Однажды на заводе один военнопленный увидел, как между 3 и 4 цехами в люк разгружали картошку. Посоветовавшись, решили для разведки подключить заводского электрика. Фамилию его не помню, он был москвич. По своей работе он имел доступ во все помещения завода, правда ходил он не один, а с мастером-немцем. Помещение, где хранилась картошка, нашли, однако снаружи висел огромный замок. Электрик на глине сделал слепок ключа и передал слесарю
Бородич Демьяну, белорусу по национальности.

Дней через десять ключ был готов. Однажды, проходя мимо, электрик попробовал открыть замок – получилось! Итак, потихоньку по ночам мы стали таскать картошку.
Фарфор, после нескольких суток обжигания, из печи с температурой более 1000 градусов выкатывался в тележках. Ведро с картошкой ставили на тележку, и где-то через 15-30 минут еда была готова. Конечно, все операции с картошкой старались делать очень осторожно, скрытно. Мы подозревали, что немки, которые работали с нами, знают, что мы имеем доступ к картошке. Но мы не замечали, чтобы они об этом кому-либо говорили или докладывали.
В ночную смену в нашем цеху работали от 4 до 8 человек. Ночью надзирателей не бывало. Охрана внутри завода, поддержание порядка в ночное время поручали мастерам-немцам, которые были вооружены пистолетами.
Картошка нам очень помогла и мы настолько поправились, что начали поговаривать о побеге. Тайно стали готовиться, изучали окружающую местность, движение машин, людей на предполагаемом маршруте, время и место для выхода из территории завода.
Итак, решение принято, будь что будет. Саяпин Николай, 19I7-1920 года рождения, из Саратовской области,
Захаров Иван, тоже примерно того же возраста из Курской области и я апрельской ночью 1944 года совершили побег из территории завода.

Свою арестантскую одежду сняли и переоделись в рабочую одежду немецких рабочих. Местом для выхода с территории завода заранее выбрали забор из колючей проволоки над железнодорожными воротами. Высота забора 3 метра, туда набросали снятую с себя арестантскую одежду и спецовки немецких рабочих. При выходе сильно оцарапались, но выбрались – и вот мы на свободе! Однако если учесть, что на свободе на территории фашистской Германии, радости было мало, но мы все же не в концлагере для военнопленных!
Двигались только ночью, днем отдыхали. Иногда рассвет заставал нас в лесистой местности, тогда была возможность выбрать для отдыха более подходящее место. А иногда в темноте идешь, идешь, и когда начинает рассветать, видишь: вокруг ни кустика, ни бугорка и оказываешься в открытом поле. Тогда прятались под кучей мусора под старой картофельной ботвой и т.д.
Очень большая проблема была с водой и пищей. Скудного запаса продуктов, сэкономленного в лагере, хватило на 3 дня, а потом продукты добывали ночью по ходу движения. Иногда попадались кролики в клетках, куры, картошка в буртах и тогда по возможности старались прихватить про запас. Часто голодали. Иногда сутками, а то и по двое, приходилось двигаться 6ез пищи и воды.
Со дня побега прошло примерно дней десять. Однажды утром видим, что мы забрели в сосновые посадки. Когда совсем рассвело, смотрим - на востоке, куда мы держали путь, расположен город, а с другой стороны - дачи горожан. Мы поняли, что на восток не сможем двигаться, а другие пути расположены через населенные пункты.
Не дожидаясь вечера, быстрыми шагами пошли по направлению к дачам. Забор возле дач большого препятствия для нас не представлял, без особых усилий зашли на территорию крайней дачи, где стояло несколько ульев. Открыли первый улей - оказался пустым, без пчел. Открыли второй, выбрали несколько рам потяжелее. Пчелы еще не летали, т.к. было раннее утро, и к тому же было прохладно. Смахнули пчел и отложили несколько рамок.
Немецкий улей образца 1942 года
Возле домика взяли ведро, наполнили медом про запас, взяли еще одну раму, между делом не забыли и поесть. Но ведь меда много не поешь.
