В своём домашнем архиве нашёл рукопись своего давнего, но так до сих пор, к сожалению, не опубликованного очерка о комиссаре И.П. Колбаско. В 1991 году, когда очерк был написан, опубликовать его не удалось по причине партийно-идеологической цензуры, а потом, уже после развала СССР, обличать большевизм стало уже не актуальным…ПРИГОВОРЕНЫ К ЗАБВЕНИЮ?
Из истории имён не выкинешь: её в одинаковой мере делают и герои, и негерои. Из советской же военной мемуаристики, претендующей на немалую долю истины в трактовке былого, - запросто. Что поделаешь, таковы догматы ещё господствующей коммунистической идеологии: народу разрешается знать только о героях, причём исключительно идеализированных официальной пропагандой.
Так в нашей военно-исторической литературе, что называется, «Заживо» оказались «погребёнными» сотни, тысячи имён людей, поступки которых по тем или иным мотивам не удовлетворяли воспитанные на пристрастие к лакировке действительности вкусы партийных идеологов. И ладно если бы забвению таким недостойным способом предавались имена и судьбы изменников, подонков, палачей. Так, нет – насильственным замалчиванием нелицеприятной правды ко всем последним, по сути, идеологические цензоры приравняли и многих кристально честных пред Родиной наших с вами соотечественников.
В списке негласно приговорённых быть вычеркнутым из памяти народа, а, значит, и из истории, до сих пор значится и никогда не претендовавший на право зваться героем, но и не опозоривший ничем звание гражданина, фронтовика профессиональный армейский политработник Иван Павлович Колбаско.
Его «вина» - в своём первом бою с фашистами, будучи военным комиссаром, не предотвратил «Предательских» действий командира полка. То есть в том, что якобы пренебрёг одним из основных требований небезызвестного Указа от 16 июля 1941 года – обязанностью самолично расстреливать трусов, паникёров, изменников…
…Кто накануне Великой Отечественной не знал в Среднеазиатском военном округе майора Владимира Трубникова!? По крайней мере, в кавалерийских частях его имя было на слуху у всех и каждого: лихой конник, неизменно бьющий на конно-спортивных соревнованиях окружного уровня прежние рекорды и устанавливающий новые и особенно в барьерной скачке на две тысячи метров. Орденоносец – ордена Красной Звезды удостоен именно за отличную подготовку и выучку строевых коней. Сам всемирно известный академик Павлов консультировал его в вопросах особенностей физиологии лошади. Любимец инспектора кавалерии РККА легендарного О.И. Городовикова: Ока Иванович за успехи в службе даже наградил его элитным арабским скакуном – жеребцом-чемпионом «Батыром». Наконец, Трубников – преуспевающий на стезе кавалерийского военачальника командир одного из лучших в САВО полков!
Премного наслышан о майоре был и батальонный комиссар Колбаско. Как-никак сам из числа кавалеристов-туркестанцев. Правда, лично с Трубниковым знаком не был, но надежды на это не терял. И такой случай представился. 17 июля 1941 года. На железнодорожных путях Ташкентского вокзала. У теплушек ждущих отправления на запад, к линии фронта, эшелонов 21-й горнокавалерийской дивизии.
Безошибочно определив в высоком, светлом, богатырского телосложения майоре разыскиваемого им командира 112-го горнокавалерийского полка, батальонный комиссар подошёл, представился, протянул мобпредписание: работник аппарата политуправления САВО товарищ Колбаско И.П. на основании Указа Президиума Верховного Совета СССР от 16 июля 1941 года «О реорганизации органов политической пропаганды и ведении института военных комиссаров в Рабочее-Крестьянской Красной Армии» с сегодняшнего дня назначается военным комиссаром вверенного товарищу Трубникову полка. Не довелось обоим вместе служить в мирное время, но вот зато выпало в военное.
Они подружились, командир и комиссар. Не могли не подружиться – слишком много общего объединяло их. Прежде всего, конечно, схожесть армейской биографии: в ряды Красной Армии пришли добровольцами, ещё в Гражданскую, причём ещё почти мальчишками. В одних и тех же краях на Украине рубались с белыми и махновцами, а в песках и горах Средней Азии, куда потом забросила военная судьба, - с басмачами. Оба страстные любители верховой езды. Категорические противники высокомерного, комчванского отношения к подчинённым. Да и просто по-человечески понравились друг другу.
