Уважаемая Елена!
Опять специально для Вас
- очередная находка по Владимир-Волынскому погранотряду в том же РГАЛИ (фонд 2528, опись 7, дело 2, листы 21 – 28).
Это - письмо писателю С.С.Смирнову от Александры Ивановны Бахолдиной, проживавшей по состоянию на 29.10.1965 по адресу: Киргизская ССР, город Токмак, Набережная улица, дом 237. В 1941 году она носила фамилию Ступникова и служила (кем – непонятно) на некой 6-й пограничной заставе. Хотя в письме не указывается, какому именно отряду принадлежала эта застава, но по названиям населённых пунктов на той стороне границы понятно, что этот отряд - «Ваш»!
Письмо написано с большим количеством грамматических и пунктуационных ошибок (точнее – вовсе без знаков препинания!) человеком, имеющим, очевидно, какие-то серьёзные заболевания, и поэтому расшифрованный мной оригинальный текст я здесь просто приводить не берусь. Я обработал его до минимально читаемого вида, максимально стараясь сохранить авторский текст и стиль рассказчика. Особую трудность представляли перечисленные в письме фамилии, которые я привожу ниже так, как мне удалось их прочесть, но, как говорится, «возможны варианты». Итак, переходим к "содержательной части" письма:
«Я прочитала статью в «Огоньке» - там написаны мои показания о 6-й заставе, где начальником заставы был Неежалов Анатолий Кузьмич, и жене Неежалова написала, кто был в плену, а кто убит. В плену были старшина Коретников, Фёдор Курбатов, потом ещё Фёдор (фамилии не знаю), Погожин (был ранен в руку; он был несколько дней с нами, а потом у него приключилась гангрена, и его куда-то увезли), Гринков и ещё был один с внутренней части (я сейчас фамилии не помню), убит был, Соколов, Манин был.
Киномеханик приехал с отряда в субботу, вечером он был ранен в голову и, когда застава загорелась, к нему не было подхода, чтобы его спасти, и от пожара он сгорел на заставе.
Оттуда, где командовал политрук, к нам пришёл Курбатов. Он сказал, что политрук застрелился, сказав: «Коммунисты не сдаются!». Но это было не в первый день. Это были слова Курбатова. Он сказал, что Старкова, сержанта убили, Пряхина убили. Это при мне на второй день войны было. Он был тяжело ранен и при переходе в другой блиндаж, когда он мне передавал Лилю, дочь Неежалова 6-летнюю, его немцы убили, и Неежалов оставил его в блиндаже, из которого мы вышли. Я посчитала его убитым, так как ничего не говорил. И, когда нас взяли в плен, его вынесли оттуда, а я с перепугу я его не спросила, жив он или нет. Я считаю, что он погиб.
Потом Куклин. При переходе в другой блиндаж он был жив. Он говорил: «Шура! Иди вперёд, а я буду отстреливаться!». У него были 2 гранаты, он их поднял, и в этот момент ранили за мной старшину Погожина – он был ранен в ногу и руку. Потом я закричала: «Почему Лилю оставили?». И вот за ней вернулся Пряхин, и его убили.
Выживали нас газом (чувствовался запах хлора) – бросали к нам химические гранаты, а те взрывались и мы задыхались. Мы тогда брали землю со стен и дышали через неё. Вверх отверстия были открыты, но немцы забили их досками.
На первый день, когда командовал Неежалов, часов в 6 утра 22 июня, после первого обстрела мы все приготовились к бою. Неежалов звонил в отряд, чтобы дали подкрепление. Я тогда подбежала к нему и говорю: «Я побегу, документы свои заберу, трудовую книжку и профсоюзный, вообще всё, что было». А он сказал: «Куда ты? Отгоним врага, и документы будут, и орден получишь Красной Звезды». Я тогда начала таскать ящики с патронами и противогазы, что мне попадались под руки, и раненых перевязывать.
Что было потом – точно не помню. Мы все сразу сверху ушли в укрепление, где мне передали сумку санитарную, а Неежалов дал мне пистолет. Все встали с автоматами, каждый – в свою бойницу, пулемёт – в середине, а все – сбоку от него. Тут я помогала набивать патроны в ленты. Стрелял из него Манин.
Немцы попали зажигательными патронами в машину с кино и зажгли её. Неежалов послал бойцов, чтобы они откатили машину, чтобы от её не загорелась казарма. Но загорелся дом, квартиры, где мы жили. Неежалов был весёлый, говорил: «Да не жалко дом, а жалко, что мои брюки сгорят».