Пора уже принимать решение куда идти: возвращаться обратно, остаться на даче до вечера или вы6рать еще какой-то вариант. Решили немного пройти в лесок, дождаться темноты, затем идти к железнодорожной станции и попытаться сесть на поезд. Один дежурил, двое отдыхали, день прошел без происшествий.
После захода солнца не спеша двинулись в путь. Дошли до вокзала, начали осторожно изучать обстановку. Электрическое освещение на вокзале зажигают только по прибытии на станцию нового состава, а в остальное время темно. Определили, что по всем признакам вот этот состав должен идти на восток, на фронт. Остановились возле оплом6ированного вагона и решили забраться в него. Осторожно сорвали пломбу, приоткрыли двери: я с Захаровым забрался в вагон. Саяпину помогли закрыть двери вагона, он снаружи опять повесил пломбу, а его затащили в вагон через окно, окно закрыли.
Не успели расположиться в вагоне, как состав тронулся, и такое впечатление, будто только и ждали, когда мы усядемся. То, что пока все хорошо и едем на восток - добавляло нам бодрости, вдохновения. Приоткрыли окно и следили по ходу движения. Теперь в темноте начали знакомиться с содержанием вагона. На наше счастье вагон оказался продуктовым. Николай первый обнаружил в ящике зеленый салат. Открыли другой ящик, а там булочки, пряники, баранки. Открыли следующий ящик – в нём на противнях жареные курицы. Прямо как во сне или в детской сказке! Пировали: ели кто что хочет и сколько может. Наелись досыта. Ревизия вагона продолжилась. Иван обнаружил какие-то брезентовые мешки, и мы набрали по мешку продуктов. Упаковав свои мешки, поставили их 6лиже к выходу. Туда же поставили ведро с медом.
Сейчас наша главная задача – вовремя выйти из вагона и скрыться. Поговариваем между собой, вот бы поезд остановился где-ни6удь в более удобном для нас месте. Ощущаются признаки рассвета, скоро станет совсем светло. Может быть, этот поезд действительно идет на восточный фронт, но подкрадывается мысль, что целесоо6разнее расстаться с этим вагоном и сесть на другой поезд. Чувствуем, что поезд стал сбавлять ход и вскоре совсем остановился. Не дышим, прислушиваемся. Стали слышны голоса людей. Не знаю, сколько времени прошло в таком напряженном состоянии.
Около дверей нашего вагона стали копошиться. Раз - и двери открылись настежь. Если бы все шло по нашему плану, то Захаров Иван должен был выйти через окно и нам открыть дверь, поэтому он был возле окна. Он открыл окно, и весь вагон осветился электрическим светом, падающим от ближайшей огромной лампочки, висящей как раз над самым нашим вагоном. Первым спрыгнул Иван, за ним я. И вот с этого момента я ничего не помню: как спрыгнул, как приземлился, что было у меня в руках. В сознании было только одно - быстрее скрыться от яркого электрического освещения в ночную темноту.
Опомнился позже, оглянулся по сторонам: вроде за мной никто не гонится и никого не видно, не слышно. Я стал с надеждой прислушиваться, думал, что Саяпин с Захаровым должны быть где-то поблизости. В то же время интуиция подсказывала: нужно как можно быстрее удалиться с территории железнодорожного вокзала.
Я пересекал тропинки, шел через огороды и очутился на перекрестке улицы. Недалеко от перекрестка росло огромное дерево. Вышел на теневую сторону и вплотную подошел к дереву. Прислушался - где-то слышны шаги. С надеждой приглядываюсь, может, это Иван или Николай.
Через некоторое время я увидел, как с противоположной стороны улицы по направлению ко мне шел человек. Дошел до перекрестка и остановился, постоял, оглянулся по сторонам и пошел в сторону вокзала. Я его успел рассмотреть: в очках, с бородой, среднего роста, уже немолодой, одет в форму железнодорожника. Тут же пришла в голову мысль, что он ищет людей, сбежавших с продуктового вагона.
Как только он удалился на почтительное расстояние, я рванул в другую сторону и вскоре очутился в лесу. Я понял, что вышел из этого населенного пункта.