Сразу нашёл Иван Павлович общий язык и с другими должностными лицами полка. Особенно обрадовался тому обстоятельству, что помощник Трубников а по строевой части капитан Петр Горелый – земляк, такой же черниговец.
Объединяло Колбаско с новыми сослуживцами и твёрдая, едва ли не фанатичная вера в скорую победу на д врагом. Как это и не горько сегодня признавать, но был батальонный комиссар одним из представителей той когорты пламенных большевистских агитаторов и организаторов, которые, самим легко уверовав в «святую» ложь официальной демагогии, и других побуждали веровать в неё своей искренней, но невзыскательной убеждённостью. Например, в высокопарное хвастовство лёгкой и быстрой расправы РККАА над любым агрессором.
Но мало того, что шапкозакидательскими настроениями заражал людей устным словом, но ведь ещё – и это куда большую аудиторию! – ещё и словом печатным.
Да, это – факт: Иван Павлович не только не чурался, но и считал за долг выступать в военной прессе с пропагандистскими статьями. Сказывался опыт прежней службы в должности редактора многотиражной газеты «Конник» во всём том же САВО.
Так, меньше чем за неделю до назначения Колбаско в полк Трубникова окружная газета «Фрунзевец» под хлёсткий рубрикой «Как мы били немцев» опубликовала сравнительно большую по объёму его статью, в которой он легковесно опираясь на свой личный опыт партизанских нападений в начале 1918 года на эшелоны оккупационных частей кайзеровской армии, побуждал читателей, мягко говоря, также легковесно подходить к оцнке боевой мощи гитлеровского вермахта.
Дорого впоследствии стоил ему подобный ура-патриотизм. Однако дорого не только потому, что расплата обернулась печатью личных нравственных мучений, но и потому, что взыскивали за это люди, которые ещё продолжали верить в сталинско-ворошиловское: «Победим малой кровью и на чужой территории!». Точнее, бессовестно делали вид, что верят…
…Только ли проскуртово ложе цензорских ограничений толкает военных мемуаристов к необъективному отражению отдельных не лучших событий истории? Имеется повод полагать, что нет. Прослеживается закономерность: чем выше во время описываемых им каких-то драматических событий были у автора мемуаров чин и должностное положение, тем явственней его боязнь взять на себя свою долю ответственности за боевые неудачи и поражения наших войск. И вот для того, чтобы обелить себя как военачальника (если, конечно, действительно в чём-то был серьезно повинен), и используется в лучшем случае полуправда.
Генерал-полковник Ока Иванович Городовиков, воспетый «былинниками речистыми» лишь за Гражданскую, к горькому сожалению, ни в чём не отстал от иных псевдоправдивых мемуаристов. Иными словами, тоже умудрился посредством пера – а бумага, как известно, сё стерпит! – откреститься от многого не красящего его как стратега. Убедительное доказательство тому – его трактовка судьбы 21-й горнокавалерийской дивизии в её первом же бою в Великой Отечественной войне.
…Двадцать первая, прибывшая в состав формируемой Городовиковым в брянских лесах под Суражом конной группы, спущенным сверху боевым приказом - в интересах оперативной группы генерала В.Я. Качалова совершить под Смоленском рейд на тылам танковых полчищ Гудериана - теоретически не обрекалась на разгром. Напротив, задача диктовалась реальными условиями боевой обстановки и по всем выкладкам была вполне по плечу отлично вышколенному, неплохо по тем временам вооружённому и оснащённому соединению. В этом Оку Ивановича упрекнуть нельзя: в своих появившихся позже в открытой печати оценках названной дивизии он прав и точен. Давайте и мы вслед за ним восхитимся высоким уровнем слаженности и облученности конников полковника Якуба Кулиева, комдива-21: выдвижение в район севернее Рославля произведено стремительно и максимально скрытно. На марше царила безупречная организованность.
Особенно безукоризненно по отношению к требованиям Полевого устава красной конницы двигался 112-й горнокавалерийский полк, составивший вместе с 23-м отдельным бронетанковым дивизионом капитана Трофима Волосожара правую колонну дивизии. И вправду, не зря Городовиков всегда восхищался Трубниковым как блестящим кавалерийским командиром: за пять ночей изнурительного перехода полк и танкисты ни разу не попали в поле зрения вражеской разведки. Более того, им удалось остаться незамеченными даже для наиболее крупных колонн беженцев. И это, отметим, тогда, когда другая колонна соединения – левая – не только не избежала нападений со стороны диверсантов и лазутчиков, но и в ходе марша подверглась бомбардировке с воздуха.
