https://www.proza.ru/2016/03/30/675 Комбат
Галина Преториус
Надпись на майке: «МОЙ ПРАДЕД –
комбат 351-го отдельного
истребительного противотанкового
дивизиона 271 стрелковой дивизии»
https://www.proza.ru/pics/2016/03/30/675.jpg 
Догнала все-таки война КОМБАТА. Она гналась за ним с февраля сорок второго …
Ветер швырял колючий снег в лицо, обжигал морозом, но артиллеристам было нестерпимо жарко. Третий час разрывы снарядов оглушали измотанных боем людей. Война яростно смешивала краски – красное и черное с белым, бросая на белый снег взорванные комья земли и алую кровь солдат. Она сбила КОМБАТА, швырнув в него горсть железа. Осколки острыми зубами впились в ногу и, лизнув живот, оставили на теле зияющие раны. Боль перебила дыхание. Задыхаясь, он пытался не дышать. Казалось, что так, не пульсируя, боль притупляется. Но это не помогало. Помогло забытье, в которое он впал от огромной потери крови. Обессиленного и обескровленного, засыпанного землей, отыскали бойцы своего командира. Словно сквозь толстый слой воды увидел он склонившееся над ним почерневшее, обожженное лицо. Не старый, но седой, с пожелтевшими от махорки усами склонился над ним старшина. Артиллеристы с давних времен носили усы, а комбат был совсем безусым мальчишкой. Бойцы по-отечески опекали своего командира, ценя его за самоотверженность, справедливость, заботу о солдатах, что на войне так много значит.
-Потерпи, сынок, потерпи,- приговаривал старшина, стирая с лица шершавой рукой черный снег.
Окруженные клубами пара от тяжелого дыхания, подоспели измотанные боем солдаты. Осторожно переложили комбата на плащ-палатку. Но даже эти бережные движения причиняли нестерпимую боль, опрокинувшую его вновь в пропасть беспамятства.
Очнулся в маленькой, чудом уцелевшей деревенской избе, на полу, застеленном колкой соломой. Вокруг стонали, бредили, кричали раненые.
Бинты уже не впитывали кровь. Она сочилась на промокшую солому.
Вдруг к щеке прикоснулась мамина рука. Сухая, мягкая, маленькая, она гладила его, как в детстве. Хотя уже с младенчества мама обращалась с ним, как со взрослым – никогда не сюсюкала и не причитала, когда он разбивал нос или обдирал, свалившись с дерева, коленки.
-Заживет! - успокаивала она сына.
Он никогда не слышал, чтобы мама молилась, а сейчас ее губы шептали:
-Господи! Помоги моему мальчику! Родной мой! Родной мой!
Слезы сами выливались из глаз и мгновенно высыхали. Сознание то включалось, то мгновенно гасло. Силы уходили вместе с кровью.
Он не почувствовал, когда его положили на операционный стол. Но через
секунду, придя в себя, увидел уставшие, полные сострадания глаза хирурга:
-Держись, комбат! Даже спирта нету, парень, чтобы помочь тебе! Кричи –
легче будет.
Но кричать он не умел. Он умел терпеть. Было в кого.
Тоненькая, хрупкая мама девчонкой ушла на фронт. Воевала с белополяками. Служила в армейской разведке. Не раз, переодевшись в яркий цыганский наряд, переходила линию фронта. Необычную - голубоглазую - цыганку с улыбкой встречали даже важные штабные офицеры противника. Она с жаром обещала им продвижение по службе, страстную любовь. И всегда умудрялась приносить важные сведения. Однажды, слишком осмелев, стащила прямо со стола дежурного офицера отпечатанное на машинке секретное донесение, за что получила от командования награду, а от своего непосредственного командира взыскание
-за смертельный риск, которому она себя подвергла. Но в этом была вся она – независимая, стремительная, отважная.
Отец – кадровый офицер. Человек мягкий, домашний, уютный, был больше похож на писателя или учителя словесности.
Комбат был в мать. Сила воли была железной. Он умел терпеть боль. Но ЭТА была выше человеческих сил. Прошедший все круги фронтового ада, хирург знал это лучше других. Ему нечем было облегчить мучения лежащего перед ним совсем мальчика – умирающего комбата. Единственное, что было в его силах - прооперировать, как можно быстрее, чтобы закончились страдания под скальпелем. Сестра еле успевала промокать тяжелые капли пота со лба то доктора, то комбата.
– Мне больно, а он молчит!
– Комбат, ты жив?- хирург метнул тревожный взгляд из-под маски
на раненого. Наложив последний шов, словно напутствуя, сказал:
- Держись, терпеть придётся ещё долго. И неизвестно, насколько она тебя отпустит – война.
А война, захлебываясь от собственной алчности, не успевала проглотить всего, что сама же наготовила - боль, смерть, ужас.
И комбат выжил. Отправляя его в тыловой госпиталь, майор медицинской службы, на всю жизнь запомнивший этого несгибаемого лейтенанта, мысленно перекрестил его.
Много лет комбат старался не вспоминать тот страшный день, когда он
выиграл бой с войной. Он не любил разговоров о ней. Словно дал обет молчания.