Начало светать, вскоре стало совсем светло. С опушки леса, оказывается, виден и вокзал. Что делать? Я остался один. Может быть, Захаров и Саяпин тоже ходят где-то недалеко, а ведь не крикнешь, могут тебя услышать немцы и тут же поймают.
Видимо, о нас, беглецах, известно во многих местах. Долго подумав и все взвесив, решил подать голос. Несколько раз крикнул: «И - в а а - н, И - в - а а – н», но ответа не последовало.
До обеда от этого места далеко не отходил, все ходил взад-вперед. Где-то внутри теплилась надежда, а вдруг Иван или Николай окажутся поблизости, и я их встречу.
Никого не слышно, не видно и я понял, что мои надежды рухнули. Вышел на поляну, еще раз посмотрел кругом, посмотрел в сторону вокзала и, не о6наружив ничего утешительного, направился на восток. Если были бы добрые времена, видимо, неплохо было бы и покушать, но у меня, как оказалось, кроме коро6ка спичек с собой ничего нет. Вспомнил вагон, где еды 6ыло вдоволь, а ведь не догадался хотя бы 6улочку положить в карман. Все хотели взять по мешочку, что6ы хватило на несколько дней. Все это 6ыло как во сне: то 6ыл целый вагон продуктов, а теперь опять ни крошки.
Опять настало жуткое время. Что значит после по6ега из концлагеря очутиться одному, в чужой стране, лишенному права встретиться с живыми людьми и с тысячей других неясных вопросов? К горлу подкатывает тяжелый ком, и невольно из глаз льются слезы.
Не знаю, сколько времени находился вот в таком подавленном состоянии, вскоре опомнился, встряхнулся и тронулся с места. Вначале шел медленным шагом, затем постепенно набрал темп и всю вторую половину дня шел без остановки.
Солнце медленно стало при6лижаться к горизонту и постепенно совсем исчезло из поля зрения. Вроде только начало смеркаться, смотрю уже совсем темно. Иду медленно и присматриваюсь, где бы остановиться на ночлег. Под ногами сырой песок, травы вообще нет. Начал с сосен обламывать нижние ветки и собрал "постель".
Из верхней одежды на мне был старый халат. Не снимая халата, лег на ветки с мыслью, что засну. Очень тихо слышится стук колес, видимо, не так далеко проходит железная дорога. С тех пор как ночью выскочил из вагона, все еще на ногах, чертовски устал, но сон не 6ерет, просто лежу и думаю. Какой там сон! Один на чужбине, да ночью в лесу, холодно, голодно. Такой участи самому заклятому врагу не пожелаешь. Но что делать? Что делать? Где выход? Сильно возбужденный, опять вскочил на ноги. В голову лезут всякие мысли, смотрю по сторонам, в двух метрах ничего не видно. Но усталость берет свое. Опять ложусь на свою постель и, оказывается, заснул. Не знаю, сколько спал или лежал просто в забытье, проснулся от холода и сырости, весь продрог. Чтобы хоть малость согреться, шагаю вокруг своей постели, прыгаю.
Прошло некоторое время, но больше ни сесть, ни тем более ложиться не захотелось. Как только появились первые признаки зари, я тронулся в путь. Идти пришлось недолго, совсем рассвело. По лесу шел где-то около двух часов, смотрю - лес стал редеть, и вскоре я вышел на окраину леса. Дальше мне предстояло идти через засеянное поле. Итак, я иду уже четвертые сутки и съестного за это время, кроме брюквы, ничего не попадалось. Правда, брюкву поел досыта и нес брюкву с собой, про запас.
Вчера целый день шел по лесам, по оврагам, и засветло подошел к какой-то деревне. За огородами переждал до темноты, ходил взад и вперед, но съестного ничего не удалось раздобыть. Пришлось опять уйти ни с чем.