В общем, всё обещало соединению успех в первом бою. Но, увы, только обещало, ибо в последний момент вмешались не зависящие ни от кого в двадцать первой обстоятельства. Обстоятельства, основное из которых, как не крути, - это граничащая с преступным нерасторопность и возмутительная пассивность штаба генерал-полковника О.И. Городовикова.
Впрочем, об этом в статьях и книгах О.И. Городовикова и его ближайших сподвижников по руководству второй внештатной конной группой не найдёте ни строчки. Зато в избытке познакомитесь с размашистыми рассуждениями этих авторов об истоках массового героизма советского народа, о восхищении мужеством твёрдостью духа красных кавалеристов. Чего-чего, а забалтывать правду мы научились мастерски. Сознательно и преднамеренно заболтали и такую…
…Ещё за несколько считанных часов до внезапного столкновения с немцами 112-й горнокавалерийский полк, как и всю 21-ю горнокавалерийскую дивизию, можно было спасти. Сделать это руководству конной группы, имеющей в своём распоряжении и офицеров связи, призванных выполнять роль фельдъегерей, и достаточное количество радиосредств не составляло труда. Если в первой половине дня первого августа сорок первого складывающаяся в районе смоленских райцентров Шумячи и Рославль, где Гудериан перешёл в наступление, была неясна и противоречива, то к вечеру нельзя было не утвердиться в очевидном: фронт нашей обороны в Присожье рухнул, гитлеровцы сделали тридцатикилометровый рывок в Рославлю. Беглого взгляда на карту любому искушённому в военном искусстве было бы достаточным, чтобы, окажись он на месте Городовикова, немедленно поспешить с изменением дивизии Кулиева боевой задачи: в полном неведении о грозящей им опасности её колонны продолжали форсированным маршем двигаться вдоль правого крыла обороны 13-й армии на север – теперь уже прямо во фланг прорвавшимся под самый Рославль танковым и моторизованным соединениям Гудериана!
Инспектор кавалерии РККА же не поспешил и, судя по всему, даже не намеревался этого сделать…
…Они, командир и комиссар, жаждали часа, когда придётся повести возглавляемый полк в бой. Они как военачальники не оплошали в своём первом бою.
О наличии впереди противника разведка доложила своевременно и точно. Трубников и Колбаско оценили обстановку взвешенно и трезво. Сомнений не появилось: атака должна принести успех.
И вот сигнальная ракета надвое, перпендикулярно Варшавскому шоссе располосовала сырую мглу ночи над деревней Криволес. Заблаговременно развернувшиеся в боевой порядок сабельные и бронетанковые эскадроны рванулись вперёд. Какие-то считанные минуты и конно-броневая лава неудержимом порыве захлестнула деревенские улицы. Не было там врагу спасения. Захваченные врасплох, ничего от страха не понимающие, его солдаты в нижнем белье выпрыгивали из окон домов и кабин автомашин и ту же попадали или под острые, беспощадные клиники и или же под гусеницы танков БТ и колёса тяжёлых бронемашин. Многие из них, наверное, и за секунду до своего страшного, бесславного конца так и не сумели чётко осознать: что это – кошмарный сон или не менее кошмарная явь?!
Успех был полным: беспечно заночевавшие в Криволесе и обременённые обозами подразделения тылового обеспечения 4-й танковой дивизии немцев перестали существовать. Однако не стоило бы Трубникову и Колбаско излишне радоваться первой победе, но они радовались, не скрывая перед друг другом своих эмоций. Впрочем, их можно понять: слепая вера в авторитет Городовикова не позволяла и мысли допустить, что по пути к группе Качалова могут повстречать не десант противника, а силы куда более значительные. Ещё бы! Сам Ока Иванович накануне совершения марша твёрдо заверил их в невозможности последнего. Как они, воспитанные на безоговорочном поклонении традициям и героям Первой конной, посмели бы усомниться в услышанном из его уст?