Жизнь неслась, даря встречи, разлуки, надежды, разочарования, любовь.
Любовь, подарившую ему преданную жену, трех дочерей, внуков, правнуков.
Комбат не верил в Бога. В храме был лишь однажды, когда в младенчестве, тайком от партийных родителей, его крестила бабушка. Но жил по православным законам, охраняя законы государственные. Работая сначала следователем, потом прокурором, встречаясь с жестокими преступниками, с оступившимися людьми, он всегда был честен с ними и справедлив. Когда в одной из крупных колоний строгого режима случился бунт, его не смогли остановить ни милицейские генералы, ни городские чиновники. Им не верили. Верили комбату. Его слову. И он опять победил. Порядок был восстановлен. Все шло своим чередом. И только нога все чаще наливалась тяжелым свинцом. В госпитале и санаториях проводили профилактические процедуры, но комбат понимал: догоняет война.
Тяжело было признаться себе, что сил становится все меньше. Этого опасались и врачи.
Светлая солнечная палата ничем не напоминала ту покосившуюся избу, где обессиленный от усталости военный хирург спас его ногу от ампутации.
Но с того страшного боя прошло более шестидесяти лет. Вокруг него хлопотали сестрички – ровесницы его правнучки, а сосредоточенные хирурги - чуть старше его самого в том оглушительном сорок втором. Только теперь он был не один. Рядом были его дочери. Они надеялись и страдали вместе. И молились. Молились больничной часовенке, в кафедральном соборе, в храме Воскресения Господня в Израиле. Они надеялись и верили вместе. В эти дни отец и дочери стали близки как никогда. И словно открывали друг друга заново. Дочери поражались мужеству и силе духа отца, а он – их терпению, мудрости, состраданию и бесконечной любви.
Каждое утро в палате начиналось с консилиума. Главный врач, профессор, заведующий кафедрой сосудистой хирургии, заведующий отделением использовали все возможности консервативной медицины и понимали, что ампутации не избежать, что то, чего не случилось во время войны, произойдет теперь. О предстоящей операции они сообщили накануне Сретенья. Как бы ни был человек готов к неизбежности рокового решения, известие о нем всегда внезапно. Сердце ухнуло и замерло, словно раздумывая, продолжать ли стучать дальше. И жизнь приостановила свой бег. Им всем казалось, что они замерли в шаге от пропасти. Надо было собрать все силы, чтобы преодолеть ее. Поэтому думать можно было только о победе. Всем – комбату, врачам, дочерям.
Его начали готовить к операции. Удвоилось число капельниц. Чаще стала появляться в палате маленькая худенькая Катя – процедурная сестричка. Старательная, приветливая, но еще очень неопытная. Глядя на нее, комбат вспоминал другую тоненькую, как былиночка, хирургическую сестру полевого госпиталя, сутками стоявшую у операционного стола, а каждую свободную минуту проводившую рядом с комбатом. Когда окровавленного артиллериста готовили к операции, а собственно, готовить-то было нечем – не было ни обезболивающих, ни спирта – резали по живому, эта девочка крепко держала его искаженное болью лицо и ласково гладила мамиными прохладными ладонями волосы, приговаривая:
-Господи, помоги! Спаси и сохрани!
Сколько же было сил, самоотверженности в девочках, в одночасье ставших санитарками, сестрами милосердия, радистками, связными на той проклятой войне. Они были какие-то другие. В них было столько сострадания, безоглядной готовности броситься на помощь. Эти воспоминания придавали комбату сил, и когда дочери, пытаясь поддержать его, успокоить, начинали говорить ободряющие слова, он сам рассказывал им о своих однокурсниках, вернувшихся с фронта без ног. Один стал известным адвокатом, другой проявил себя как талантливый следователь. Только никто не скажет, что труднее: в молодости осознать, что ты инвалид на всю оставшуюся жизнь и, привыкнув, полноценно работать, любить, создавать, или вдруг на склоне лет учиться жить по-новому. Судный день настал. Каждый к нему готовился по-своему. Комбат рано утром побрился. Никогда не изменял он этой традиции. Даже в самые страшные дни войны. Дочь рано утром была в храме. На Сретенье в кафедральном соборе она получила благословение архиепископа Германа, прося благополучного исхода операции. И сегодня, затеплив свечу, молила Пресвятую Богородицу не оставить их без Ее покрова.
В операционной было свежо и белоснежно. Еще несколько минут – и он уже ничего не чувствовал и не слышал. И через два часа, в палате не хотел Комбат выходить из состояния небытия, невесомости и счастья. И опять на лице прохладные мамины руки, как тогда, в сорок втором. Хотя- нет. Это руки дочери гладят его волосы, лоб. Бережно подносят к губам смоченную в воде ватку. Это дочь произносит мамины слова:
- Господи! Помоги! Спаси и сохрани! Усилием воли он заставляет себя спуститься из поднебесья, откуда совсем не хочется возвращаться. Тут так легко и безмятежно. Но он знает, что его очень ждут. Невыносимо медленно пепельно-белые губы оживают и на вопрос: « Папочка, как ты, родной? »– они чуть слышно отвечают:
- Еще не разобрался…
Но понял комбат - он опять победил войну…