Вдали слева опять лес и на фоне леса копошатся люди. По разноцветной одежде можно предположить, что это трудятся женщины. Справа, подальше, в нескольких местах тоже работают люди. Днем выходить в открытое поле небезопасно и принимаю решение идти вдоль опушки леса к женщинам, работающим с левой стороны. Подойдя метров 100-150, стал из-за дерева наблюдать за женщинами. В этой группе все шесть женщин молодые, где-то до 30-ти лет. Вижу, у одной на одежде с левой стороны на груди белый квадрат, у другой тоже, так это же нашивки 15x15 см, которые носят гражданские лица, угнанные в рабство в Германию! Таких людей в Германии я повидал много. В белом квадрате надпись: «OST» - «Цивильный», то есть "гражданский". А у военнопленных на одежде, на обоих коленях и на спине бирки с буквами "SU", что значит "военнопленный". Эти нашивки - тряпочки имели разные обозначения, их немцы называли "винкель". По этим нашитым винкелям немцы сразу определяли человека, к какой категории он относится. Например, красный винкель давали коммунистам, зеленый – за саботаж, некоторым женщинам легкого поведения нашивали черный винкель. Все люди, выходцы из России, носили красный винкель, т.к. все считались коммунистами. Свою одежду с такими нашивками я оставил на территории завода на Майзене, сейчас был в гражданской одежде без каких–либо нашивок.
Я ожил. Понял, что это наши люди. Думаю, будь что будет, вышел из леса и крикнул: "Девчата-а- а .. " Они все разом посмотрели на меня, две тут же подошли и поздоровались со мною. Разговариваем. Они все оказались из Белоруссии.
Я им рассказал свою историю. Задавали вопросы, я им отвечал. Они, конечно, без особого намека поняли, что я очень хочу кушать, так как увидели под мышкой недоеденную брюкву. Они сказали, что через два часа пойдут на обед, время на обед отводится один час. Они ушли на обед, а я душевно успокоившись, прилег и тут же заснул. Смотрю, они уже вернулись с обеда. Как они мне рассказали, они работают у одной немки. Муж у нее на восточном фронте. Она владеет земельными угодьями. Поля обрабатывают, хлеб сеют, убирают, за скотом ухаживают наши советские люди, угнанные в рабство.
Быстро пообедав они поспешили ко мне. Свою долю хлеба в обед никто не ел, около килограмма принесли мне. По моей просьбе также принесли пачку соли, три коробка спичек и ведерко. Они мне рассказали о своей, тоже нелегкой, доле и ответили на интересующие меня вопросы. Я узнал также, что до польской границы где-то 150 километров.
Они мне пожелали счастливого пути. Мы очень тепло распрощались, и я пошел в сторону, куда мне указали девчата. При женщинах я не стал есть хлеб, а как только немного отошел, рука сама стала тянуться к ведру, к хлебу. Вначале я думал, разделить его на 3 части, что6ы хватило на три дня. Но когда начал есть, появилось желание разделить только на две части. Разве голодного оторвешь от еды? Не удержался - съел весь хлеб.
День выдался теплый, облачный, иногда моросил мелкий дождь. Я шел неспеша, настроение после встречи со своими людьми было хорошее. Дошел до какого-то небольшого водоема, вода была прозрачная, чистая и холодная. Решил остановиться, помылся, отдохнул немного и продолжил свой путь.
За все многодневные скитания по лесам, по полям впервые встретил живность. Возле кустов стояли два лося. Они, видимо, меня учуяли раньше, чем я их увидел. Когда я вышел к ним, они, высоко задрав головы, гордо смотрели в мою сторону. В их поведении никаких агрессивных намерений я не заметил, остановился и с удовольствием смотрел на них. Так мы стояли совсем недолго - они мне уступили дорогу, пошли в сторону, и вскоре от них остались только следы копыт.
У нас в России, в любой деревне, да и в городе много бродячих собак, кошек. В деревнях собаки любого прохожего, особенно чужого, издали встречают громким лаем и сопровождают на всем пути следования, передавая друг другу как эстафетную палочку. В Германии сколько я ни ходил по деревням, никогда не встречал бродячих со6ак и кошек.