Снова свернув полк с бронетанковый дивизион в походную колонну, они повели их туда, куда и преписывал вести всё ещё не отменённый приказ Городовикова – к Стодолищу. Откуда майору и батальонному комиссару было знать, что везде по маршруту движения и возглавляемой ими правой колонны, и соседней левой находятся уже изготовившиеся к бою лучшие танковые и моторизованные части Гудериана. Почему в таком случае не проявила себя полковая разведка? Не станем пенять на неё: до начала боя за Криволес она ещё не достигла зоны дислокации ядра действующего в этом районе 24-го моторизованного корпуса врага, а после – фашисты сами нанесли внезапный упреждающий удар…
Название этой реки – Остёр – на всю оставшуюся жизнь запомнили даже рядовые бойцы сто двенадцатого полка. Запомнили, ибо её неширокое и извилистое русло в то роковое утро 2 августа 1941 года поделило их на обречённых к позору и на тех, кому небо ниспослало шанс, сохраняя организованность в строю, вырваться из огненного мешка и стать затем ядром к возрождению по сути уже уничтоженного фашистами полка.
Когда от прямого попадания артиллерийского снаряда вместе с не успевшим вступить на правый берег личным составом расчёта зенитного пулемёта взлетел в воздух гневковский мост, командир и комиссар уже находились на южной опушке гневковского леса. Так они оказались в числе обречённых на насильственный «позор». Правда, тогда этого никто из них не ведал, в том числе, пожалуй, даже и сам автор-исполнитель предстоящей трагедии сто двенадцатого полка – генерал танковых войск барон Гейер фон Швеппенбург – командир гудериановского 24-го моторизованного корпуса. Вряд ли, думается, названный немецкий военачальник, раб самой железной и правильно логики, педантичный осмотрительности и лисий осторожности, приступая в то утро к поспешной разработке и осуществлению операции по уничтожению невесть откуда здесь вдруг взявшейся советской кавалерии, мог заранее предполагать, что неразумно-упрямое движение красных вперёд – прямо на стволы сотен его, барона Гейера фон Швеппенбурга, танков и полевых орудий - это отнюдь не предтеча флангового контрудара со стороны войск советского генерала И.Ф. Кузнецова, командующего Центральным фронтом, а всего лишь попытка разобраться в обстановке «заблудившейся» во вражеском тылу по вине своих же горе-генералов кавалерийской части…
Однако, впрочем, гитлеровский стратег не напрасно осторожничал, примеряясь к полководческому мастерству неизвестных ему майора Трубников аи батальонного комиссара Колбаско. Не потеряв самообладание, под шквальным огнём, они приступили к немедленным решительным действиям. Правда, вновь оговоримся, поступки обоих всё ещё диктовались убеждением, что перед ними снова десант.
Спешив головной, первый по номеру, сабельный эскадрон, Трубников и Колбаско усилили его танками и бронемашинами и бросили в атаку.
С опушки леса и без бинокля было прекрасно видно, как стрелковая цепь стремительным броском уверенно достигла западной околицы Гневково. Вот наши бойцы, ведя на ходу прицельный огонь из самозарядных винтовок, уже почти достигли позиций, поспешно оборудованных врагом у соседней к Гневково деревни Рязаново-Ворошилово. Какая-то сотня последних шагов и, если противник не поторопится унести ноги, рукопашной не миновать. А уж в ней-то, где пуля – дура, а штык – молодец, нам никогда не было равных.
В общем, близок, очень близок желанный успех. Но что это? Что!? В упор заговорили ранее молчавшие орудия затаившихся в засаде немецких танков, ещё яростней взахлёб заработали пулемёты. Цепь дрогнула и, словно ударившись грудью о незримую преграду, и без команды дружно упала в хлебные колосья несжатого ржаного поля. Практически одновременно спичечными коробками вспыхнули краснозвёздные танки сопровождения: бронебойно-зажигательные пули фашистских пулемётчиков прицельно изрешетили взгроможденные поверх брони двигателей бензобаки с чистейшим авиационным бензином. Окрестность утонула в разрывах артиллерийских снарядов.
- Нет, это – не десант! – только сейчас страшная правда происходящего дошла до сознания майора и батальонного комиссара. – Впереди во много раз превосходящие силы вражеских танковых и мотопехоты.
