третий живого поросенка, который визжал. Что им было надо? Оказалось, что каждому нужна такая же справка, которую я выдал хозяйке, а без взяток в Румынии ничего не делалось. Одному наши бойцы оставили хромую лошадь, второй увёл у помещика барана, третий ещё что-то. Первому с хромой лошадью я написал справку. Все взятки велел нести назад и больше ко мне не приходить.
Теперь я понимаю, что поступал безответственно, совершая передел собственности по советскому образцу, но в то время мы чувствовали себя победителями, которые могут по своему усмотрению наводить порядок в освобожденной стране.
<...>
Наш безмятежный отдых вскоре закончился, и полк, вернее его остатки, направили под город Яссы. Там немцы отчаянно сопротивлялись и даже пытались контратаковать небольшими группами танков. При этих боях наши батареи подбили несколько танков, но и мы потеряли три орудия. На передовых участках фронта установить точное число танков, подбитых данным расчётом, практически невозможно, ибо при плотном артиллерийском огне на каждый подбитый танк претендовали несколько орудий. За подбитый танк в конце войны ещё полагалась денежная премия, как будто 5 тысяч рублей, и все расчёты хотели её получить.
Немецкие юнкерсы почти ежедневно, как по расписанию — в одно и то же время, бомбили штабы нашего и соседних полков. Вблизи вырыли глубокие окопы; я забирался в них и смотрел вверх до того момента, когда при выходе из пике от самолета отделялись бомбы. Тогда я прижимался к дну окопа, дожидаясь разрывов падающих бомб. В окопе можно погибнуть только от прямого попадания бомбы, но вероятность такого попадания очень мала.
Гитлеровцы порой бросали в атаку и румынскую пехоту, даже не успев переодеть мобилизованных новобранцев в форму. Я видел как толпа румынских солдат бежала на наши позиции. Их встречал плотный пулеметный и артиллерийский огонь. Многие падали убитыми или раненными, а остальные поворачивали обратно, но там они попадали под пулемётный огонь фашистских заградительных отрядов. В конце концов румыны, побросав оружие и подняв руки, бежали к нам сдаваться в плен.
Были и развлечения для наших офицеров. В Румынии на занятой нами территории ещё продолжали работать полулегально публичные дома. В них побывали и отдельные наши офицеры. К стыду приходится сказать, что один из офицеров, расплатившись облигациями, умудрился стащить со столика у спящей проститутки дамские часики; он сам хвастался, показывая их. Но что говорить об одном офицере, когда наш «доблестный» командир Затульский забрался в самый шикарный бордель и пропадал там, пьянствуя и развратничая, целыми неделями, в то время как остатки полка вели бои.
Наконец лопнуло терпение у представителя «СМЕРШ’а», он не скрывал что послал донесение в свои органы и дополнительно накатал «телегу» в военную прокуратуру. Через несколько дней приехал майор-дознаватель, который собрал свидетельские показания, но самого героя Затульского допросить не удалось: тот всё ещё пребывал в публичном доме. Как раз в конце дознания началась очередная бомбежка, и майор из прокуратуры, сказав что ему теперь всё совершенно ясно, быстро уехал. Очевидно, факты подействовали, военная прокуратура проявила решительность, и больше мы Затульского не видели. Говорили что его арестовали прямо в борделе, разжаловали и отправили в штрафной батальон.
Уже через неделю в полк прибыл новый командир, полковник Авраменко. Это был вежливый, опытный артиллерист. Я не знаю кто он по национальности, но ко мне он всегда относился доброжелательно. Позже как-то в разговоре Авраменко упомянул, что раньше он командовал артиллерией корпуса, но во время весенней распутицы, пожалев местное население, недостаточно нагружал его (как я описывал раньше) и не смог обеспечить снабжение боеприпасами. За это его послали с понижением в должности командовать нашим полком. Мы теряли свои орудия не только в бою, но и по причине поломок, о которых полезно узнать конструкторам (и, я надеюсь, интересно будет прочитать моему другу Стонику, проработавшему военпредом до ухода на пенсию). При перемещениях полка, орудия на прицепе у быстроходных студебеккеров на плохих дорогах подвергались сотрясениям, и при резонансе возникали вибрации. В результате люльки орудий получали поперечные трещины и иногда ломались как раз по середине. На люльке находились полозки, по которым скользили направляющие ствола при откате. Конечно, после таких поломок орудие подлежало списывать (с наказанием виновных конструкторов и военпредов). Но я привозил орудия в армейские мастерские, где мастера-умельцы сваривали люльку по месту трещины. Если после сварки полозки обеих частей находились на одной прямой (т. е. были со-осны), то мы производили два-три контрольных выстрела и считали орудие боеспособным. Если же при сварке люльку поводило, то стрелять было опасно, и орудие браковалось. Конечно, честно говоря, ни один самый опытный конструктор не мог предположить что возможны такие поломки, ни в одном учебнике по проектированию орудий они не упоминались. Возможно, это первое сообщение по данному вопросу.
Ещё до прихода в полк Авраменко, а затем и при нём, мы потеряли в боях и от поломок ещё несколько орудий; в результате у нас остались боеспособными всего два орудия. Оценив обстановку, полковник вызвал меня и доверительно сказал:
— Вы, надеюсь, понимаете, что полку воевать с двумя орудиями по меньшей мере несерьёзно. Нам надо уходить на переформировку, но для ускорения решения нужно избавиться и от оставшихся орудий. Можете ли вы найти веские основания чтобы сдать орудия в капитальный ремонт?
— Конечно, — ответил я, — после того, как полк прошёл с боями тысячу двести километров, можно найти основания для сдачи орудий. Я могу доложить Вам подробности.
— Сейчас мне детали не нужны. Напишите акт и подпишите, а я завизирую.
— Разрешите исполнять?
— Действуйте!
Я ещё раз осмотрел орудия; оказалось, что из-за износа зазоры в ходовых частях стали недопустимо большими. В одном орудии люлька после поломки была сварена. Все это изложил в акте, который, бегло просмотрев, полковник завизировал. Далее я доставил орудия на прицепе у студебеккеров в армейские артмастерские, там их приняли без возражений и сказали что для замены ходовых частей и повреждённой люльки орудия отправят в тыловые мастерские фронта. Я вернулся в полк без орудий, доложил Авраменко, он меня похвалил.
Личный состав полка сняли с боевых позиций и на оставшихся у нас машинах направили на кратковременный отдых в Молдавию, вблизи города Бельцы.