К вечеру очутился возле какой-то деревни. Не доходя до деревни, в лесу подождал, когда наступят сумерки. Как только стемнело, подошел ближе к заборам и стал изучать. Конечно, основная задача была достать что-нибудь съестное. Во дворе крайнего дома было тихо, никто не выходил и не заходил, хотя и горел в комнате свет. Но я у них ничего не нашел и пошел в следующий двор.
Следующий двор 6ыл богатым, есть скот и птица, но домашние еще ухаживают за скотом и завершают вечерние дела. Пришлось часок подождать. Но зато довольно-таки удачно раздобыл картошку, одного кролика и под покровом ночи пошел дальше. Ночью идти тяжело, но в то же время оставаться вблизи деревни тоже опасно. Блуждая в лесу, я вышел к какой-то тропинке и решил пойти по ней. Через некоторое время дошел до небольшой речки. От тропинки отошел в сторону и решил остановиться, сварить до6ычу, покушать, отдохнуть. Для костра дровишек много. Ужин сварил быстро и по всем правилам. Крольчатина с солью, с картошкой - просто объедение. Плотно покушав, лег отдохнуть.
С тех пор как я расстался с Саяпиным и Захаровым, прошло пять дней. Что интересно с ними? Тоже, может, блуждают, может быть, удачно сложилась судьба и уже перешли границу, а может быть…? В нашем положении все может быть. С такими мыслями я, оказывается, заснул, а когда проснулся, солнце было уже высоко.
Местность что надо, только для отдыха: мелкий густой кустарник, рядом речка - вдали от людских взоров, можно 6ыло бы еще отдохнуть. Но надо идти, добираться к своим. Шел целый день без остановки. Во второй половине дня сделал привал, пообедал и пошел дальше. На пути попадались населенные пункты, сельскохозяйственные работники в поле, я их удачно обходил.
На шестые сутки к вечеру вышел на открытую местность. Идти пришлось недолго, и я оказался возле железной дороги. До дороги близко не дошел, устроился поудобнее и стал изучать. Прошли в разных направлениях три поезда. Вот еще один товарный поезд остановился перед семафором.
Я походил вдоль состава: вагоны сборные, есть цистерны, крытые платформы. Прикинул, по-моему, этот состав должен идти на восток, на фронт. Несколько платформ попарно накрыты брезентом. Думаю, под брезентом или танки, или орудия. Принял решение ехать этим поездом. Подошел к спаренной платформе, сбоку отстегнул брезент и забрался на платформу под брезент. Было и так темно, под брезентом вообще ничего не видно. Поставил свое ведро и стал изучать на ощупь, что же находится под брезентом. Оказалось, на платформе трубы огромного размера сложены в несколько рядов. Конечно, не орудия и не танки, ладно, будь что будет, все же поезд должен идти на восток.
Состав тронулся. Ехали совсем недолго, опять остановка. Прислушиваюсь - какая-то небольшая станция. Слышны разговоры, молотком на стук проверяют колеса. Вот кто-то прошел с зажженным переносным фонарем. Стояли недолго. И опять состав тронулся. Прижавшись к трубе, под монотонный стук колес, я крепко заснул.
Проснулся от резкой остановки поезда. Слышу шум, грохот, кругом копошатся люди. Вагоны толкают взад и вперед, видимо, отцепляют. Лежу, не дышу, прислушиваюсь. С конца платформы раскрыли брезент. Два немца переговариваются друг с другом, с обеих сторон отстегивают брезент и стягивают на землю. Я сел и сижу.
Немцы увидели меня: смотрим друг на друга. Мне приказали слезть с платформы. Я слез, начали расспрашивать, кто я и откуда? После короткого разговора пригласили пожилого немца с рыжей бородкой. Этот рыжий тоже задал несколько вопросов и предложил взять ведро и следовать за ним.
Я иду и осторожно смотрю по сторонам: это огромный завод, много рабочих. Я, оказывается, заехал вместе с составом на территорию завода. Да, влип так влип, вот и приехал, и что же теперь делать?
Подошли к проходной, зашли. Там за телефонным аппаратом сидит молодая немка. Рыжий предложил высыпать содержимое ведра. В ведре были кости кролика, которые я намеревался еще раз обглодать в случае голода и начатая пачка соли. Предложили все сложить.