Но Трубников не был бы тем вдумчивым, расчётливым кавалерийским командиром, которым его знали сослуживцы по САВО, если бы не нашёл и сейчас грамотного тактического решения. Так от его опытного взгляда не ускользнуло то обстоятельство, что, несмотря на превосходство немцев в огневой и броневой мощи, система обороны ими организованна из рук вон плохо – так окапываются, когда ты на марше вдруг оказываешься врасплох захваченным внезапной атакой противника. А, следовательно, усиление напора с фронта за счёт огневой поддержки полковой артиллерийской батареи в сочетании с одновременными фланговыми ударами со стороны других сабельных эскадронов непременно вынудят фашистов к отступлению.
Комиссар немедленно утвердил это решение как наиболее приемлемое
Незамедлительно отданы необходимые команды и распоряжения, Но тут командира и комиссара ждала новая и более драматическая неприятность: поддержать атаку 1-го эскадрона некому. Налицо в гневковском лесу лишь полуэскадрон связи да взвод ПВО при трёх зенитных пулемётах.
Приказав уцелевшим БТэшкам и броневикам огнём с места обеспечить отход 1-го эскадрона к лесу (эскадрон в это время связками гранат отбивался от атакующих его немецких танков), майор и батальонный комиссар занялись организацией поиска главных сил возглавляемого полк. Вскоре вернувшиеся назад дозоры донесли безрадостную весть: «потерявшееся» ядро под руководством помощника командира полка по строевой части капитана Петра Гореловго и начальника штаба полка капитана Хасана Харазия ведёт бой в окружении на левом берегу Остра у деревни Пустосёл. Оно оказалось отрезным от правобережной группировки в результате уничтожения противником гневковского моста. Пробиться туда без потерь невозможно – открытая, как на ладони, пойма реки с окрестных высот надёжно контролируется миномётными батареями противника. Единственная надежды – совершить прорыв под покровом ночных сумерек…
Это и стало «предательством» майора Владимира Трубникова: специально-де завёл полк в ловушку. Это одновременно было и «малодушием» батальонного комиссара Ивана Колбаско – вовремя, дескать, не рассмотрел «Предательских» действий командира полка, к которому был приставлен как комиссар, и не пресёк их пистолетным выстрелом.
Так они своей головой расплачивались они теперь за просчёты и самоуверенность Городовикова и его штаба. К чести обоих, командира и комиссара, стоит сказать, что осознавая свою обреченность предстать перед судом военного трибунала, они тем не менее ни на миг не позволили тогда себе забыть о спасении жизней находившихся сейчас рядом подчинённых. Так, это именно они, командир и комиссар, малочисленными силами организовали оборону подступов к Остру, чем не позволили атакующим танкам и мотопехоте Гейера фон Швеппенбурга, стремящегося ударом с севера в одночасье покончить с левобережной группировкой сто двенадцатого полка, продвинуться ни на метр вперёд.
Это именно они, майор и батальонный комиссар, разработали и осуществили сравнительно удачный прорыв на другой берег Остра ядра сабельного 1-го эскадрона и бронеколонны из полутора десятков уже истративших наличный боезапас тяжёлых броневиков.
Это они, командир и комиссар, до последней минуты боя руководили отрядом прикрытия. И нет их вины в том, что навечно под сенью красивейшего по своим неповторимым пейзажам гневковского леса – и у самой деревни, и в пойме Остра, тогда остались лежать убитыми десятки сабельников, пулемётчиков, связистов, танкистов…
Смерть и плен обошли тогда стороной командира и комиссара, хотя от пуль они на поле боя не прятались. Не обошёл лишь незаслуженный и оскорбительный позор.
Из истории, как из песни, слов не выкинешь. Да, это правда: Трубников вышел к своим гораздо позже, чем остатки возглавляемого им полка – один, грязный, в изодранном и окровавленном обмундировании, морально подавленный.
Презрительно относясь к кровоточащим ранам своего недавнего любимца, к его невнятным и сбивчивым объяснениям причин поражения полка, генерал-полковник Ока Иванович Городовиков если и не санкционировал передачу майора в руки Особого отдела 13-й армии, то, по меньшей мере, не воспротивился этому. Приговор был скорым и неправедным – расстрелять.