Вдруг загорелась застава и сгорела. Тогда-таки немцы и обнаружили, откуда в них стреляют. Тогда они послали против нас, наверное, целый батальон. Немцы шли, вытягивая ноги, а впереди вели нашего бойца с внутренней части. Он шёл, держа руки вверх, а они его подгоняли штыками. Шло за ним очень много немцев, и Неежалов ему кричал: «Дрязлых, ложись!», а тот не сумел. Немцы стреляли и наши тоже начали стрелять. В этот раз покосили их много, полегли немцы как снопы. И тут фашисты применили тяжёлую артиллерию. Тут у нас взорвался пулемёт, и сильно ранило Неежалова, а Манин упал - ему нанесло много ран. Тогда Неежалов с Лилей попрощался, говорит: «Лилечка, дай я-то тебя поцелую!», и расстроил её. Он сидел за мной уже в другом отделении. В другом отделении тут тоже был бой, его ранили, и он потерял сознание. Он только сказал: «Старшина, держитесь!».
А немцы уже над нами ходили, и газы пускали, и делали всё, что хотели, и кричали «Хальт!». А потом они начали закладывать взрывчатку. Пока мы потихоньку перебегали понизу, они её взорвали, и мы остались возле развалин, но немного в укрытии. Тут выскочил ездовой Назаров, он психанул, и его убили, он погиб. Они начали производить большие взрывы и раскрыли нас, как сусликов в норе. В этот момент тому, кто вышел, велели старшину вынести. Куклина тут уже не было, и мы не знали, где он. Немцы заставили бойцов, чтобы те вынесли Неежалова. Его вынесли, и он лежал калачиком.
И вот нас повели к мосту. Раненых посадили в ряд, они сидели, а мы с Лилей стояли. У меня был грязный бинт, и я хотела им перевязать Погожина, но немцы меня к нему не допустили, а кто был неперевязанный, тех они сами перевязали. Потом они нас повели под конвоем через мост. Тут-то был конвой уже большой.
Я помню, что была, как во сне, нам было страшно. Потом Лиля спросила пить, а я у конвоира спросила, указав на рот, что Лиля пить хочет. Конвоир мне дал такую пощёчину, что был долго синяк. Тогда Лиля мне сказала: «Ой, тётя Шура, не спрашивай, я потерплю». Нас пригнали в Крайний Стрижов или Грубешов – не знаем. Там нам дали поесть, но мы с Лилей ничего не ели. Как тяжело, что мы в плен попали! Потом мы здесь переночевали, а на второй день нас увезли в лагерь. Там уже было место, огороженное проволокой, был какой-то стекольный завод, и я спросила украинцев, какой это город, а они сказали: «Это Хелм».
Потом, через два дня привезли Веру. Как она сказала, «Я 8-й заставы жена помначзаставы». Но мы с ней сначала боялись говорить, потому, что она была одета в пальто и туфли, у неё были в руках 2 платья, и мы думали, что её к нам подослали и не говорили ей, что Лиля – дочь начальника заставы. «А почему, - спросила я у неё, - у тебя пальто и платья?». А она сказала: «Я выбежала совсем раздетая, как спала, а когда взяли меня в плен, я попросила взять вещи. Когда я вошла, то увидела, что мой муж был убит на пороге квартиры, и так немцы узнали, что я – жена помначзаставы».
Потом мы встретились с политруком – его звали Володя. Жена у него по имени Вера жила в Воронеже, улица Карла Маркса, дом № 60. Это он нам так говорил. Он говорил: «Может быть, кто вернётся – сообщите ей!». Но, когда я вернулась и туда писала, мне ничего не ответили, ведь Воронеж был наполовину взят немцами.
Жена Неежалова спрашивала, кто же был герой. Я так понимаю – и живые, и мёртвые: на 6-й заставе все были герои, дрались до последнего патрона. Я слышала, что старшина всё же остался жив. Он всё опишет точно. До конца боя мы с ним были вместе, и в плену были вместе, а потом нас разлучили. Немцы первое время всех гражданских из плена отпускали. Нам с Лилей сказали: «Убирайтесь! На Украину поедете!».
Записана я была у немцев прачкой, а Лиля – моей сестрой, тоже прачкой. Я сказала, что мы – прачки, а немцы спросили, кто знает тебя и подтвердит, что ты – прачка? Я сказала, что это Коретников знает. Его тогда Курбатов повёл к переводчику, и он сказал: «Да, это прачка, а девочка – сестра, тоже прачка».
С уважением – К.Б.Стрельбицкий