Снова начал задавать вопросы. Я отвечаю на его вопросы и выдаю себя за гражданского Максимова Семена Ивановича. Спрашивает, где и в каком городе работал? Город Майзен я не хочу называть, а другие города и села не знаю. Он тогда телефонистке сказал, чтобы позвонила в полицейский участок и вызвала полицейских, а сам ушел на территорию завода.
Как только ушел этот рыжий, телефонистка начала меня расспрашивать. По тону разговора и по выражению лица я понял, что она эти вопросы задает не ради любопытства. Она рассказала, что у нее отец и старший брат воюют на русском фронте, и от брата давно нет писем. Не удержалась, заплакала. Из своей сумки достала бутерброд, налила стакан кофе и предложила мне. Я, конечно, вмиг это проглотил. Она спрашивает, давно ли я кушал? Я отвечаю, что 20 дней уже иду на восток и за это время один раз только ел хле6, а в остальное время питался свеклой, брюквой, картошкой, иногда кроликами из хозяйств "Бауэров", т.е. богатых землевладельцев.
Зашли еще две немки и стали расспрашивать у телефонистки, кто я такой и откуда? Одна начала плакать и что-то говорила, когда она вышла, девушка мне сказала, что у этой женщины муж погиб на восточном фронте, недавно она получила похоронку. Женщина снова зашла уже с каким-то свертком и протянула его мне. Я развернул - там бутерброд и гороховая каша. Как мог я ей сказал слова благодарности и с аппетитом съел.
Эти две женщины, пере6ивая друг друга, о чем-то громко говорили, вскоре обе вышли. Телефонистка все еще не звонила в полицейский участок. Я стал ее упрашивать, чтобы она меня отпустила. Говорю, что в Москве у меня жена и двое детей, ради бога, отпустите, пожалуйста. Она говорит, что я отсюда никуда не смогу убежать, тут же поймают. Рыжий - мастер и полицейский. Она рукой показала пра¬вый карман пиджака и говорит: «Пах-пах". Я понял, что он вооружен.
Зашел этот рыжий мастер и спросил, позвонила ли она в полицейский участок. Она ответила, что звонила, сейчас придут. Как только он вышел, она позвонила. Снова зашли эти две женщины, переговорили с телефонистской и стали плакать. Мне телефонистка о6ъяснила, что эти женщины заводские ра6очие, они на военном положении, живут на территории завода 6езвыездно. Эти женщины мне очень сочувствуют и говорят, что их мужья, родственники, может 6ыть, тоже где-то так скитаются, такие же голодные, оборванные и тощие.
Зашли двое полицейских, а эти женщины тут же без единого слова вышли. Телефонистка позвонила мастеру. Мастер заполнил какой-то бланк и дал расписаться одному полицейскому. Я понял, что я перешел в распоряжение этих полицейских. Они уже не молодые, им за 50 лет. Один впереди, другой сзади и мы вышли.
На какой-то миг успел взглянуть на телефонистку, она платочком утирала слезу.
Оба полицейских на велосипедах, но оба идут пешком. Прошли где-то километра два, и один предложил сделать остановку.
Сидим, один спрашивает по-русски: "Ты русский?" Говорю: «Да.» -«Откуда?» - « Из Самары.» - «А Уфа знаешь?» Говорю: « Да, до Уфы от нас 300 километров».
Потом он рассказал, что в первую мировую войну к русским попал плен и два года работал в Уфе. Русский язык не забыл. Говорит довольно-таки понятно. С их разрешения я еще раз обглодал кости кролика, соль высыпал на дорогу, а ведро бросил в кусты.
Шли где-то километров 5-6, впереди показалась деревня. Завели в один дом, там сидят три офицера эсесовца. Все три здоровые, молодые, холеные. Один из них оказался переводчиком.
Начали допрос. Один спрашивает, другой переводит и третий записывает.
Расспрашивали долго, заполнили несколько листов. Их интересует все: и возраст, и нация, и цвет волос, род занятий и многое другое. Задали несколько повторных вопросов для проверки. В конце последнего листа сняли отпечатки среднего пальца левой руки.