А что же Колбаско? Неужели и он разделил печальную участь своего друга и побратима? Нет, ему чудом повезло: вырвался из окружения не в расположении штаба конной группы Городовикова, а соседнего к Центральному Фронта резервных армий. Разумеется, допросов у армейских контрразведчиков не избежал, но здесь, в отличие от Особого отдела 13-й армии более объективно подошли к изучению причин поражения 112-го горнокавалерийского полка. Но избежав расстрела, батальонный комиссар не избежал негласного клейма человека, уже однажды «оступившегося». К осени сорок первого, формально восстановленный в правах и в воинском звании, он вернётся в ряду 21-й горнокавалерийской дивизии. Однако особого доверия к себе уже не встретит…
…Так уж устроен человек – не всегда способен противостоять своим амбициям. А коль это есть истина из числа аксиом психологии как науки, то, казалось бы, и не надо грешить на тех авторов военных мемуаров, которые откровенны в своей искажённой трактовке истории. И всё-таки, убеждён, обличать подобных мемуаристов следует. Дело в том, что пребывающий в плену личных амбиций автор не только сродни самому жестокому цензору, но и пострашней его: он обращается ко лжи или многоточию там, где должна быть правда и ничего кроме правды, отнюдь не в силу служебного долга, как цензор, - раб, слепой слуга и страж догматов официальной господствующей идеологии, - а в силу исключительно изъянов собственной совести.
Иначе говоря, цензор насильственно принуждает лгать даже самые честные из рукописей, но не их авторов, а недобросовестный мемуарист – самого себя, а, значит, и свою рукопись.
К чему все эти рассуждения? А для достижения единственной цели – доказать, что имя батальонного комиссара И.П. Колбаско из боевой летописи 21-й горнокавалерийской дивизии вымарано в первую очередь не идеологической цензурой, а самими мемуаристами, для которых полная правда о произошедшей 2 августа 1941 года под Шумячами трагедии равносильна самообвинению, попытке снести и разоблачить псевдонародных- назначенных таковыми официальной пропагандой – героев и кумиров.
Генерал-полковник О.И. Городовиков не снизошёл в своих публикациях до покаяния перед конниками двадцать первой. До покаяния, что это во многом именно по его прямой вине 2-й конная группа не только не оправдала возглашаемые на неё Ставкой Верховного Командования надежды, но и даже не сумела принять качества воинского объединения. Он, напротив, возвёл себе в заслугу мужество и подвиг, совершённый под Шумячами обреченных им на погибель конников.
Разумеется, «красный степной орёл» и близко не упомянул в статьях и мемуарах имён и судеб майора Трубникова и батальонного комиссара Колбаско. Но именно с его так сказать подачи началась в советской мемуаристики кампания по замалчиванию имён этих двух достойных воинов, а то и вообще по распространению клеветы в их адрес.
Однако, к счастью, книг таких издано пока мало – всего двух авторов.
Один – бывший начальник особого отдела 21-й горнокавалерийской дивизии, военный пенсионер системы КГБ, подполковник в отставке. Другой – бывший начальник штаба 112-го горнокавалерийского полка, пенсионер Министерства обороны, генерал-лейтенант в отставке.
Вот каково отношение к Трубникову и Колбаско первого: фамилию майора в своих текстах упоминает лишь мимоходом, да и то лишь потому, чтобы у читателя не создалось впечатление, что полком в первом бою никто не руководил. Преднамеренно не ставит перед фамилией Трубникова инициалов тогда, как командиров других кавполков дивизии к месту и ни к месту величает по имени-отчеству. О Колбаско же ни слова, ни полнамёка, словно и не было в сто двенадцатом даже должности военкома.
Необходимость смены командования в сто двенадцатом полку объясняет тем явно надуманным обстоятельством, что здесь, дескать, были вскрыты серьёзные и непростительные недостатки в стиле руководства.
Второй же автор ни Трубникова, ни Колбаско ни разу не называет ни по имени, ни даже по фамилии – просто некие безликие командир и комиссар. А чтобы вообще избежать «неделикатной» темы о «расстрельной» роли контрразведчиков в судьбе командира и комиссара отделывается правдоподобной ложью. Он не развязывает, а разрубает гордиев узел – просто-напросто «убивает» майор и батальонного комиссара: якобы в ночь прорыва с берегов Остра в сторону Рославля оба двигались в авангарде. Вдруг внезапный артобстрел. Все залегли, а когда подняли головы – там, где только что находились командир и комиссар – дымящаяся воронка. Дальше – многоточие. Эдакая бессловесная скорбь по павшим…
Однако ложь всегда останется ложью, даже если она сказана во благо. Правда же, как теперь знаем, заключена ни в словах перечисленных мемуаристов. Так, касательно Трубникова – она в до сих пор не рассекреченных архивов спецхранов. Даже супруга майора, городскому судье узбекского Намангана, официальные инстанции не сказали правду: Ваш супруг пропал без вести…
А вот на судьбу И.П. Колбаско некоторый свет пролил Архив военно-медицинских документов. В его фондах совсем недавно удалось отыскать следующий документ: «Комиссар 67-го горнокавалерийского полка батальонный комиссар Колбаско И.П. 1901 года рождения на фронте Великой Отечественной войны получил 15 сентября 1941 года множественное минно-осколочное ранение шеи, мягких тканей левого плеча и левого предплечья с повреждением локтевого нерва и находился до 27 октября 1941 г. на излечении в ряде госпиталей…».