На допросе я подтверждал, что я "цивильный" т.е. гражданский, что родом из Одессы. В конце допроса раздели наголо и всю одежду тщательно проверили. Я ни жив, ни мертв, стою голый, думаю, сейчас изобьют до смерти. Особенно эсесовец, который сидел у окна, все встревал в разговор и что-то подсказывал. И вид у него был очень страшный, настоящий фашист. Я все ждал, что он соскочит и ударит!
Я понял – меня и раздели-то по его подсказке. Разрешили одеться. На душе немного полегчало, вроде пронесло. Про себя думаю, они поверили, что я гражданский и поэтому не избили.
Этот дом оказался длинным: посередине коридор, а по левую и правую сторону помещения. В начале коридора служебные комнаты, а дальше камеры для арестованных. Тот эсесовец, что сидел у окна, вышел, и вскоре зашел солдат с автоматом и приказал мне выйти. По выходе из комнаты, солдат показал мне, куда идти и через 3-4 комнаты завел в пустую камеру. Камера небольшая, потолок высокий. У самого потолка небольшое окно и на окне железная решетка. Из мебели в камере имеется двухъярусная кровать.
Так закончилась моя недолгая свободная жизнь - опять попался. Что меня ожидает впереди? Видимо, помучают, поиздеваются и расстреляют или каким-нибудь другим методом умертвят, ведь у них много способов, для того чтобы человека отправить на тот свет. Может ли быть худшее положение для беглеца? Совершил побег, попался и жду приговора или без такового, расстрела.
Вспоминаю лагерь в Майзене, преданных друзей, наш побег. Осмысливаю причины побега, сравниваю условия на Майзене и теперешнее мое положение и не могу прийти к твердому выводу. Если здраво рассудить - бежал, потому что хотел снова быть в строю, хотел воевать против фашистов. Вот причина побега, вот ответ на свой же вопрос. Ведь у меня были моменты, когда моя жизнь висела на волоске. Да, на этот раз вряд ли останусь живым. У меня такое ощущение, как будто я уже приговорен к смерти, и вся жизнь проходит перед глазами. Деревня, родной дом, жена, дети, родные, да и лагерь на Майзене тоже со счетов не сбросишь. Как ни тяжело было, все же человек ко всему привыкает, и если бы не с6ежал, может быть, дожил бы до победы. Все эти воспоминания невольно вызывают слабость, неимоверную тоску и слезы. Как же тут не плакать, на чужбине, один в тюремной камере, вот-вот ждешь, что дверь откроется, и тебя выведут на последнюю дорогу.
Стоп! Хватит! Ну что теперь раскаиваться о содеянном и паническими мыслями расслаблять себя, распускать слюни. Сбежал из лагеря я сам, никто меня бежать не заставлял. Мне просто не хотелось гнуть спину на фашистов, а хотел опять с оружием в руках мстить фашистам. Я думаю, все же еще я смогу им отомстить и мне есть за что мстить. Я буду мстить и за тех, кто на моих глазах умирал мучительной смертью.
Дальше мне размышлять не пришлось, в коридоре послышались шаги. Ходит часовой. Почему-то стараюсь определить, через какое время он проходит возле моей камеры. Когда уходит вглубь коридора, там 6ывает дольше, где-то 4-5 минут, а со стороны входа он быстро возвращается. Правда, иногда задерживается, видимо, через открытые двери смотрит на улицу и дышит свежим воздухом. Вот он опять прошел мимо моей камеры вглубь коридора, и еще долго слышится стук его ка6лyков, подбитых железом.
Начало смеркаться. Кто-то подошел к двери, повозился с ключами, и со скрипом открылась дверь, я ни живой и ни мертвый, думаю, все, сейчас что-то 6удет, что скажут выходить. Но, слава богу, вроде пронесло. В дверях показался солдат, который меня закрыл сюда. Молча протянул мне миску с капустным бульоном, 100 граммов хлеба, также молча закрыл дверь и вышел. Я понял, что он стоит за дверью и ждет, когда я поем. Церемония ужина длилась недолго. Хлеба хватило откусить 2-3 раза, суп выпил через край, в миске еще осталась прилипшая полоска капустного листка, эту полоску тоже съел и миску поставил на кровать. Солдат снова зашел, молча взял миску, закрыл дверь на замок и удалился.
Стемнело, в камере зажгли электрический свет. Снова копошатся у двери, я опять боюсь, думаю, пришли за мной. Открыли дверь, ко мне завели четырех парней. Трое еще совсем молоденькие, один из них к тому же маленького роста, а четвертый лет 20-25, высокий, крепкий. Они все прилично одетые, одежда негрязная, и не рваная, сытые, чувствуется, парни не голодали. Познакомились. По национальности они все украинцы. Они в каком-то городе работали на фабрике-кухне, надоело работать и решили бежать. Так что им голодать не пришлось. Я тоже им рассказал свою 6иографию и легенду.
На второй день всех нас поочередно стали вызывать на допрос. С этими ребятами мне стало веселее, все же не один, и к тому же мы все из одной страны. Со старшим начали поговаривать о дальнейшей нашей жизни, как дальше быть, что делать, есть ли какой выход?
Мы с ними в этой камере жили 3 дня. Ре6ята молодые, шустрые, сильные. Как только затишье, кровать подтаскиваем к окну и наблюдаем за улицей: изучаем местность, дороги, движение машин, людей, состояние решетки на окне. Как только какой-то шум - кровать тут же ставим на место.
После тщательного изучения, пришли к выводу, что этот дом сделан из гипсовых блоков. У старшего под стелькой ботинка было запрятано лезвие кухонного ножа. При обыске нож не обнаружили. Этим ножом начали вырезать гипс и освобождать (вынимать) решетку. Оказалось, что прутья на решетке между собой не сварены, а просто пристроены друг к другу по отдельности. За один день вытащили все вертикальные прутья, а на второй день остальные - горизонтальные.
Дождались темноты, открыли окно и начали выходить по одному. Я спрыгнул последним. Откровенно говоря, мне страшновато, ведь после этого побега, если меня поймают, расстреляют безо всяких расспросов. Когда мы бежали из Майзена, мы долго готовились. Я чувствовал силу, бодрость и преданность друзей.
Итак, совершил повторный побег. Под покровом ночи быстрым шагом прошли деревню, идем через огороды, канавы, вскоре вышли в открытое поле. Ре6ята идут быстро и меня подбадривают: «Дяденька, не отставай!» Здоровяк впереди, я замыкаю колонну. Дошли до леса. Собрались все пятеро вместе, чуть передохнули, подвели итог и пошли дальше. Задача остается прежней: перейти линию фронта и выйти к своим или же хотя бы влиться в какой – либо партизанский отряд. Ребята идут быстро, они еще не истощены, а я чувствую усталость, но пока укладываюсь в общий темп, нельзя отставать, ибо это для меня гибель.
Начало рассветать. Мы все идем. Дошли до какого-то оврага и решили передохнуть. Тут как раз и речка протекает; попили, помылись, а вот покушать нечего. С этим толстяком общего языка я не нашел. Он очень упрямый, строптивый, самолюбивый. Я понял, что он мне не пара и наша совместная дорога долго продолжаться не может, видимо, разойдемся.
Днем, по очереди, осторожно ходили на разведку, но съестного ничего не нашли. С наступлением сумерек тронулись в путь. Шли недолго. Вскоре лес кончился, идем по вспаханному полю. Вдали видны огоньки, по дороге движутся автомашины.
Мы договорились, что нам надо попасть в населенный пункт, ведь без еды далеко не уйдешь, а там что-нибудь нашли бы покушать. Дошли до какой-то дороги и идем по полю, далеко не удаляясь от дороги, как только какая машина, мы задолго до подхода машины, ложимся и ждем, когда она проедет.
Забрели в лесочек, вдоль леса тропинка. Эта тропинка нам понравилась. Сделали привал и думаем, что не может быть, чтобы по6лизости не было деревни, обязательно должна быть, только надо идти.