Вот оказывается насколько не доверяли в дивизии вернувшемуся в неё Ивану Павловичу: послали комиссаром не в родной для него 112-й горнокавалерийский, а 67-й! Чтобы понять скрытый злой смысл этого назначения, надо знать следующее: с конца августа 1941 года сто двенадцатый полк представлял собой боевую мощь всей обескровленной в предыдущих боях. Так, полковник Я. Кулиев, потеря надежду восполнить чудовищные потери за счёт маршевых подразделений Брянского фонта, принял решение всю наличную живую силу (а это, главным образом, уже были бойцы обозов, собрать в один кулак, но под знаменем 112-го горнокавалерийского полка. Остальные части продолжали существовать номинально – с десяток человек, охраняющих Боевое Знамя части.
Таким образом, батальонный комиссар Колбаско в должности военкома 67-го горнокавалерийского полка оказался полководцем без войска. В то время как все другие уцелевшие в первом бою представители старшего командного состав сто двенадцатого полка остались в своих прежних должностях: судьба уберегла их от «соучастия» в «предательстве» Трубникова…
Несомненно, Иван Павлович делал всё возможное, чтобы вернуть былое доверие к себе – в схватках с врагом всегда был на линии огня. Доказательство тому – характер полученных 15 сентября ранение. Для непосвящённых: миномётные залпы из-за дальности расстояния не могут накрыть район базирования дивизионного тыла, а только передовой район обороны…
Однако, похоже, и пролитая кровь не смыла в полной мере с Колбаско павшего на него недоверия особистов. А иначе чем объяснить тот факт, что через год, после окончательного выздоровления и нового откомандирования из Ташкента в ряды действующей армии, он был назначен ни комиссаром полка или даже выше (с учётом боевого опыта), а всего лишь комиссаром отдельного стрелкового батальона. А это – понижение в статусе…
Или – встретив войну в чине равном воинскому званию «майор» (знаки различия батальонного комиссара И.П. Колбаско был удостоен ещё 22 февраля 1939 года), он до Победы так и не вырос ни на «звёздочку», будучи отправленным в запас в звании всё того же майора…
А, впрочем, кто осмелится утверждать, что людей, что людей, даже случайно оказавшихся свидетелями подлинной – преступной, античеловеческой – сущности тоталитарного государства, это самое тоталитарное государство не пытается растоптать, уничтожить? Так было и так будет в любой стране, где властвует какая-то или чья-то – называйте как хотите –диктатура. В стране, где ум, честь и совесть из что называется из «высших соображений» корректируются, а то и бессовестно вымарываются идеологической цензурой.
Хотим мы этого или нет, но чем дальше будем отходить от системы тоталитарного государства к правовому, подлинно демократическому, тем с большим количеством белых пятен прошедшей войны (да и всей отечественной истории в целом тоже) ещё столкнёмся. Столкнёмся, чтобы вживую хлебнуть горькой и нелицеприятной правды, ибо только приобщение к правде истории лекарство от приобретённой за минувшие десятилетия привычки – и не только в мемуарах – лгать, лицемерить, тиранствовать.
Столкнёмся, чтобы попросить запоздалое прощение у таких людей, как майор В.И. Трубников, комиссар Колбаско, как все безвинно погибшие под Шумячами бойцы и командиры двадцать первой горнокавалерийской…
Столкнёмся, чтобы не позволить когда-либо ещё раз ввергнуть себя в рабское, оскорбительное состояние «винтиков» истории.
Да будет так!..
Старший лейтенант Юрий РЖЕВЦЕВ.
Весна 1991 года, г. Киев.
